Мама моей подруги

 Мама моей подруги


Анатолий Матвеевич Литвин считался завидным женихом. Фармацевт, имеющий два высших образования и жилплощадь в Москве, выбрал в спутницы жизни девушку из Ельни – медсестру Анюту, Анну Исааковну Пруткину. Анюта поставила будущему мужу жесткое условие: он должен покинуть Москву и поселиться в Ельне. Анатолий ее условие принял. Произошло это в 1919 году, а в 1920 на свет появилась героиня этого очерка, их единственная дочь Ида.
С Идой Анатольевной Теминой я знакома более сорока лет. Она – мама моей подруги Татьяны. 9 мая, прикрепив все свои награды, эта женщина спешит отмечать свой самый любимый праздник День Победы. И она, и ее муж Темин Михаил Ефимович с войной знакомы не понаслышке. К сожалению, ее верный друг и спутник уже ушел из жизни, но и эту утрату Ида Анатольевна переносит стойко. Как много раз она была в тупиковых ситуациях и с честью выходила из них. Она до сих пор активная, жизнерадостная и гостеприимная. Приехав в родной Екатеринбург, спешу к Теминым.
-Расскажите о вашей жизни, Ида Анатольевна.
-Кому это надо? Разве моим детям… Внукам и правнукам это уже абсолютно не интересно, у них уже все другое.
- Вот и надо, чтобы и они знали. Больше нельзя допускать такого…
Ида Анатольевна улыбнулась и начала свой рассказ.
« Ты просишь о войне рассказать, а мне хотелось бы не только об этом. Начну с детства»

1) Довоенные годы


В 1932 году наша семья переехала в Свердловск, отцу предложили интересную работу. До сих пор существует во втором профессорском корпусе Уральского политехнического института аптека № 11, которую поручили открыть моему отцу. Вся моя жизнь связана с Втузгородком (районом Екатеринбурга, где расположен крупнейший на Урале политехнический институт), там я и начала свою школьную жизнь в школе №36, которая в ту пору была развалившимся бараком. Боже, как надо мной смеялись одноклассники! Мой странный для них певучий смоленский говор вызывал хохот, пришлось заново учиться говорить на местном диалекте. На улице стоял жуткий мороз, и в нашей комнате промерзали стены: отопления сначала не было. Все это не вызывало никаких неприятных эмоций. Как отличается теперь район, в котором я живу от прежнего. Он не хуже столичного, мой город студентов, но и раньше я любила его не меньше! В 1932 году для нас построили новую школу. Помню, как меня принимали в пионеры в Ельне: прием происходил торжественно, на сцене. У моей подруги Сонечки Фарберович папа был ремесленником, ее в пионеры не приняли, она плакала безутешно, а я не могла разделить с ней печаль: я –то стала пионеркой! Горда была до безобразия. А потом прием в комсомол в Свердловске. Шел 1935 год. У меня была подружка Фаля Плоскова. Однажды девочка без спросу взяла мамино колечко и одела, так и пришла на занятия. И результатом этого явилось: Фалю в комсомол не приняли, вот какие были порядки. Комсомольская жизнь полностью поглотила меня. Седьмой класс, где я была вожатой, был признан лучшим пионерским отрядом в городе. Нас пригласили на показательный сбор во Дворце Пионеров. Как мы радовались выступлению известной сказительницы в необычном наряде. Нет, что ни говори, пионерская и комсомольская жизнь была интересной и дисциплинировала нас. В литературном кружке я начала писать стихи, мне нравилось писать об испанских событиях, все мы были больны Испанией. Но пасаран! Я была стопроцентным гуманитарием, а к точным наукам пристрастия не имела. Поэтому, перед окончанием школы у меня появилась мечта: поступить в Московский коммунистический институт журналистики, тогда я не знала, что этой профессии можно было выучиться в Свердловском университете. Но…Родители убедили меня поступать в медицинский, мотивируя это тем, что у них нет возможности содержать меня в Москве. Сдала экзамены успешно, и в 1938 году стала студенткой. Студенческая жизнь мне нравилась, учеба мне давалась легко. Я увлекалась танцами, была отличной танцоршей, говорю это без ложной скромности. Цыганочка, краковяк, па де грасс…я буквально упивалась движением.
Учеба мне давалась легко, но случались и курьезы. Вот один эпизод из моей студенческой жизни. Анатомию у нас преподавал известный профессор Лаврентьев. Я готовилась к экзамену по учебнику, но то, что было написано мелким шрифтом, прочитать поленилась. Взяла билет.
Профессор спрашивает:
-Сколько родничков у человека на голове?
-Один.
-А больше бывает?
-Бывает, - отвечаю.
-А если родничок не заживает, что получается?
-Идиот.
- Кант по-вашему был идиотом?
Опозорилась я, но получила четыре. На всю жизнь запомнила, что не важных сведений в медицине не бывает.
Впервые я увидела врача от Бога в 1940 году. Заболел мой отец, и мы вызвали к нему известного доктора Сосона. Некрасивый внешне, этот человек становился очаровательным, когда осматривал больного: выслушивал и выстукивал все тело больного с макушки до пят, пользуясь только деревянной трубочкой. Как красиво работал доктор! Больше таких врачей я не видела. 
Отец ушел из жизни 24 ноября 1940 года. Мы пришли из гостей, он стал читать газету о визите Риббентропа и сказал:
-Какие события надвигаются!- и скончался.
Жизнь без отца стала тяжелее, зарплату мама получала маленькую. Пришлось мне устраиваться на работу, чтобы продолжать учебу.
И вот мое первое место работы. Я – медсестра у доктора Аристовой в политехническом институте. С этого дня начался мой трудовой стаж.


