Неуловимая тень юности

Говорят, что каждый всю жизнь любит только одного человека, но человек этот может явиться в нескольких лицах. Наверное, это правда. Во всяком случае, я трижды встречал женщин, которые кажутся мне воплощением одной. Нет, это не то, что привыкли называть типом, – они были разными, но в каждой из них я узнавал единственную, к которой стремилось мое существо.

К сожалению, только теряя любовь, мы понимаем истинное ее значение. Каждая из трех моих потерь до сих пор меня мучит. Хотя вместе с тем все они дали ощущение подлинности, состоятельности самой жизни. Такой вот парадокс.

■

Ее привел Пашка на день рождения однокурсницы. Пашка считался в нашей компании главным специалистом по общению с девчонками. Сейчас я уже понимаю, что никаким специалистом он не был, а просто-напросто старательно играл эту почетную роль и большей частью сочинял про свои бесчисленные победы. Есть категория мужчин, преодолевающих свой страх неуспеха таким способом.

За столом мы оказались рядом, и я весь вечер ее разглядывал, забыв о Светке, которая каждые полчаса выбегала курить, а потом нервно дергала меня за рукав и предлагала поехать к ней домой, пока родители не вернулись с дачи. Наверное, я слишком вяло реагировал на эти героические призывы, потому что в конце концов она психанула всерьез и отправилась куда-то одна. Меня, честно сказать, это никак не задело.

Пашка тем временем усердно жонглировал остротами, а я обнаруживал, что он все больше делается мне неприятен. Никогда раньше со мной такого не было, можно даже сказать, что мы с Пашкой приятельствовали. Поэтому появившееся во мне недоброе чувство удручало.

Она же молчала. Пашкина суета, видимо, не вызывала в ней ни сочувствия, ни раздражения. Вообще она была как-то отрешена от происходящего, и это нравилось мне более всего. Отрешенность сквозила во всем: в скользящем взгляде, в коротких и иронических замечаниях, даже в тонком и гибком ее теле, обернутом в темное платье. Она была отделена от нас некоей невидимой чертой, за которую ужасно хотелось проникнуть, но разрушить которую казалось непоправимым несчастьем.

Через неделю мы случайно встретились во дворе. Выяснилось, что живем в соседних домах. Представляете себе такое везение? В этот раз она тоже не отличалась многословием, но кое-что я все-таки узнал. Она училась на историческом в университете и водила дружбу с художниками. О своих отношениях с Пашкой ни полнамека. Телефон выклянчить не посмел – сам не знаю почему. В общем, встреча большими моими достижениями не увенчалась.

Я полюбил дышать свежим воздухом, к удивлению моих родителей, и часами теперь дежурил во дворе. Абсолютно напрасно: она исчезла.

Может, дразнила, когда говорила, что живет рядом? Туманная какая-то девица… Но особенная! И рядом с несносным Пашкой, который ничего в особенном не смыслит! Такие примерно мысли кружились в моей голове, становясь совершенно невыносимыми от трудов жестокого воображения, соединявшего приятеля с моей мечтой. Впрочем, у Пашки можно было узнать заветный телефон… Однако эта дерзость существовала лишь в воображении, я знал, что никогда на нее не отважусь.

Зато никаких подвигов не требовалось совершать ради Светки. Все было просто и ясно. Она болтала про подружек, про дачу, про доцента Комарова, который к ней пристает, и про его дурынду-жену, у которой немыслимые связи, позволяющие ей немыслимо одеваться, про то, что при таких связях она, то есть Светка, была бы королевой… Слушал я ее мало, но заезжал к ней часто. Ее родители к тому привыкли и, очевидно, строили свои родительские планы. Это несколько забавляло, потому что у меня-то планов никаких не было. Светка была удобной во всех отношениях девчонкой, без нее на фоне друзей я чувствовал бы себя неважно – но и только.

Увидел я ту, что так меня зацепила, только осенью. И совершенно неожиданно. Просто споткнулся о ее тревожный взгляд за три шага от дома. Она была не одна, но на собеседника своего большого внимания не обращала. Без сомнения, взгляд ее звал меня. То есть это теперь у меня нет никакого сомнения, а тогда… Тогда я пролетел мимо, малодушно внушив себе, что в этой мизансцене я лишний.

