«То, что нельзя изменить, не стоит и оплакивать» (Б.Франклин).                                      

" - Надо идти, - сказал Остап. - Антилопа была верная машина, но на свете есть ещё    много машин"  

     (И.Ильф и Е.Петров)

Сегодня с самого утра у меня нехорошее предчувствие. Я всегда чуствую её настроение, ещё не видя её, -- сначала только по шагам, а потом по взмаху  руки, по тому, как она, склонив голову, смотрит на меня, легко дотрагивается, иногда улыбается, иногда хмурится…

       Сегодня с самого утра у меня предчувствие разлуки. Мне бросилось в глаза, как она сильно нервничала - долго копалась в сумке, достала дребезжащий и орущий мобильник, уронила брелок сигнализации, кому-то что-то сказала сдавленным голосом по телефону, опять уронила брелок, присела, выуживая брелок из-под колеса, выронила сумку в чавкающее болотце серого снега, чертыхнулась и села прямо на бровку.                                              

            «И что же это так тебя корежит, любовь моя?» -  успел подумать я, как вдруг рядом нарисовались два странных типа, сильно смахивающих на безработных киллеров. Один постарше, расслабленный и нагловатый, с незначительным налетом городской жизни и пухлой барсеткой под мышкой, второй совсем молоденький, с перепуганными глазами в темных кругах, кожаной куртке и спортивных штанах, заправленных в сапоги.

            Тот, что постарше, зыркнул на меня, ухмыльнулся и, повернувшись спиной, что-то сказал моей богине. Она дернула плечом и уставилась поверх его головы на потрепанную ворону, дремавшую на соседнем дереве. Типы тоже завороженно уставились на птицу. Затем, как по команде,  очнулись и залопотали на малопонятном зверском суржике, размахивая руками и напирая на мою любимую, которая продолжала созерцать ворону, не двигаясь. Так прошло несколько минут. Типы нервничали. Любимая  молча внимательно рассматривала ворону, как будто та должна была превратиться в пингвина.

            Кто её не знал так, как знал я, мог бы заподозрить, что моя  непредсказуемая любимая слегка с придурью, но это вовсе не так, вернее, не совсем так, -  она просто создала  внутри себя этакий маленький театрик, в котором главная роль всегда её, и режиссер – тоже она, и композитор, и оркестр, и суфлер, и костюмер – всё она.

            Вот и наслаждается она своим творением, и наплевать на то, что спектакль непонятен неподготовленному зрителю, оттого и нервничает зритель, и недоумевает, и злится. Но я-то вижу, что за игру она затеяла, и почему любимая с утра пахнет вербеной. Она и духи носит, как костюм к роли.  Свежие, с горчинкой – означают, что сегодня будет мила, простодушна и  покладиста. Если духи томные и тягуче-сладкие – будет высокомерной, недоступной и обязательно ошеломительно красивой. А если же, вот как сегодня, -- вербена – то лучше быть  с нею настороже: настолько может быть неожиданной и противоречивой.    

            Типы не знали ничего о запахе вербены, потому и впали в ступор, не понимая, что всё это означает.

            А моя загадочная любимая наконец прекратила созерцать ворону, посмотрела с недоумением на типов, как будто первый раз их увидела, молча повернулась и зашагала прочь.

            Я видел, как уменьшается её фигурка в арке липовой аллеи, и картину осеннего дня, словно в рапидной съемке, стали сменять с бешеной скоростью иные картины из прошлой жизни, - воспоминания толпились и оттесняли друг друга, словно стая голодных псов, окружая меня со всех сторон…

…Это было много лет и зим тому назад: это было ДО. Все, что было потом, стало ПОСЛЕ.  Я стоял под стеной, неподвижно и невозмутимо, среди таких же респектабельных, солидных, умопомрачительно блестящих и вызывающе роскошных. Редкие посетители прохаживались по салону, рассматривая, приглядываясь, прицениваясь. Забавная парочка дефилировала по проходу, изредка останавливаясь и слегка переругиваясь. Он был коротко стрижен, рельефно сложен, слегка раздражителен и облачен в «Brioni». Она была выше его на голову, странновато одета с элегантной небрежностью, бледное лицо обрамляла идеальная линия черных волос, а двигалась, будто танцуя под некую музыку, слышимую ей одной.  