2) Первый год войны

Война…Как трудно было поверить в это. Нас в институте стали обучать по программе военврачей. Мы стали учиться без выходных и каникул. В корпусах политехнического института стали ставить в коридорах двухъярусные кровати, чтобы разместить эвакуированных, из-за скученности было много больных и просто голодных. Должность врача к этому времени освободилась, и ее предложили мне, студентке. Вернее, назначили, и все. Пришлось согласиться. Мне выделили две комнаты: в одной я принимала больных, в другой был стационар. Работали вдвоем: я и санитарка, прерываясь только на сон.
В то время ректором института был Аркадий Семенович Качко, коммунист в хорошем смысле этого слова, благодаря которому многие выжили в войну. Прошли годы, я преклоняюсь перед этим человеком.
Однажды мне сказали, что меня срочно вызывает Качко. Прибежала. Смотрю, стоит толпа людей.
- Мы вынули этого человека с петли. Приведите его в чувство,- сказал Аркадий Семенович.
Человека, пытавшегося покончить собой, я увидела впервые в жизни, у меня не было опыта спасать таких людей ( потом мне пришлось очень многое делать самой без всякого опыта), пульса не было, петля обвита вокруг шеи. Что же с ним делать? Заставила стоящих вокруг людей дергать его за конечности, а сама стала делать искусственное дыхание. Потом – уколы в область сердца. Парень очнулся, ничего не понимая.
- Я живой?
Хотела его расцеловать.
- Зачем вы меня спасли? Я ненавижу вас.
Впоследствии узнала, что парень мухлевал с продуктовыми карточками и ему грозила тюрьма. Мне стало его жалко, и я устроила его, как совершавшего суицид, в психобольницу.
-Не убегай, - сказала я ему перед выездом, - а то меня посадят.
- Нет, не убегу.
- Зачем ты так, ты молод и умен, лучше бы на фронт пошел, - убеждала я его.
Я сдала его в психобольницу на Агафуровских дачах и уехала.
В институте мы праздновали встречу нового года. Я была молода, и обрадовалась возможности потанцевать. И вдруг… увидела на пороге моего спасенного самоубийцу.
- Я хотел увидеть тебя, вот и ушел из больницы, - сказал он. 
-Тебе грозит тюрьма, я специально договорилась с врачами и устроила тебя в больницу.
Уговорила его вернуться. Больше я его никогда не видела. 
Всех мужчин нашего курса мобилизовали на фронт заурядврачами в мае 1942 года, то есть врачами без диплома. Сдавать госэкзамены , оставшимся в живых, придется после войны. Девушки продолжали учебу.



