Приморская история

Светлане Новиковой в честь лета 1977 года
    
    
    
     Я море тебе подарил бы – все запахи, звуки и ритмы, всю хрупкость, всю силу, и свежесть, все краски его и цветА!
     Я солнце тебе подарил бы! Но только какому поэту, какому художнику мира дано передать безупречно, как внутрь твоего организма песка золотого свеченье вливается негой целЯщей?
     Не властен творец гениальный – ни словом, ни кистью, ни звуком – во всём воссоздать совершенстве, как в солнечном зыбком тумане искрятся хрустальные брызги, как вкус их и горек, и сладок!
     Лишь смутно напомнить сумею о лете в краю Приазовья, о знойном морском побережье, и скалах, нависших над ним; о чёрных, атласом блестящих, резиновых спинах дельфинов; о чайках, целующих волны, и, может, о чём-то ещё…
    
     Вот гулко и мерно рокочет прибой в молчаливые камни, смывает с песчаной полоски строку свежевмятых следов. И ветер октябрьский, сердитый по блёклому узкому пляжу несёт отзвеневшего лета растительный выцветший сор.
     Прозрачно высокое небо. Сизы необъятные дали. И мутные пенные волны идут чередой хладнокровной разбиться о берег…
     А вот и сам наш чудак одинокий. Автограф шагов неспешащих стирают белила прибоя…
    
     Что ищет рассеянным взором он в гордом величьи природы? За что полюбил побережье, бродя здесь желанно и долго в часы полновесных раздумий?
    
     Пройдём же за ним неприметно отзывчивым чувством и мыслью, подставим лицо и дыханье навстречу солёному ветру. 
    
     У моря, безлюдного моря, есть дар удивительный – слушать…
    
    ***
     А совсем недавно в этой части берега было многолюдно и красочно. Прогретое море резвилось с голосистой ребятнёй, нежило отдыхающих, смывало усталость тех, кто приходил к нему с полей и виноградников. Летом моря благодатны.
    Вот у этой каменной отмели в разгар июльского дня сидел он с Незнакомкой так непредвиденно, под самое сердце ударом, напомнившей ему о другой, далёкой и любимой девушке, которая никогда не принадлежала, и – он уже смирился с этим – не будет принадлежать ему. Письма от неё приходили всё реже, строки в них были всё суше, а отчаянная сначала боль и горестные предчувствия его – всё покорнее и глуше. Так саднит плохо заживающая ранка, неприметная под одеждой для посторонних глаз. И затянулась бы та ранка со временем, стала бы едва заметным шрамиком, если бы не встреча с этой необычной Незнакомкой – таким реальным отражением того, уходящего образа.
     «Кто она? Откуда? Почему именно здесь, именно сейчас? И зачем так похожа?» – думал ошеломлённый парень.
     Но всё предначертано в этом мире. И сюда, на юг, где проходило его последнее допризывное лето, ежегодно, как только наступала страдная пора, прибывали студенческие отряды. Для приморских совхозов, задыхающихся от нехватки рабочих рук, они являлись необходимой и своевременной помощью. Отработав положенный срок, отряды разъезжались, на смену им прибывали новые и так – в течение уборочного сезона, вплоть до глубокой осени, когда остывала морская синь, и начинали желтеть виноградные нивы, когда освобождались от овощного груза поля, а опустевшие фруктовые сады распрямляли облегчённые ветви.
     В составе одного из таких отрядов и прибыла Незнакомка из далёкой северной области.
     В тот день она впервые увидела море, а невысокий кареглазый юноша - её. Здесь и произошло их знакомство. Вскоре они сидели рядышком на расстеленном розовом покрывале у большого бурого валуна, обточенного приливами и временем. Любопытные подружки-сокурсницы её понимающе удалились, и они остались вдвоём, разглядывая звенящую береговую черту и – украдкой – друг друга.
     День был яркий и чудный. Восторженными детьми среди запечённых южан выделялись белокожие студенты. Со счастливым хохотом носились они по пляжной отмели - там, где вода по щиколотку; пробовали с ладошек море на вкус, брызгались и верещали. 
    Несмотря на жару, море слегка штормило. И студенты комично удирали от набегающих волн или, зажмурившись и зажав носы и уши, с визгом встречали их, но не грудью, как надо бы, а в самый ответственный момент подставляя беззащитные спины упругому массивному накату. И только самые рисковые, «бывалые» из парней решались заплыть туда, где пальцы ног уже не упирались в зыбучее шевелящееся дно.
     Девушка спокойно смотрела на невиданную стихию, на своих возбуждённых товарищей, и в ответ на их призывы присоединиться к купанию молча улыбалась и отрицательно качала головой. И какая-то обворожительная печаль была в её облике, в её взгляде, в её движениях. И он, всё ещё не пришедший в себя от первого впечатления, старался проникнуть в девичью загадочность, силился осознать происходящее с ним. 
     И налетал порывистый горячий ветер, и весело смотрело солнце, и кружились в небе облака, и ритмично набегали волны. Всё вокруг двигалось, звенело, галдело. Разговаривали и они, может быть, зная, а может, нет, что находятся вместе на побережье в первый и в последний раз…
     А потом начались беспокойные дни. И эти незабываемые часы у моря, и девушка с глазами его синевы, и всё, что стало происходить в их отношениях на протяжении целого месяца, казалось впечатлительному юноше чудесным, но искажённым чьей-то злой волей сном. И как он ждал, как стремился к его развязке!
    Но что же приключилось с героями этой притчи?
    
