Оперотряд. Убить полицая

       Майор СМЕРШа Колесник, сильно кутыльгая на правую ногу, нервно расхаживал по кабинету военкома  и  выкрикивал  обидные для него слова:

– Ты кого мне подсунул? Ты вообще чем здесь занимаешься?Ты хоть понимаешь какую задачу на меня возложили? Ты … ты… –  он не мог подобрать нужных слов, чтобы выразить своё возмущение и не перейти на откровенный мат, - ты же саботажем занимаешься.

       Капитан Глотов, сидевший  до этого с безучастным выражением лица, встрепенулся, поднял глаза на майора и жестко сказал:

        – Ну, ты майор, не очень-то такими словами разбрасывайся.У каждого своя задача. Моя – на фронт бойцов  набирать, твоя – разную  сволочь  в тылу отлавливать.Мне приказано двести сорок человек поставить под  ружьё, я поставил двести семьдесят два. Так какой же я саботажник?Так, что полегче, товарищ  майор.

– Правильно, правильно! Ты хорошенький, а я с кем буду зачищать район, с этими дохляками, которых ты мне подсунул? И где только смог откопать таких?

       – Да сами пришли, –  капитан достал из ящика стола пачку папирос, протянул майору , взял себе одну. –  Дай огоньку. 

       Тут майор заметил, что у капитана нет кисти левой руки и понял почему тот всё время  прячет под  столом искалеченную руку.  Военком перехватил взгляд собеседника и как-то виновато сказал:

       –  Никак не могу привыкнуть. Чувствую себя идиотом, особенно когда сочувствуют. Ты не смотри на это, никаких скидок делать мне не надо. А о пацанах я тебе так скажу, –  он с наслаждением затянулся табачным дымом, задержал его в лёгких, и, выпуская с таким же наслаждением, продолжил, –  они, конечно, дохляки, как ты выразился, но пришли проситься на фронт добровольно, в то время как здоровых бугаёв мне приходилось по хатам искать, а кое-кого и под трибунал пришлось отдать для острастки. А этим по шестнадцать лет и уж больно истощены. Подкормить бы их надо. Ты подкорми их, майор. Они не подведут, они шустрые. Не смотри, что доходяги. Они вон даже церковь разминировали.

     –  Церковь? – Удивился Колесник.

    –  Да. Бомба пробила купол собора, но не разорвалась. Местный поп обратился ко мне с просьбой, а где минёров взять, а эти стервецы, когда околачивались у меня, слышали наш разговор и взялись сами обезвредить. И ведь что удумали:  выплавлять тол из бомбы. Та               дура на полтонны весом. Всё было удачно, пока до взрывателя не дошли.

    –  Ну, и?

    –  Ну и рвануло, мама не горюй! От церкви одни руины. Теперь народ кирпичи растаскивает не собственные нужды. Хороший кирпич, я тебе скажу.

  –  А как же пацаны? Как они уцелели?

     –  Я же тебе говорю: шустрые ребята.

     –  Да-а-а, –  протянул майор, –  шустрые, говоришь. Ну, ладно, раз других нет, будем работать с шустрыми.

     Колесник хоть и был человек вспыльчивый, но отходчивый. От недавней горячности не осталось и следа, и он миролюбиво по-дружески закончил разговор:

      –  Ладно, капитан, давай выкурим ещё по одной, только я угощаю, и пошёл я формировать свой оперотряд.

      –  Только подкорми  их сначала.

      –  Сильно не разгонишься на то довольствие, что мне выделили. Только талоны на обед в столовой, а завтрак и ужин – дома.

       – Это будет и завтрак, и ужин, и половину обеда будут домой таскать. Я их знаю.

      Они докурили папиросы и, после крепкого рукопожатия, майор Колесник пошёл формировать свой оперотряд.

                                    .    .   .    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .

        Окинув скептическим взглядом   шеренгу подростков из двенадцати человек, майор прошёл, хромая вдоль шеренги, пристально вглядываясь в лицо каждого, затем остановился и  твёрдым,  с хрипотцой голосом произнёс  не свойственную ему длинную речь:

    –  С этой минуты вы есть бойцы оперативного отряда специального назначения. Наша задача: выявлять фашистских недобитков, тех, кто сотрудничал с врагом, служил в полиции, выдавал активистов, принимал участие в расправах над советскими гражданами, а так же диверсантов и вражеских агентов, окопавшихся в тылу Красной Армии. Выявлять и уничтожать!  Задача сложная и очень ответственная. Поэтому требую следующее: первое. Железная дисциплина и беспрекословное подчинение мне. Обращаться ко мне по званию: товарищ майор, - он ненадолго задумался и продолжил, –  можно Геннадий Петрович, а фамилия моя Колесник. Второе. Привести внешний вид в порядок. Постирать, подшить, выгладить. Понятно?

    –  Понятно, – нестройно отозвались ребяческие голоса.

    –  Отвечать нужно «так точно», –  пояснил майор, –  ничего, со временем привыкните. Теперь третье. Являться сюда на сборный пункт ровно к восьми ноль- ноль, а уходить только когда я отпущу. Четвёртое. Никаких самостоятельных действий без согласования со мной. Запомните – это важно. Можете навредить делу и сами погибнуть. Пятое. Быть бдительными всегда и везде. Слушать  о чём говорят люди, обо всём подозрительном докладывать мне немедленно. Шестое. Сейчас я выдам вам талоны на обед в нашей столовой. Предупреждаю:  из столовой пищу не выносить, съедать всё самому, за попытку вынести хотя бы кусок хлеба отчислю из отряда. Буду рассматривать это как подрыв боеготовности бойца спецотряда. Седьмое. Завтра получите боевое оружие, и приступаем к несению службы. Остальные инструкции получите в ходе  оперативной работы. И последнее. Когда я к кому-то из вас обращаюсь, то необходимо представляться: боец Иванов, Петров, Сидоров…  Так я вас быстрее всех запомню.  Теперь разойтись по домам, привести себя в порядок и завтра в восемь без опозданий. Я этого не люблю.

                                     .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

    Так началась служба  в оперативном отряде моего отца, которому на тот момент не исполнилось ещё семнадцати лет, впрочем, как и остальным его товарищам.

   Почти каждый день кого-то задерживали, доставляли майору на допрос, после которого некоторых препровождали в отделение милиции, где находились камеры для заключения под надёжную охрану, а некоторые уходили с миром восвояси.

   Однажды рано утром, только-только начинало рассветать, в окно дома отца постучали.

     –  Толя, Толя, выходи скорее, –  это кричал Ванька Игнатенко, –  Толя, идём скорее, Петрович вызывает. Да проснись же ты, наконец.

    Он ещё продолжал стучать в окно и кричать, как Толя его, подойдя сзади, хлопнул по плечу и сказал:

    –  Хватит уже орать. Что стряслось, лучше скажи?

    –  Не знаю. Я дежурил сегодня по отряду. Пришёл какой-то хлопец, сопляк совсем, потребовал позвать Геннадия Петровича. Я позвал. Тот ему что-то сказал, и Петрович приказал мне собрать трёх-четырёх бойцов, кто близко живёт. Серёгу и Саньку я уже позвал.

    –  Ну, так побежали быстрее.

   Через пять минут были уже на месте.

    –  Толя за старшего, –  сказал майор, –  идёте с этим пареньком, он покажет, где прячется полицай и доставьте его сюда живым или мёртвым. Учтите, что враг он матёрый, очень опасный и безжалостный. Поймаете гав  –  перебьет вас,  не задумываясь. Держаться на расстоянии и держать его всё время на «мушке». В случае чего, стрелять без предупреждения. Всё. Бегом марш за хлопцем.

   Подросток лет тринадцати, худой и белобрысый стал торопить:

–  Скорее, скорее, а то потеряем. Она уже далеко ушла.

    –  Да, бойцы, –  сказал майор, –  поторапливайтесь. По пути он вам всё объяснит.

   Трое оперативников, схватив карабины, сорвались с места и побежали вслед за белобрысым подростком, который, несмотря на тщедушный вид, показал хорошую подготовку ног.

   На ходу он объяснил, что выследил жену полицая, носившую ему еду в убежище на берегу Днепра. На этот раз она была сильно загружена, из чего следовало, что предатель собирался уходить навсегда и тогда ищи ветра в поле.