3) Сельский доктор


Во время сдачи госэкзаменов всех студентов города отправили на уборку урожая. Я со своим курсом не поехала, отныне – я врач, и должна следить за здоровьем студентов-политехников во время сельхозработ. Ответственность огромная, а опыт работы никакой. Медпункт в селе был закрыт. В селах была эпидемия трахомы, люди катастрофически слепли. Узнав, что приехал доктор, шли ко мне за помощью. Но что я могла сделать? Только вытащить трахоматозные зерна, ведь даже инструментов у меня никаких не было.
Ранним утром мне привезли молодую женщину. Она косила траву, и «литовкой» отрезала себе верхнюю губу. Губа висела на «волоске». А я в жизни скальпель в руках не держала. Стали искать в медпункте какой-то инструмент, мне помогала местная акушерка.
-Помогите, - умоляла молодуха, - мой муж придет с фронта, увидит меня изуродованную и бросит, помогите!
Нашли в медпункте скальпель, спирт, иголки для зашивания промежности у женщин после родов и стрептоцид. Все было нестерильное, что меня пугало больше всего. Положила инструменты и нитки в обычный спирт.
- Будешь терпеть?- спросила ее.
- Стерплю все, поверьте.
Я знала, что такую боль терпеть невозможно, но женщина оказалась волевая, мы не услышали от нее ни звука.
Она после операции уехала домой в соседнюю деревню.
-Завтра покажись мне, -прошу.
Целую ночь я не спала, думала, жива ли моя пациентка. А если нет?
Она приехала утром.
- Все отлично, докторша, не переживай.
Через несколько дней убрала швы. Когда я уезжала, она снова приехала ко мне. Рубец на ее губе был почти не заметен. Такого я не ожидала сама. Радовалась больше моей пациентки победе.
Меня вызвали на госэкзамены в мединститут, а меня не отпускают, нужен врач. Разревелась. Тогда меня отпустили, я успешно сдала нужные предметы и получила заветный диплом. Теперь я – настоящий врач!



4) Очень медленный поезд (почти по Вере Пановой)


Начался новый этап моей жизни. Меня вызвали в военкомат, чтобы сопровождать эшелон с пополнением на фронт. Мне выделили в помощь двух медсестер, надо было принять 1000 человек. Оборудовали товарняк с нарами. На улице стоял мороз свыше 40 градусов. Зимнего пальто у меня не было, телогрейку попросить у начальства постеснялась. Принимать солдат полагалось в бане, осматривать в обнаженном виде, чтобы не было на теле высыпаний и других болезней. Рядом со мной на этих медосмотрах был зам. начальника Облвоенкомата. Я попросила снабдить меня большим количеством лекарств, мне не отказали. Один из вагонов оборудовали под изолятор, где я должна была жить. Но там было холодно, и начальник разрешил мне проживать в штабном вагоне. Мой дядя пожалел меня и отдал мне свою борчатку – тулупчик с мелко
присборенной талией, доходивший мне до пят! Зато тепло и уютно!
В каждом вагоне ехало по 50 солдат и командир. Контингент разный: раненые бойцы, выписавшиеся из госпиталей, выпущенные из тюрем по случаю войны заключенные для пополнения армии. Поезд ехал очень медленно, изредка останавливаясь. За месяц пути ни разу не были в бане: заедали вши. Питались, в основном, сухариками и кипятком. Несколько раз на узловых станциях по ночам нас кормили обедом. Я снимала пробу, было вкусно и питательно. Но, как оказалось, после пробы из супов вынимали мясо и разводили их водой, а потом кормили солдат. Об этом я узнала от начальника поезда. Мне было только 22, и я еще не ведала, сколько в мире нечестных и недобрых людей.
Однажды проснулась, услышав жуткие крики и мат. Оказывается, на продуктовый склад проникла группа голодных солдат. Их избивали с особой жестокостью, поломали ребра. А на складе, кроме сухарей и ржавой селедки с червями, ничего практически не было. Начпрод был из КГБ, и все его боялись, страшный был человек!

5)Как тяжело девчонке на войне!

