Вике Извельской было немного стыдно. Ей казалось, что она от подбородка до щиколоток вымазана в тёмно-синей масляной краске. Дурацкий лыжный костюм был тесен, и от него чесалось всё тело.
Она уже жалела, что не осталась дома, заранее обзаведясь спасительной справкой с печатью и штампом поликлиники. Что идёт по такому влажному снегу, чувствуя всю свою мнимую неодетость.
Рядом были несносные одноклассницы. Они бросали на неё завистливые взгляды, эти взгляды касались её бюста и попы, и от этого казалось, что она и впрямь голая, как какая-нибудь героиня-подпольщица или английская леди со странным не то именем, не то прозвищем – Годива.
Извельской было жарко. Она была готова тут же разреветься от обиды. Желание всё бросить и вернуться домой росло в её душе, как снежный ком.
Этот дурацкий кросс мог бы пройти и без её участия. Она вдруг представила, как будет идти по лыжне, как трамвай по рельсам, и впервые радостно улыбнулась.
- Вика, - окликнул её каким-то неуверенным, нарочито низким баском.
Она обернулась. Пашка Степанов – их классный физорг с сожалением смотрел на неё.
- Дай, я лыжи понесу. А то ты кому-нибудь из нас глаз выколешь.
Вика смотрела, как её лыжи перекочёвывают на плечо к Паше. Правда, это были не её лыжи – лыжи были школьными. И пахли они так же скучно, как и всё в школе.
Школа была тесна, как и этот дурацкий лыжный костюм. От неё хотелось убежать, как-то огородиться. А вот Паша.
На уроках она не видела его. Он сидел сзади, и от того был ей не виден. Учителя не часто вызывали его к доске, предпочитая спрашивать с места. А Вика, Вика всегда была на виду, как дорогая сувенирная кукла.
Родители Извельской были рады её успехам. Они особенно радовались, когда в школе говорили, что до золотой медали Вике рукой подать.
Паша ходил в крепких середнячках. Он не тропился прощаться со своей юностью, точнее, по мнению взрослых – отрочеством. И хотя его голос напоминал рёв подрощенного медвежонка, он оставался прежним Степановым.
Извельская теперь чувствовала, что стыдится своего прежнего невнимания к этому парню. Он вдруг преобразился, словно бы из её глаза выпала магическая льдинка. Словно бы и не было того равнодушия.
«Интересно, а я ему нравлюсь?» - спросила саму себя смущенная девушка. Она вдруг почувствовала себя ощипанной гусыней. Костюм предательски выставлял её напоказ, выставлял и заставлял думать о том, о чём она раньше не думала.
Пашка шёл рядом, как верный оруженосец. И хотя вместо копья у него на плече были эти дурацкие лыжи, он выглядел героем.
До пляжа, где должен был состояться кросс она дошли за четверть часа.
- Итак, не растягиваемся. Кучнее, кучнее, - командовал физрук.
От его голоса у Извельской вспыхнуло лицо. Она не привыкла ходить строем, тем более в этом позорящем её костюме.
Пашке было не по себе. Он старался смотреть на Извельскую равнодушно, но отчего-то не мог, впитывая её глазами, как шприц впитывает лекарство.
Вика на мгновение присела на корточки, сметая с лыжи снежинки.
В этот февральский день она впервые почувствовала бег времени. День был таким же февральским, но он уже стеснялся и собирался уйти прочь, как чересчур деликатный гость. Солнце, что проглядывало сквозь облака, готовясь убежать на тот берег реки, затеряться за многоэтажками.
Они стартовали раздельно по двум параллельным лыжням. Парни сразу же ушли вперёд, оставив девушек далеко сзади.
Извельская старательно двигала ногами. Лыжи продвигались в слегка схваченных морозом желобках – ей становилось жарко.
Пашка был недосягаем – он обошёл уже третьего по счёту парня, обошёл и стремительно приближался к финишу.
Вика испугалась. Она вдруг представила, как воображаемая масляная краска стекает с её тела, оставляя только розовое тело, такое же, как у молодой свинки из мультфильма или раскормленной к празднику и уже ощипанной пулярки. От этих мыслей Вика покраснела, как перезревший томат.
«О чём я только думаю! – упрекнула она саму себя.
Она думала о Паше. О том, что и так слишком не торопилась сойтись с ним. Что через несколько месяцев последние в её жизни летние каникулы, что, наконец – она попробовать думать о чём-то другом кроме учебника физики или математики.