    –  А ты что так переживаешь? –  спросил Санька Сигов. –  Всё равно где-нибудь поймают. Далеко не убежит.

   Парнишка остановился, посмотрел ему в глаза и глухим совсем не детским голосом сказал:

    –  Он моего отца повесил. И меня бы повесил, но отец спас.

    –  Ну, так чего стали, –  виновато произнёс Санька, –  побежали. Поймаем и кончим гадину.

–  Ничего, догоним всё равно. Она с узлами быстро идти не сможет, а до Днепра километров десять будет.

   Пока шли быстрым шагом, подросток рассказал, как с отцом по заданию подполья они пошли на переяславский рынок за продуктами и там этот полицай узнал отца, который до войны был парторгом  на кирпичном заводе и в своё время выступил категорически против приёма того в партию. Задержали обоих и отца и сына. Жестоко били, невзирая на возраст. В камере, куда их бросили, было окно с решёткой. Благодаря худобе подростка, ему удалось пролезть сквозь решётку при помощи отца. А через несколько дней этот полицай лично выбил скамью из-под ног подпольщика.

    –  Вон она, –  чуть было не закричал мальчишка, указывая рукой на силуэт женщины далеко в поле, –  надо держаться на расстоянии. Теперь не уйдёт. Я эту дорогу хорошо знаю. Ближе к Днепру будет лес, там сможем подойти поближе.

   Шли ещё долго, пока, наконец, не вошли в лес. Ускорив шаг, приблизились к идущей уверенным шагом женщине. Теперь можно даже разглядеть её. Высокая, крепкого телосложения, стройная, одета в чёрное, с таким же чёрным платком на голове. В каждой руке по увесистому узелку. Идёт спокойно, не оглядывается.

   Солнце стояло уже достаточно высоко, начинало припекать. Прошли ещё с километр и сквозь деревья, стала просматриваться речная гладь. Уже подходя к заросшему ивняком берегу, женщина остановилась, оглянулась, постояла с минуту, затем тихонько свистнула, в ответ из зарослей раздался короткий свист, после чего она стала спускаться по песчаному склону к реке и скрылась в зарослях.

    –  Теперь слушай мою команду, –  зашептал старший группы, –  Санька остаётся тут, на случай, если побежит в лес. Серёга заходит слева, я – справа. И не шуметь.

    –  А я? –  прошипел подросток.

    –  Ты держись сзади меня. Всё, пошли. Берём живым.

   Анатолий с подростком подкрались первыми очень тихо и очень близко. Полицай и его жена, утратив бдительность, неистово целовались. Узелки лежали рядом у ног, оружия при них видно не было. Возможно, он собирался уходить налегке.

    –  Петя, Петя, –  шептала женщина, –  может, ты сначала поешь?

    –  Потом поем. Ты гроши принесла?

    –  И гроши и золото принесла, всё принесла, и документы принесла, –  Фёдор справил, и харчей принесла, и одежду тёплую.

    Опять стали целоваться, не выпуская друг друга из объятий.

    –  Ой, говорила ж тебе, с немцами надо было уходить.

    –  Обосрались твои немцы. Где они теперь? Нет уж,  я в другую сторону пойду, там где-нибудь укроюсь. Может, даже пойду за красных теперь повоюю, - кривая усмешка исказила его, в общем-то, красивое лицо, на удивление гладко выбритое, –  а потом вернусь к тебе и мы отсюда уедем подальше и заживём лучше прежнего. Ты только дождись меня, и добро наше сохрани. Золотишко забери, ни к чему оно мне сейчас, спрячь подальше, а гроши сгодятся. Вечером уйду. А сейчас пошли в шалаш, там у меня мягко, я травки постелил.

   Анатолий заметил, как с противоположной стороны подкрался Серёга и решил, что пора действовать.

    – Руки вверх! Стоять смирно! Вы окружены.

   Парочка от неожиданности оцепенела. Мужчина машинально вскинул руки, а женщина только выпустила его из объятий. У обоих в глазах отражался дикий ужас.

   Серёга, щёлкнув затвором карабина, смело подошёл к ним почти вплотную и сказал, придавая голосу строгость:

    –  А ну, гад, давай сюда руки, вязать буду. Толя держи его на «мушке».