Я была молода, отчаянна, не всегда осознавая опасность. Каждый день я должна была обходить вагоны.
- Девочки, не ходите по вагонам одни, берите с собой мужчин, - просил командир.
Часто женщины на станциях просили солдат подвезти их. Но… не все солдаты были порядочные. Зазвав в вагон женщин, они насиловали несчастных и выкидывали с поезда. 
Однако мне приходилось ходить по вагонам, перевязывать раны, большинство солдат относилось ко мне с уважением. За время поездки все приходилось выслушивать: и объяснения в любви, и предложения о замужестве, да и негативных моментов было много.
Помню, вела прием в санвагоне.
-На что жалуетесь?- спрашиваю.
-У меня обострился триппер, смотрите, - и снимает штаны, весело улыбаясь.
- Одевайтесь,- говорю, - Я дам вам лекарство.
Что поделаешь, такие шутники тоже попадались, приходилось вести себя так, как будто перед тобой обычный больной. Не поднимать же из-за этого скандал!
Это все мелочи. Для нас, женщин, главными врагами были вши, да и туалет для нас был проблемой. Но мир не без добрых людей. У нас был дневальный, следивший, чтобы всегда топилась печка. Обычно он говорил на крупных станциях:
- Девочки, сейчас будет остановка, идите под вагоны в туалет, а я покараулю.
Добряк был и заботливый, словно отец родной.
Зная, что мы измучены вшами, сказал:
-Я сейчас закрою дверь, а вы разденьтесь и прожарьте свои вещи на печке.
Так и сделали. Треск стоял невообразимый. Мое шерстяное платье и валенки были сплошь покрыты гнидами.
Сквозь годы говорю: 
- Спасибо тебе, добрый человек!
Станция назначения – Сухиничи. Там шли суровые бои. Мы везли пополнение для Сталинградской дивизии. На улице настоящая весна, а я в валенках и борчатке. Кругом вода и глина. Прошу начальника поезда отчитаться за меня, ведь идти надо десять километров, но он строго сказал мне:
-Вы должны сделать это сами, иначе пойдете под суд.
Пришлось идти в мокрых валенках, утопая в глине. А вода почти по колено. Спасибо солдатам, они подхватили меня под руки и стали тащить. На месте стала передавать солдат по списку.
Люди там оказались хорошие, стали жалеть меня, видя, что я одета в зимнюю одежду. Предложили остаться у них в дивизии. Я отказалась: обязана была сдать документы. Поехала снова в Свердловск. До Москвы добирались на перекладных, а вот из столицы мы могли уехать только группой: у нас был групповой проездной документ. Начальник поезда был из штатских, поэтому, никогда не заступался за своих подчиненных: трусил, и это естественно. Командовали всем люди из КГБ, их все боялись. Они никому пощады не давали. Страшно!
В дороге у меня сильно распухли суставы, лечилась я у ученицы знаменитого кардиолога Ланка. Острый ревматизм, отягощенный высокой температурой – мое первое серьезное заболевание. Но я несерьезно отнеслась к этому, я рвалась на фронт, едва залечив болезнь.


6) Фронтовой врач


В нашем бедном доме были две ценные вещи: золотые часы, подаренные папой маме на свадьбу, и тонюсенькое золотое колечко с микроскопическим бриллиантиком, которое мне подарила тетя в честь окончания десятилетки. Эти вещи я, не подумав, взяла с собой на фронт. Часы мама мне давно отдала, и я считала, что, глядя на эти вещи, буду чаще вспоминать родных людей. Что произошло с этими вещами, расскажу позднее. А пока я еду в Москву за назначением.
В Москве меня спросили:
-Девочка, ты какие курсы медсестер окончила?
-Я врач, дипломированный.
Их смутило мое наивное детское личико. Уж очень молодо выглядела я со своим лунообразным лицом и курносым носом. Странно, но за еврейку меня никогда не принимали, считали украинкой или армянкой… Я никогда от своей национальности не отказывалась. 
Получила направление на Центральный фронт, его штаб был в Ясной Поляне. В мае 1943 года там было все полностью разрушено, а в доме Толстого при немцах держали лошадей. С трудом нашла могилу великого писателя, она была практически уничтожена.
Меня направили в Тулу, в госпиталь 2100, но он перебазировался, и меня временно отправили в госпиталь, специализирующийся на конечностях. 
Огромные перевязочные, большой поток раненых…Все постигалось на практике. 
Много было самострелов, особенно, среди жителей среднеазиатских республик, трусили они, потому что в мирное время жили они в своих кишлаках и даже по-русски не умели говорить. А тут вырвали их из привычной обстановки, и…на поле боя. Один солдат с характерно раскосыми глазами, простреливший себе руку, жестами умолял меня не разоблачать его. Встал на колени. Но я была неумолима: мы, девчонки, воюем, родина ждет от нас подвига, а он… Нет, я не могла простить ему трусость и предательство. 
Нас постоянно атаковали самолеты. Мы хватали носилки с ранеными, и по каменным, высоким ступеням уносили их подвал, а по окончании налета – обратно. Физически было тяжело, но что поделаешь? Мы спасали чужие жизни, не думая о своих. Было страшно, 
Очень, но думать об этом не было ни времени, ни сил. 
Раз вызывает меня начальник СМЕРШа. Спросил:
-Ида, как ты живешь, как работа?
-Нормально,- отвечаю, - Всем довольна.
- Тебя обижают?
-Нет.
-У меня к тебе есть поручение. Если услышишь что кто-то из персонала или раненых говорит плохое о Советской власти, о Сталине и других вождях, скажи мне, ясно?
- Не смогу, посмотрите на меня, на моем лице все написано. Дайте мне другое поручение. Кстати, а за мной тоже следят?
-Да.
-Хорошо, пусть следят, но я ни за кем следить не буду, делайте со мной, что хотите.
Похожий разговор был у нас еще неоднократно, и снова я отвечала отказом. Но видно он был мужик неплохой, потому что сказал:
- Ида, если тебе будет нужна помощь, обращайся ко мне. И еще: оставайся в нашем госпитале, а в госпиталь 2100 мы отправим письмо с просьбой, чтобы ты осталась у нас. 
Оказалось, что из госпиталя 2100, из города Плавска, пришло письмо о моем возвращении к месту службы, было в августе 1943 года.