     Так же размеренно и длинно, как светлые азовские волны, катились июльские будни. Улетала за море очередная быстрокрылая ночь, и по ухабистой дороге винодельческого посёлка дребезжал краснобокий автобус. Он подруливал к одноэтажному зданию общежития, где разместился прибывший отряд, долго урчал и сигналил и, наконец, увозил не выспавшихся, но не унывающих ребят на просторы совхозных полей. Увозил на весь кропотливый рабочий день, чтобы потом вспоминали они под родными непогожими небесами тепло и аромат широкой кубанской земли, её плодородные поля и виноградники, среди которых довелось вкусить им и сладкий сок перезревших плодов, и едкую соль трудового пота. И, конечно, чтобы мёрзлыми зимними ночами вновь и вновь являлось во снах к ним лазурное диво азовского края.
     И каждое утро навстречу ворчливому студенческому транспорту на стареньком велосипеде-вездеходе летел на работу загорелый поселковый паренёк. Этим маршрутом он ездил намеренно, чтобы в который раз, хоть на миг, увидеть непонятную девушку, снова показаться ей, беспричинно и несправедливо избегающей встречи после такого, казалось бы, многообещающего знакомства. И часто в промелькнувших окнах автобусного салона ему удавалось различить её особенные соломенные волосы и быстрый зарничный взгляд. Только и всего. И парень снова огорчался и недоумевал.
     Автобус и велосипедист разъезжались, оседала дорожная пыль, торопились на разнарядку опаздывающие работники. Улицы пустели, и посёлок погружался в сонливую власть домашней птицы, собак да кошек. 
     Но ближе к вечеру поселение оживало. Возвращались с полей совхозные труженики. Приносилась с побережья на вело-мототехнике чумазая от солнца пацанва. Застоявшийся воздух наполнялся движением и голосами. А когда опускались звенящие сверчками и цикадами сумерки, принаряженная молодёжь – в одиночку, парочками и компаниями – устремлялась в станичный Дом культуры. Находился он в полутора километрах на Центральной усадьбе совхоза. 
    После просмотра фильма в душном кинозале вся молодёжь устремлялась на круглую бетонированную площадку, расположенную среди густого станичного парка. На ней до полуночи, а в праздники и в выходные дни почти до рассвета, устраивали танцы. Кроме участкового и ДНД*, там редко присутствовали взрослые, и не часто танцевались классические вальс и танго. Под угарные ритмы зарубежной эстрады там топали и извивались, корчились и прыгали, свистели и улюлюкали. Но всем было хорошо и весело. То была среда молодёжи, и молодость органически растворялась в ней – в мире летнем, ночном, дурманящем, с пылкими порывами и стремлениями подростков, со сложным набором взаимоотношений и поступков, симпатий и вражды. В парке назначались встречи, зарождалась дружба, воспламенялась любовь, возникали ссоры и обрушивались расставания. А бывало, что подпитые местные и заезжие из соседних посёлков парни жестоко дрались. И тогда танцы прекращались, - иногда, чтоб уже не возобновиться в испорченный вечер... 
     Приходили в парк и студенты. Толпились в сторонке обособленной группкой и зачастую среди их уже знакомых лиц наш герой высматривал дорогие черты покорившей его северянки. Но все попытки приблизиться к ней оставались напрасными. Если взгляды их встречались – девушка резко отворачивалась; когда старался подойти незаметно – одна неизменная и бдительная подружка Незнакомки всякий раз предупреждала её об этом. А если решительно и открыто направлялся через всю танцплощадку к ним - те и вовсе покидали танцы, исчезая в мятной ночной глухомани. Можно представить, кАк болезненно и угнетающе действовало это на неудачника. 