    Как ни странно, первой вышла из оцепенения женщина. Воспользовавшись моментом, когда Толик с подростком подошли ближе, с криком «не дам!» она сгребла всех троих подростков в охапку, повалила, придавив своим внушительным весом, стала кричать:

    –  Беги, Петя, беги!

    Полицай не заставил себя долго ждать, кинулся в воду и быстрыми размашистыми движениями сильных рук, быстро поплыл на противоположный берег широкой реки, демонстрируя отменные пловцовские качества. Юноши тщетно пытались освободиться из цепких объятий крепкой украинской женщины, если бы не подоспевший Санька, оглушивший бабу прикладом. Та обмякла, но сознания не потеряла. Только стала просить:

–  Умоляю, отпустите. Пусть плывёт. Не троньте. Хотите, я вам грошей дам, вот золото берите, берите всё…

   Она продолжала что-то говорить, но бойцы стояли уже на ногах и из трёх карабинов палили по быстро удаляющемуся врагу. Тот после первых выстрелов стал нырять, каждый раз выныривая через пятнадцать-двадцать метров то справа, то слева. Поскольку стрелками бойцы были очень плохими, у полицая был реальный шанс переплыть Днепр целым и невредимым. Патроны у горе стрелков кончались быстрее, чем приближался берег к беглецу.

    Белобрысый подросток, перебегая от одного стрелка к другому приставал к каждому:

    –  Дай мне стрельнуть, ну дай мне, ну пожалуйста. Дай, а то уйдёт.

    –  Не мешай, а то и вправду уйдёт, отмахивались от него.

   Первыми кончились патроны у Серёги, потом у Саньки. Они слишком торопились и палили, не особенно целясь. У Толика осталась последняя обойма,  теперь выстрелы он производил с колена,  тщательно  целясь. Но беглец был уже очень далеко, упорно приближаясь к заветному берегу, а патроны таяли один за другим. И вот полицай уже выходит на песчаный берег.

     –  Ну, дай стрельнуть, дядь, - обратился он так к Толику, потому что считал, что так нужно обращаться к старшему группы, хотя разница между ними была чисто условная.

     –  Да я уже всё выстрелял, –  виновато сказал Анатолий.

    Все чувствовали себя виноватыми в том, что упустили врага. Серёга в сердцах бросил в песок кепку. Санька повалился  с ног, будто смертельно устал. Женщина всё время сидела и уже давно ничего не говорила. Видно было, что радость на лице она и не пыталась скрыть.

   Толик машинально шарил по карманам и вдруг растерянно произнёс:

    –  О, нашёл один. На, стрельни разок для души, – он протянул подростку патрон и карабин.

   Пока полицай на том берегу отряхивался, мальчишка загнал в ствол патрон, установил рамку прицела, принял изготовку «лёжа», прицелился, затаил дыхание…

   Полицай поднял левую руку и помахал ею, то ли жене, на прощанье, то ли с издевкой по отношению к пацанам. В этот момент белобрысый плавно нажал на спусковой крючок…

  На том берегу, ахнув, упал на песок полицай, на этом, ахнув, свалилась на бок его жена.

                               .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

    Когда нашли лодку и переправились, что бы забрать тело, ребята увидели, что пуля прошла через левый бок прямо в сердце. На белобрысого паренька все смотрели, не скрывая восхищения.

    –  Надо же, –  удивлялся Серёга, –  мы палили, палили, а он с одного выстрела уложил.

    –  Я в отряде научился стрелять, –  спокойно сказал подросток.

    –  В каком отряде? –  не переставал удивляться Серёга.

    –  В пионерском! – съязвил Анатолий. – Неужели не понятно, что в партизанском?

     –  А-а-а… –  уже уважительно протянул Сергей.

   Тело полицая и его жену с вещами доставили ближе к вечеру в опорный пункт. Майор Колесник быстро раскрутил по горячим следам целую шайку, состоящую из бывших полицаев и пособников оккупационных властей. Было ещё несколько интересных операций по поимке и обезвреживанию оставленных немцами агентов и диверсантов, в которых хромой майор и дюжина подростков оказались победителями.

   А осенью сорок четвёртого, когда отцу исполнилось семнадцать, безрукий капитан Глотов вручил ему долгожданную повестку. Это был последний военный призыв.