            Парочка остановилась подле меня. Мужчина что-то буркнул и отвернулся. А женщина медленно повернулась и уставилась на меня своими зеленоватыми рысьими глазами. И в этот миг исчезло и прошлое, и будущее, и я ощутил то, что, наверное, чувствует таракан, прихлопнутый газетой: «Всё. Пропал». А она, не сводя с меня взгляда, подняла руку и пощелкала пальцами, подзывая своего спутника. Как ни странно, тот, видимо привыкший к её необычному поведению, безропотно приблизился и вопросительно воззрился на богиню снизу вверх. Она слегка склонила голову и легонько провела тонкими пальцами по капоту. Мужчина вздохнул, незаметно закатив глаза, и с обреченным видом двинулся к менеджеру салона. Женщина повернулась ко мне и сказала: «Привет». Голос был теплый, низковатый, с еле заметной порочной хрипотцой. Она смотрела на меня в упор тягучим, долгим взглядом, при этом лицо её как будто разделилось надвое – на губах блуждала беззащитная улыбка, а в рысьих глазах резвились черти. И я окончательно решил: «Точно – пропал». 

            Тут рядом материализовался «бриониевый» мужчина, отдуваясь и вытирая платком с монограммой лоб. Он приподнялся на цыпочки, лобызнул свою несравненную спутницу где-то в районе подбородка, молча протянул ей ключи с брелоком сигнализации и исчез в дверях салона, как оказалось, навсегда.

            Так в мою жизнь вошла, постукивая каблуками, ОНА - странная, непредсказуемая и непонятная, словно адронный коллайдер, противоречивая и удивительная, завораживающая магией своей какой-то неправильной красоты. В общем, само Совершенство.

            А на второй день нашего знакомства Леди Совершенство предстала передо мной в какой-то несуразной куртке, бейсболке, надвинутой почти на нос, и огромных рыжих ботинках. Под мышкой она держала корзинку с крышкой. Богиня в бейсболке провела пальчиком по капоту, погладила фару (отчего меня мгновенно охватила дрожь, и рассудок укатился куда-то на задворки сознания) и произнесла своим бархатистым голосом: «Привет. Познакомься – это Мухтар. Мы едем на прогулку - Мухтару нужен свежий воздух». С этими словами она втиснула корзинку на заднее сиденье и умостилась на водительском месте. В следующее мгновение из корзинки вывалилось какое-то крохотное замшевое существо мышиного цвета с лохматыми  ушами cловно у летучей мыши, блондинистой челкой и такой же кисточкой на лысом хвосте. Существо вздрогнуло и заголосило со всей дури пронзительно и тонко. Повыв пару минут, оно наконец умолкло и замерло в предобморочном состоянии. А моя ненаглядная со смехом обхватила его за лохматые уши и трижды громко чмокнула в кожаный нос. После чего дивное создание мигом успокоилось, скрутилось клубочком и задремало. Так мы и путешествовали: я, она и эта зацелованная до полусмерти псинка с гордым именем Мухтар.

            Однажды это отчаянное создание спасло мою любимую от нападения парочки пьяных отморозков. Мрачным туманным вечером в пустынном переулке эти типы покусились было на её жизнь в комплекте с норковой шубкой, но неожиданно у неё из-за пазухи с утробным рычанием возникла оскаленная морда с лохматыми ушами, и через секунду неудачливые бандиты уносили ноги, оглашая окрестности воплями вперемешку с заковыристыми матами и размахивая прокушенными конечностями. И я понял, что нас теперь двое - я и Мухтар - которые любят её больше собственной жизни. С тех пор моя ревность к этой отчаянной псинке сменилась благодарностью и, чего греха таить, нежностью. Я даже полюбил это заполошное создание, которое платило мне в ответ если не любовью, то, по крайней мере, уважением - не лезло с грязными лапами в салон и не метило колеса.

...Каждый раз, встречаясь с ней, я видел её как будто впервые, жадно и с восторгом слушая, как она своим низковатым «джазовым» голосом мурлычет какие-то мелодии, наблюдая, как отбрасывает со лба прядь блестящих черных волос, как смешно морщит нос, когда её что-то раздражает, как болтает, хохоча, о каких-то глупостях по телефону, а иногда вдруг  со странным выражением лица изрекает такое, что Сартр с Гельвецием покончили бы с собой от зависти.

            И каждый раз, прощаясь с ней, я чувствовал, как у меня неизбежно-неотвратимо останавливается сердце, и я лечу в провал темноты, и в этом провале уже не будет её голоса, смеха, глаз, рук. Любила ли она меня так, как любил её я? Ну да, любила, наверное. По-своему.

            Тяжелее всего было зимой. Каждое утро, замерзший и неподвижный, я жил только надеждой на то, что увижу её. Я даже дышать не мог без неё. Даже проснуться. И так каждое утро: «А вдруг не придет?» Но вот подлетала моя богиня, стучала в стекло, топала озябшими ногами, обдавала ароматом духов, шептала «Привет», и я просыпался, начинал дышать, думать, жить.

            Но одно я знал точно: есть одна ЛЮБОВЬ, общая для нас обоих, есть то, без чего не смогли бы жить ни она, ни я.