     Но почему так вела себя та странная девушка – вовсе не дикарка? Потому, что была верна другому? Но ведь нашему герою она ничего не обещала! Он преследовал её? Но ведь она думала о нём, не могла не думать! Или поведение северянки объяснялось обычной девичьей причудой? А может, лукавая, играла свою продуманную роль?
     Как бы там ни было, но время – юное, летнее, желанное – бесплодно проносилось мимо. И всё повторялось по кругу: и пёстрые танцы, и красный автобус, и взгляды с разгона… 
     Студенты осуждали её. Поселковые друзья насмехались над ним. Она отмалчивалась и отмахивалась от подруг. Он мучился и ссорился с друзьями. И, потеряв голову, стал околачиваться возле общежития, таскал с собой гитару, любезничал с другими и исподтишка выпытывал о ней... И однажды вечером, когда под давлением подружек она всё-таки вышла к нему на крыльцо общежития, он, растерявшись от неожиданности, повёл себя неестественно и ни с того ни с сего отчаянно нагрубил ей!.. 
     Лето грузно завалилось на август. Катастрофически приближался срок окончания студенческого пребывания в совхозе. Парень метался, как в лихорадке. Он всё судорожней искал новую встречу, больше жизни нужную ему теперь. Совсем утратив гордость, он, как школяр, стал передавать девушке записки.
     И неизвестно отчего, но ледяное сердце неприступной северянки оттаяло. Потому что наступил новый вечер – тихий и мягкий, с ясным небом и яркими звёздами, вечер долгожданный и вечер последний: наутро студенческий отряд снимался с места и отъезжал на родину. 
     На этот раз они были опять близки, как в день знакомства на берегу. Он, к своему стыду, оказался слегка пьян - впервые за многие дни. Но как он держал её руки! Как смотрел в глаза! Они стояли под большой акацией - он, прислонившись плечом к дереву, она - затылком к огромной фосфорной луне. Какие это были мгновения!
     Девушка смущённо улыбалась, и пушистые её волосы светящимся ореолом окружали смуглое в тени от ствола дерева лицо. И он всем существом своим пил её глаза, ощущал влажность её губ - таких близких и недоступных, находил коварное сходство с той, забывшей его любимой, и вновь очаровывался этой, стоящей перед ним девушкой. И нежность её тёплых ладоней вливалась в трепет его жарких рук.
     О чём они говорили? Пусть разговор тот останется в памяти старой акации да в закоулках их сердец – в те часы ничего не скрывающих, ничего не обещающих, всё понимающих и прощающих друг другу.
     А там, далеко, за тёмным расстоянием, где нет электрических огней и человеческого присутствия, лежало тяжёлое ночное море. Во сне оно дышало ровно и безмятежно, забыв обо всех бренных страстях человеческого рода. Две расстающиеся юности тоже не думали о море.
    
     После той встречи-прощания он долго и слепо смотрел в широкое окно своей спальни. Юноше было и легко, и горько за то, что так просто и неотвратимо закончилась повесть, в которой набело было написано и прочтено всего две странички – первая и последняя…
    
    ***
     … Я не смогу подарить тебе счастье, но хочу пожелать его. И если ты, не очень загрустив, скажешь: «Спасибо, Сергей!» - знай: ему светло.
    
    
      *ДНД - добровольная народная дружина; в 70-е годы содействовала МВД в поддержании правопорядка в стране.