Потом было еще несколько встреч, таких же случайных, таких же бестолковых. Я, как заговоренный, отказывался от того, что было для меня самым желанным и необходимым. Впрочем, кто не знает этого дурацкого состояния, этого бегства от неизвестности к привычному покою? Я убегал к Светке. Я выслушивал бесконечный бред про глупости ее подруг, изображал что-то кисло-сочувственное в ответ, но видел перед собой только тревожный образ – и близкий, и далекий одновременно. Светкины ласки отвлекали, уводили в вязкое болото бездумья, однако домой я возвращался обозлившимся на весь свет.

С Пашкой вместе я ее больше не видел – это радовало. Однажды он вдруг сам пустился в откровения на ее счет. Что-то у них не склеилось – слишком уж горячился, доказывая свое равнодушие, слишком торопился, перечисляя обстоятельства их общих приключений… Слушал я его со смешанным чувством досады и самодовольства: была неприятна мысль о какой-никакой их близости, но обнадеживал разрыв.

А судьба явно вела меня к этой девушке, потому что буквально через час после Пашкиных рассказов мы увиделись. Правда, я не сразу понял, что именно она идет впереди меня к нашему двору. Догадался по жесту, которым она перебрасывала сумку из одной руки в другую.

Она обернулась… И не удивилась. Если вы верите, что можно чувствовать себя счастливым от одного только разговора с любимой женщиной, вы поймете, что этот вечер стал едва ли не самым радостным в моей юности. И самым горьким. Вечером поезд должен был увезти ее вместе с компанией художников на Псковщину. «Если хочешь, я возьму тебя с собой», - мягко сказала, бережно, но фраза мне не понравилась: она возьмет меня с собой! Самонадеянная гордячка! В общем, я распетушился, меня понесло в противоположную от радости сторону, я наговорил глупостей. Она свернула к своему подъезду, оглянувшись несколько раз. Потом я пытался вспомнить ее тогдашнее лицо – и не мог.

Больше я ее не встречал. Говорили, что вроде бы она перебралась в Ленинград…

■

На перроне было почти безлюдно. Вечерний поезд, уходящий с провинциального вокзала, не обещал ничего интересного. Я возвращался с похорон тетки. Тетка не была любимой, ее смерть не произвела скорбного впечатления: седьмая вода на киселе, я ее видел чуть не в младенческом возрасте. Родственная суета вокруг бедных ее пожитков порядком меня вымотала, весь день отъезда превратился в мучительное ожидание вечера. В общем, настроение было минусовое.

Зашел в пустое купе, отдернул серую занавеску. Одиночество не пугало, хотя подумал, что случайный собеседник не помешал бы. Проводник громко толковал о чем-то с приятелем, но их смех не отвлекал от тягостного настроения, а, напротив, казался неприятным. Головная боль от воспоминаний о нелепых советах жены (Светка долго оговаривала все детали необходимого поведения в стане недругов, так и ждущих моих оплошностей) и от предвкушения ее же гневного возмущения по поводу моей нерасторопности в столь тонком и важном деле, как похороны и их последствия, не поддавалась никакой корректировке.

За две минуты до отправления поезда в двери появилась женщина. Обрадовался – хорошенькая. Но, похоже, у нее наша встреча воодушевления не вызвала.

- Не пугайтесь, я сам напуган. Вы так внезапно появились…

- Я не боюсь. Я устала. Думала, что опоздаю, - очень спокойно. Очень холодно. Бросила сумку на полку, села напротив. Полчаса молчания.

Разумеется, я разозлился. Вместо легкого, ни к чему не обязывающего общения опять какое-то напряжение.

Вагон дернулся на повороте – ее сумка оказалась на полу. Мы оба нагнулись, и я увидел узкое лицо с темными блестящими глазами и серые туфельки, испуганно прыгнувшие в сторону от злополучной сумки.

- Спасибо, - сказала она гораздо дружелюбнее. – И не сердитесь. У меня был не самый радужный день.

– У меня тоже…

Больше молчать я не мог. Я пересказал все услышанное и увиденное за последние три дня, я изобразил всех встретившихся мне за это время мужчин и женщин, я описал все грозящие мне с завтрашнего утра беды и несчастья… Короче, я был герой и весельчак. Она почти ничего не отвечала, но улыбалась, а то и смеялась. От этого я раскалялся еще больше. Похоронная история теперь не казалась ужасной, она обрела забавный и вполне безобидный характер неожиданного приключения.