7) Госпиталь – 2100


Госпиталь-2100 переезжал из Плавска в Орел. Я воспользовалась этим и попросила разрешения съездить в Тулу и отремонтировать золотые часы. Мне позволили. Я пошла к начальнику СМЕРШа и попросила найти мастера по часовым механизмам. Он помог мне, а затем долго рассуждал о том, что я зря не осталась работать у них. Так что не такой этот СМЕРШевец был бесчеловечный, видимо, таким сделали его обстоятельства.
Орел…Вокзал разбит, кругом ямы, виселицы…жуткая картина.
Шли сильные бои на Курской дуге. Было очень много раненых. На передовой им оказывали первую помощь, после этого на товарных поездах, так называемых «летучках», их отправляли до ближайшей станции. Этой ближайшей станцией был Орел, где я и работала. Снимала с поездов умерших, тяжелораненых, которых дальше везти было невозможно, поэтому их оставляли в Орле. Если в госпиталях Орла были места, то часть раненых оставляли. Если мест не было, приходилось отправлять раненых дальше. В одном из составов ехало несколько раненых офицеров, у них была сильная контузия, поэтому, они были явно не в себе, но оружие у них почему-то не конфисковали. Отборным матом они орали на меня, требуя оставить их на месте, а не везти дальше. Я сказала:
-Это запрещено, да и у меня нет мест, вот доедете до другой станции, тогда…
Раздались выстрелы, я еле успела спрыгнуть под вагон, а то бы…даже страшно вспомнить и сейчас.
А как тяжело было работать на рампе по ночам! Рампа – это прирельсовый распределительный медпункт. Полная темнота, даже луна не светит, ужас. Шум самолетов. Санитары уносят раненых, а я подписываю документы, одна, совсем. Жили мы в палатках. Как найти ее в такой мгле? А сколько раз я падала, часто бывала в ушибах и ссадинах. А еще и в самом госпитале приходилось работать, он в нескольких домах располагался. Как-то парнишку молодого привезли, ранен он был в правую ногу. Я одна дежурила в госпитальном бараке. Поместили его в хирургию: у него развилась газовая гангрена. Надо было срочно ампутировать ногу, или конец. Нога раздута, синяя, температура у парня высокая, бредит.
Операционная сестра имела большой опыт работы. Покачала головой:
-Надо ампутировать конечность, доктор, как можно быстрее.
- Я никогда этого не делала, очень боюсь.
-Не бойся, доченька, я помогу, - сказала она.
Электричества в помещении не было, его заменяли немецкие свечки-плошки. Ногу надо было удалять полностью, ситуация сложная. Он был без сознания, я разрезала , зажала и перевязала ему сосуды, перерезала нервы, а потом надо было сделать самое тяжелое: распилить кость.
- Не бойтесь, - сказала мне сестра, - У вас получится, руки хорошие, умелые.
Она подбодрила меня, я распилила кость, сделала лампасные разрезы, чтобы в мышцы попал кислород. Много я пережила во время этой ампутации, но молодой человек, к сожалению, к утру скончался.
И так бывало, не всегда могла спасти. Чувствовала каждый раз, что отвечаю за жизнь раненых солдат, и была увлечена своей работой. Конвейер раненых не иссякал, работали в любое время суток.
Ночью перевязывала раненого в бедро. Это было в 1944 году в Бобруйске.
-Вы откуда? – спросила.