     ДОРОГА. Шелест шин по мокрому асфальту и пунктирные линии дождя на лобовом стекле со вздрагивающими вспышками встречных фар, и роскошный хриплый голос её любимого Коэна из динамиков, и проносящиеся мимо окна и витрины продрогшего, промокшего города.

         Зима... хлопья снега, густо облепившие шуршащие дворники, сахарная взвесь в чернильном небе, и мы парим между небом и землей сквозь эту снежную пелену, скользя юзом и замирая от ужаса и восторга.         

         Лето... запах нагретой кожи сидений и земляничный дух леса, врывающийся в открытое боковое окно, и ослепительное солнце в ослепительном небе, и колеблющийся призрачный горизонт, и белая стрела осевой, на которую мы нанизываем бесконечные километры пути… Чтобы вновь и вновь пройти эти сладкие тысячи часов пути, я бы, наверное, отдал всю свою оставшуюся жизнь без тени сомнения!    

          ДОРОГА. Она притягивала и завораживала нас, дорога была для нее таблеткой от уныния, адреналином, а для меня – просто жизнью.

          И в этой жизни было столько радости, досады, восторга, отчаяния, блаженства, злости, нежности, обиды и счастья, что хватило бы на несколько моих жизней, вздумай я пару-тройку раз реинкарнироваться.

            А скорость была её и моей религией, нашим идолом. Я слышал, как гулко бьется её сердце, когда стрелка тахометра пляшет джигу у красной зоны, и моё сердце вторит грохотом и ревет - трасса, ветер, левый ряд, - и безграничное, упоительное счастье!

            Скорость вообще была образом её жизни - единственное, что примиряло  с действительностью - и она просто не понимала, как можно не спешить. Даже двигаясь в толпе, так стремительно и изящно лавировала, что порою казалось: вот перед очередным маневром непременно включит поворотник или посигналит.

            Но как мало я знал о её жизни… Я вообще ничего о ней не знал. И что гнало любимую по заброшенной дороге на край обрыва к разрушенному мосту - тоже не знал. Но был уверен только в том, что её жизнь для меня гораздо важнее моей собственной, и когда висел на двух колесах над пропастью, самым важным был её прыжок из распахнутой двери в сухую колючую траву. А когда она вскочила на ноги и закружилась на краю обрыва, раскинув руки, хохоча и танцуя, с тоской подумал – это не последний раз…

            А потом в нашу жизнь ворвался этот сумасшедший стрит-рейсинг на ночной набережной – гонки на грани, гонки по лезвию. Такая себе «война в легкой форме», волнующие несколько минут риска, несколько минут блаженства и свободы. Рев двигателей, запах дымящейся резины, прыгающие безумные стрелки на приборной доске, а у моей любимой раздуваются ноздри, и вспыхивают отблески фар в блестящих темных глазах - она свободна и счастлива. И… взмах клетчатого флажка! 

            И какой-то идиот, выпрыгнувший на дорогу внезапной тенью. И в последнюю секунду, опередив на миг движение моей самурайской богини, я рванул в бетон, подставив под удар тот бок, где было моё сердце, лишь бы уберечь её хрупкое тело, лишь бы сохранить её жизнь. Скрежет и грохот искореженного металла, дым, гарь и подтеки горячего масла вперемешку с моей нефтяной кровью на асфальте. И в последних проблесках сознания – её заплаканное лицо и шепот: « Только не умирай, пожалуйста…»

 ...Всё. Пленка перемотана назад. Конец фильма. И снова в арке заиндевевших лип возникает моя любимая. Она подходит к застывшим в онемении типам, не глядя на них, вешает на ветку дерева ключи с брелоком от сигнализации, затем подходит ко мне, смотрит в упор своими рысьими глазами и неожиданно наклоняется к капоту, легко дотрагиваясь губами. Отворачивается, шмыгая носом, и уходит прочь.           

…Прощай, моя любовь. Я не в обиде на тебя – это жизнь. И я слишком люблю тебя, чтобы не простить. Такая, как ты – это бездна. А я… Я лишь черный «Фольксваген», с тремя царапинами на правой двери и вмятиной на бампере. Восстановленный после одной аварии…                                   

Возможно, совсем скоро рядом с тобой появится новенькая четырехколесная стерва с хищным раскосым взглядом и мурлыкающим голосом. Надеюсь, она хотя бы не будет красного цвета…

            Интересно, какие духи будут на ней в этот день?

            Прощай, моя любовь...

            Только почему-то сильно щемит сердце. Или что там… «пламенный мотор»… нет, пламенный мотор щемить не может. Значит, всё-таки сердце.

Продается «Фольксваген-Пассат» черного цвета, пробег145000 км., двигатель 2,4,

 ABS, центральный замок, сигнализация.

  Несколько  небольших царапин и вмятина на бампере. (Из объявления в газете)

Leonard Cohen "Here it is"