…Я попросил у нее телефон с полной уверенностью, что никогда не позвоню. У каждого из нас своя, отдельная, жизнь – зачем вносить путаницу. В метро мы расходились по платформам, темные глаза смотрели насмешливо-понимающе. Не самый приятный взгляд! Я опять разозлился: этот взгляд мешал довести героическую роль до совершенства.

Почему я женился на Светке? Сам не знаю. Наверное, привык, что она всегда была рядом. О счастье я уже давно не помышлял, но комфорт свой оберегал. Светка хорошо вписывалась в мое окружение, ценила наши долгие, хотя и не безоблачные, отношения – так мне, по крайней мере, казалось. Да и в конце концов так жили все мои знакомые. Самое же главное – я был привязан к дочери. Мне мечталось, что она вырастет особенной, не похожей на мать, но напоминающей ту, к которой мне не удалось приблизиться. Впрочем, я боялся себе в этом признаться, лишь теперь я честен в своих мыслях.

А серые туфельки не оставляли меня в покое: они отпрыгивали от падающей сумки, послушно обволакивали маленькие смуглые ножки, отщелкивали каблучками свои непостижимые ритмы… Я позвонил ей через десять дней. Она обрадовалась.

А дальше происходило невероятное. Я убегал в эту другую жизнь, столь долго бывшую в стороне, лишенную каких бы то ни было схем, где никто не задавал никаких вопросов – ни я, ни она, - где все совершалось по наитию и потому было единственно верным и возможным. Я не могу объяснить этого состояния людям, не пережившим подобного, любые слова будут тут не точны. Я даже не могу сказать, что изменял Светке, -  та моя часть, которая была рядом с ней, никогда не участвовала в моей любви. Удивительно, но порой я чувствовал, что добр со Светкой, как никогда раньше.

Конечно, нельзя было пребывать в вечном наслаждении. Я стал все чаще фантазировать будущее. Однажды я останусь в другой жизни, мне незачем будет возвращаться в прежнюю, она закончится, как заканчиваются фильмы. Зачем довольствоваться худшим? Наберусь смелости и уйду в лучшее. Но не сейчас – потом.

Прошло около года.

- Я уезжаю. Я возвращаюсь к мужу, - мелькнул почти забытый мною насмешливый взгляд потемневших глаз (они всегда темнели, когда она волновалась). Но говорила она на самом деле вот что: «Я не могу так больше».

- Ты решила? – я тоже говорил не то, что должно. – Ты сможешь? (Как будто не знал, что не сможет, что просто прячется от происходящего, что ждет, когда я освобожу ее от необходимости лгать, подменять одни слова другими!)

Мы редко делаем то, чего хотим на самом деле. Я позволял себе это только с нею и только до этого момента. Что-то навсегда захлопнуло волшебную дверцу в мир правды и свободы. Еще можно было попытаться открыть ее, но я сдался, позорно сдался в первую же минуту.

Вернувшись домой, я орал на Светку, как последний идиот, она радостно орала мне в ответ. Дочь испуганно дрожала у себя в комнате. Ее тонкие ручки дергались в зеркале, то и дело появлявшемся у меня перед глазами. Господи, у меня отбирали меня, а я ничего не мог сделать! У жизни какая-то дурная логика, которую нельзя постичь.

Я долго не мог собраться с духом и позвонить. В ее отъезд я не верил, но знал, что она не из тех, кто попусту болтает. Недели две я жил с глупой надеждой, что она объявится. Хотя как она могла объявиться – я всегда находил ее сам. Когда я все-таки позвонил, старушечий голос пробубнил что-то про обмен. Нового телефона голос не сообщил. Я звонил еще несколько раз – перемен не было. Впрочем, я их уже не ждал.

■

На семнадцатом году нашего общежития Светка заявила о разводе. Я был абсолютно не готов к такому повороту. Мысль о неправильности моей личной жизни возникала систематически, но предположить, что иного будет искать Светка, я не мог. Моя насквозь прозаическая жена – влюбилась! Она была одержима новыми планами, не слушала никаких моих доводов, грубила подругам и ворковала по телефону с невидимым принцем. Я считал своим долгом сопротивляться этому безумию, в глубине души отчаянно ему завидуя. После моего памятного романа я время от времени пытался утешиться разными интрижками, но радости от них было немного, а было неизбежное раздражение от невозможности пережить заново откровение. Она же смеет получить то, чего нет у меня!