-Я из Свердловска, студент горного института.
Как я обрадовалась земляку! Я сделала ему перевязку, поставила деревянные шины, и вдруг…! Он шевельнул рукой, задел светильник-плошку, и вата заполыхала. Воды не было, стала сбивать огонь, парень мне помогал, но ничего не гасилось. Вата и дерево разгорались. Вдруг в голову мне пришла мысль, как потушить огонь. Я всем телом легла на него. Вата потухла. Халат мой обгорел, но я осталась цела и невредима. К счастью, раненый земляк тоже не пострадал. Правда, пришлось перевязывать его заново, но это уже пустяки.
Я уже рассказывала о том, что мой бывший начальник помог мне починить мои золотые часы. Однако эти часы я не сохранила. Они были в кармане, случайно выпали, и на них наступил здоровенный дядька, наш сотрудник. Так кончилась моя эпопея с часами.
А с кольцом произошла другая история. Я уже ложилась спать, разделась и легла под одеяло. В это время в комнату, где спали медсестры и врачи, вошел политработник. 
-Какое красивое кольцо! – проговорил он, увидев лежащую поверх одеяла мою руку с кольцом,- Позвольте я посмотрю? Снимите на минутку.
Я сняла кольцо и протянула ему, а он мгновенно положил мою драгоценность в свой карман.
- Вы что делаете? – спросила я, - Верните кольцо, оно мне дорого, это подарок.
- А я ничего не брал, - ответил политрук и вышел из комнаты.
Я не могла побежать за ним сразу, надо было одеться. Пошла к начальнику госпиталя. Тот вызвал политрука и попросил вернуть кольцо. Наглец вытащил из кармана простое копеечное колечко с красным камешком и протянул мне. 
- Это не мое кольцо.
- Не хочешь, не бери,- промолвил офицер. Так я навсегда лишилась тетиного подарка, очень дорогого для меня.
Через некоторое время я снова встретила этого политрука.
- Вы опозорили честь советского офицера. Вы – вор. Такие предают родину,- сказала я ему. 
Он посмотрел на меня, как на неодушевленный предмет, и пошел своей дорогой. Что ему до какой-то девчонки, у которой он отнял веру в торжество справедливости.

8) В партию меня не приняли

Барановичи. Мне присвоили звание старшего лейтенанта. Весна 1944 года. Клейко пахнут листья на деревьях, кажется, что вся природа против войны. А у нас работы добавилось. Теперь это танкисты- обожженные, переносящие жуткие боли. Стали поступать штрафники и власовцы. Поступил 19-летний паренек, бывший москвич. Воевал на стороне предателей-власовцев. Ох, и ненавидели мы эту публику! А приходилось лечить, перевязывать.
-Почему ты перешел к Власову? – спрашиваю с негодованием.
- Я ничего не знал. Куда вели командиры, туда и шел.
Мы поняли, что многие из них даже не знали, что воюют против своих.
Один из штрафников пытался сбежать из госпиталя, его поймали и зверски избили, сильно покалечили. Я лечила его, в истории болезни написала всю правду. Штрафник написал жалобу, приехала комиссия для проверки. Мое начальство просило меня не говорить, что произошло, но, как я, комсомолка, могла соврать?
И я рассказала обо всем, не искажая фактов. Это в моей биографии сыграло не лучшую роль. Мне не повышали звание и не награждали. В партию тоже не приняли.
- Нечего язык распускать,- разъяснил мне политработник после собрания. 

9) Поляки мило улыбались…

Брест. Здесь мы погрузились, проехали всю Польшу до границ Германии. Разрушена Варшава полностью. Пришел приказ: всем госпиталям вернуться в Польшу. Шел победный 1945 год. Наш госпиталь базировался в Лодзи. На улице прекрасная весенняя погода, в природе чувствуется обновление. А мы чувствуем, что скоро закончится кровопролитная война, и будет Мир. Здорово! Но…нас не выпускали на улицу. Поляки оказались двуличными. Улыбаясь тебе милой улыбкой, могли выстрелить в упор или из-за угла. Так что все не так просто. Получила письмо от мамы, была рада без памяти. Мамочка, мама, теплый наш дом, как тебе тяжело было ждать меня всю долгую войну! Мамочка писала, что в военной прокуратуре Лодзи работает Антон Антонович Карбовский, бывший начальник жилищно-бытового отдела политехнического института. 
Я обрадовалась. Карбовский по национальности был поляком, его поставили руководить военной прокуратурой Варшавско-Лодзинского округа. Наша встреча была теплой. Карбовский посылал за мной служебную машину, и меня отпускали к нему в гости.
В ночь на 9 мая была жуткая стрельба. Мы испугались, решили, что нападение. Выбежали во двор, а охранники говорят:
- Радуйтесь, друзья! День Победы! Мы победили!
Как мы танцевали в этот день! Радовались, плакали, смеялись, пели… Не будет больше смертей и горя. Как мы ошибались!
Часто погибали выходившие в город солдаты: в них стреляли поляки. Взрывались поезда с нашими солдатами, возвращавшимися домой. Даже на наш госпиталь напали польские националисты. В городе Лодзи были «Жидови комитеты», туда обращались люди потерявшие родных. Я тоже зашла сюда. В комитете я познакомилась с солдатом-евреем, он служил в польских частях, были тогда такие. Наше знакомство произошло после Дня Победы. Этот парень познакомил меня с двумя мужчинами и двумя женщинами. Это были евреи, выжившие в Освенциме. Они показали мне футляр скрипки с макетом Лодзинского гетто. В гетто, которое состояло из нескольких городских улиц, соединенных мостом, собрали все еврейское население города. Немцы забирали людей из гетто якобы на работу. Сначала – молодых мужчин. Богатые евреи пытались выкупить своих детей, давали деньги и драгоценности. Но в этой мясорубке выжили единицы.
Польша - красивейшая страна со здоровым климатом, как было бы хорошо, если бы не эти предательские выстрелы. Много работало в обслуге немок - «фольксдойче», они были молодыми и приятными на вид девушками. Наши солдаты симпатизировали им, а у них цель была другая. Они поили наших солдат отравленной водкой, многие слепли, многие умирали…Коварные это были люди, нельзя им верить. Но наши парни были отчаянными, молодыми, им хотелось любить.
Я видела матрацы, набитые человеческими волосами, книги с обложками из кожи человека, абажуры из такой же кожи… Все это стоит перед глазами, я поражаюсь, как можно выжить после такого. Мне повезло: я осталась жить и дожила до старости, сохранив ясный ум. За это благодарна судьбе и людям, которые меня окружали.

10) Мирное время, другая жизнь.