Помучив себя и Светку (себя, наверное, больше), я согласился-таки на эти каверзные перемены. И тут же успокоился – еще неизвестно, кто что получает! По-настоящему жаль было только дочь, в ее шестнадцатилетней головке не укладывалась внезапная война между родителями.

В общем, я остался один.

А через год дочь позвала меня на свой выпускной вечер. Не пойти было нельзя, я понимал, что для нее это важно, но и ликования предстоящий поход не вызывал. Гомонящие юнцы, сентиментально-приторные училки, суетящиеся мамаши – таким рисовался школьный зал, в котором я должен проторчать до рассвета. А получилось, что в этом зале я опять встретил ее.

Теперь она была учительницей математики. Это показалось невероятным: во-первых, я никогда раньше не думал об учителях как о людях – со школьных времен они прочно заняли в моем сознании место абсолютно посторонних существ; во-вторых, я не мог соединить математику с образом длинноволосой стройной женщины, шутившей с восторженно смотревшими на нее выпускницами.

Утром я отправился ее провожать, доверив дочь подружкам. Светка на вечер не пришла: она самоуверенно полагала, что нам больно будет встречаться, - сталкиваясь с этими ее романтическими заскоками, я каждый раз думал, что женщина, прожившая со мной почти двадцать лет, ничего по сути обо мне не знала. Как бы там ни было, но в тот момент ее отсутствие оказалось весьма кстати.

Потом мы перезванивались, правда, довольно редко. Я чувствовал, что в ее жизни происходит что-то серьезное, должно быть, даже мучительное, но она оберегала эти события от посторонних так упорно, что порой доводила меня до озлобления. Несколько раз она пыталась как будто прервать наши отношения. Однако почему-то останавливалась.

И тем не менее, я был совершенно опьянен тогдашними своими ощущениями. Даже бесконечная тягомотина с разменом (Светка хоть и перебралась к новому мужу, но настаивала на своей доле в прежнем жилище) не терзала, как я того ожидал. Я мечтал о том времени, когда жилищная эпопея благополучно закончится, и я женюсь на своей красавице. Наконец-то получу заслуженное и долгожданное! Не знал только, как буду объясняться с дочерью: понравится ли ей такое положение вещей? Ну, уж уговорю, она мне не враг.

Разумеется, в действительности все вышло иначе. С квартирой через несколько месяцев дела уладились, а вот с предполагаемой хозяйкой… Она отказалась от моего предложения! Разыгрывает? Но нет – она не улыбалась даже. Я взбесился:

- Тогда зачем ты морочила мне голову?

- Похоже, ты сам себе ее морочил. Я ничего такого не обещала.

- Я тебе не нравлюсь?

- Нравился. Но есть другой, от которого ты не смог меня увести.

- Ну, знаешь! Встречаешься с одним, думаешь о другом! Может, еще какой третий есть?

Тут она, наконец, улыбнулась:

- Не дури. Тебе не идет пошлость, - и аккуратно закрыла за собой дверь.

В наш разрыв я не верил. Утешал себя всякими глупостями: капризничает, выгадывает, покрутится – да и вернется. Перебирал в памяти наши свидания. Искал доказательства своей правоты, но находил только подтверждение обратному. Конечно, раньше я был слишком занят собою, чтобы придать должное значение ее напряженности, неуверенности… Получалось, что я не желал видеть главного, я видел только то, что меня устраивало.

Может быть, это выглядело глупо, но я еще пытался ее вернуть. Чем активнее я ее преследовал, тем больше она отдалялась. Потом прозрел: какой-то неизвестный мне человек так же важен для нее, как она для меня; с той же жуткой силой ее тянет к себе этот магнит! Значит, что я могу? Надеяться, что ей повезет больше моего…

Она вышла замуж – мне сообщила об этом дочь, вернувшись со встречи выпускников. Это известие подвело итоговую черту моим сомнениям.

■

Иногда я еще подумываю о переменах, приглядываюсь к женщинам, оказывающимися поблизости, - но в каждой из них мерещится Светка, и становится как-то кисло на душе. Приключения случаются все реже: делаюсь и ленив, и раздражителен. Если честно, самая радостная и приятная для меня сейчас женщина – дочь.

Сослуживцы, а в особенности сослуживицы, пытаются то и дело меня женить. Кто знает, может, однажды рискну… Впрочем, это уже не о любви.

Май 1996 года