Интересная штука война. В это тяжелое время не было заболевших простудными заболеваниями, не беспокоила язва и прочие хронические болезни. Только все стихло, и началось! Болезни сразу обострились. Мое здоровье полностью подорвано: отекали суставы, мучила одышка, стала плохо видеть. Сказались результаты многочисленных падений, ушибов о рельсы, о камни. В октябре 1945 меня мобилизовали из армии по состоянию здоровья. Оформлять инвалидность мне было стыдно: стать инвалидом в 25 лет, полный крах! Ревматический процесс с пороком сердца, нарывы на всем теле – вот результат моей военной деятельности. 12 лет эти нарывы мучили меня, потом появились сильные антибиотики, и я избавилась от них. Вернулась на старую работу. Вскоре я вышла замуж за молодого красавца-офицера Мишу, Михаила Ефимовича Темина. Он тоже воевал, пришел с фронта. Меня Миша раньше не замечал: он был другом моего двоюродного брата Лени. Так что мы были знакомы с детства. Он старше меня, я в его глазах выглядела малявкой. А тут вспыхнули чувства. Прожили мы с ним долгую жизнь, дружно и в согласии. Родила я ему двух дочек: Танечку и Леночку. Теперь они взрослые, даже внуки уже выросли, подрастает мой правнук Давидушка. Беленький, ясноглазый. И я счастлива.
В 1951 году мне дали вторую группу инвалидности, я перешла на работу в больницу, работала с кардио и онкобольными. Меня приняли в партию, окончила в Казани институт повышения квалификации, и тогда со мной стали считаться даже опытные специалисты. О моем здоровье ничего хорошего сказать было нельзя: оно продолжало резко ухудшаться. Меня лечили такие светила, как профессора Кушелевский и Коротыгин, но… толку было мало. Резко упало зрение. Я боялась слепоты, это мне пообещали еще в сорок пятом. Старалась об этом не думать.
Моя бывшая соученица Елена Губина работала в Горздравотделе. Она предложила мне заняться лечением туберкулезных больных новым физиотерапевтическим методом.
-Не бойся, у тебя получится, - сказала она.
Перед моими глазами сразу встало лицо красивого мальчика с длинными ресницами. Диагноз – туберкулез легких.
- Я не хочу умирать, спасите меня, - умолял он.
Но я не смогла ему помочь. Зато я могу помочь другим, и я согласилась. И снова учеба: сначала в институте курортологии, а затем в Ленинграде. Приехала в город на Неве, устроилась в гостинице. Перед праздником меня стали оттуда выселять: надо устроить итальянских туристов.
- Я – инвалид Войны, я защищала родину, неужели эти итальянцы имеют большие права, чем я? Я иду в Смольный.
И пошла. На дворе был 1967 год, я попала к заместителю секретаря горкома партии и изложила свои претензии. Праздник я встретила в Ленинграде.
Оборудовала кабинет в Свердловском тубдиспансере, ездила делиться опытом, воспринимала чужой опыт. Активно работала редактором в стенной газете диспансера, которая заняла первое место среди газет медработников в стране. Приятно. А после инсульта с работы пришлось уйти. Мне было 59 лет.


11) Две монетки

Вот уже 60 лет я храню латунную монетку Лодзинского гетто, подаренную мне бывшими его узниками. Их было сначала две, но одна из них пропала, о чем я жалею. Что поделаешь, время. Может, кто-то пополнил свою коллекцию? Жаль, ведь этой монетке нет цены. Вторую монетку я обязательно сдам в Музей Катастрофы в Израиле. Я мечтаю об этом. Я не была на исторической родине, не довелось. Но эта монетка обязательно будет храниться там. 
Я уже не молода, почти ничего не вижу. Похоронила любимого мужа и друга. Я не жалею ни о чем, у каждого своя молодость, своя судьба. Только хочется, чтобы мои дети , внуки и правнуки были счастливее и удачливее меня. Чтобы не знали, что такое война. Поэтому они должны больше знать о войне, в которой погибло огромное количество еврейского населения Европы.
Евреи на войне… Как часто приходится слышать, что евреи не воевали. Абсолютно неоправданное, несправедливое утверждение. В моей фронтовой жизни мне частенько приходилось сталкиваться с воинами-евреями, я гордилась их фронтовыми доблестями. Как и люди многих других национальностей, они делали все, чтобы СССР одержал победу над оккупантами. Среди воинов – евреев много орденоносцев. Уже не помню фамилий и имен за давностью лет, но передо мной до сих пор, словно на киноленте, мелькают лица тех евреев, с которыми пришлось столкнуться в суровых условиях войны. Не всех конечно, всех упомнить невозможно. Трусов и предателей среди евреев не встречала, об этом заявляю твердо. Какие только воинские специальности не освоили евреи: артиллеристы, летчики, пехотинцы, медперсонал. Нет, не посрамили воины-евреи свой народ. В госпиталях, где я работала, были евреи среди персонала, я сталкивалась с героическими воинами- евреями, которые лечились в госпиталях и снова шли на фронт, чтобы защищать свою страну. Громкие слова? Да нет, было все именно так. Я горжусь, что защищала свою страну, свой Свердловск, город, ставший мне родным, мой любимый Втузгородок. Эту гордость и любовь к родному краю хочу передать моим дочерям, внукам, правнукам. И любовь к солнечному Израилю – стране наших предков. Потому что человек, любящий свою землю, всегда будет делать все возможное, чтобы сохранить МИР.