Она улыбнулась. Учителя, словно дети, верили в то, что она и впрямь всё знает. Вику умиляли гроздья из пятёрок в её дневнике. Они висели, словно ёлочные украшения, мозоля глаз своей краснотой.
Она пришла где-то в последней десятке.
Пашка помог ей вышагнуть из креплений.
- Ну, так, отдышались минут пять и построились.
Они вновь шли рядом. До школы путь показался короче.
Физрук принял у них лыжи, отдав взамен мешки со сменкой.
Вика понимала, что выглядит глупо.
Ей захотелось убежать домой. Стать прежней равнодушной отличницей, для которой этот увалень с медвежьим баском ничего не значит.
«И всё-таки я ему нравлюсь» - думала она, открывая дверь подъезда.
В квартире всё время чувствовалось присутствие воображаемого Пашки.
Вика избавилась от тесного спорткостюма, и уже набросила на тело свой любимый халатик – но невидимый Пашка всё ещё был тут.
Он прятался за портьерами, был то на кухне, то в гостиной, и Вика всегда вздрагивала, представляя, как тот подойдёт сзади и… закроет ей глаза ладонями.
- А если он ещё чего-нибудь захочет? - терзала свою душу домашняя девочка, пытаясь распустить узел на кушачке.
Стыдливые мысли загнали её в ванную.
Тут быть античной богиней было легко, стоило распрощаться с халатиком и трусами. Вике вновь стало ужасно жарко, как будто бы она и впрямь стала пуляркой, и теперь томилась в духовке.
«Нет, этот кросс ничего не значит. Просто глупость и всё…
Она засмеялась, вдруг вспомнив, как совсем ещё маленькая смотрела на повешенную, на ковёр, простыню. Папа сказал, что будет смешно, и она приготовилась смеяться, как в цирке, глядя на несуразного дядю, которого все звали «клоун».
Дяди, что появились на той простыне, были очень смешными. Они то забавно шагали с удочками, а то бежали прочь от собаки. Вика громко смеялась.
Но сейчас ей было не до смеха. И хотя тут её мог видеть только воздух, ощущение присутствия Пашки не проходило.
«Интересно, а он знает, что я тут голая? - поймала она стыдливую мысль.
Взгляд напрасно искал объектив кинокамеры. Его не было, это только в её воображении Пашка мог наблюдать за ней.
К вечеру у Вики поднялась температура.
Она лежала в кровати под одеялом и виновато смотрела на мать.
Та пощупала лоб дочери и покачала головой.
- Тридцать восемь и пять. Если к утру не спадёт – придётся Людмилу Самсоновну вызывать.
Людмила Самсоновна была их участковым терапевтом.
Вика крепко зажмурилась. Её сон был похож на бред. Там, она уже не была прежней Викой Извельской. Она была какой-то другой – и даже не могла поверить, что это она.
«Это всё бред, бред…!»
Утром она не пошла в школу. А к обеду пришла толстая улыбчивая Вера Самсоновна.
Вике было немного стыдно показывать ей грудь.
Врач выслушала её, а потом долго и старательно выписывала рецепты.
Вике было стыдно. Она хотела стать прежней и не могла.
А мне понравилось! Вот только фамилии, отчества (Извельская, Самсоновна)... уж больно вычурные - несколько раз язык о них "спотыкался" ... отвлекая от "заявленной" темы.
Да-а-а...давненько я Ваше не читала... И вот - порадовали! Мне очень нравится и стиль, и образность, импонирует Ваша ироничность. Я даже вспомнила свои школьные лыжные мучения, а ещё - фильм "Самогонщики" (на простыне). И такую трогательную, глупую школьную влюбленность.
Денис, замечательный рассказ - так убедителен процесс возникновения влюбленности, что невольно вспомнила себя в эти годы, когда от некоторых мыслей очень трудно избавиться! Яркие образы и легкая смешинка! Успеха Вам!
Да, Амур стреляет метко! Улыбнуло, Денис, от души! )) И эти Ваши сравнения, просто находки...вперившийся взгляд, такой жадный, ищущий, словно шприц, набирающий лекарство...и ощущение обнаженности, будучи одетой ! Все очень-очень !!! Спасибо! И Удачи!!
Главное, не пройти мимо серьёзного чувства. Не оттолкнуть его. Не оказаться слишком привередливой. Обычно влюбдяешься или в очень достойных, или совсем недостойных - середины нет. Серость обычно не вызывает душевных эмоций
Читала Ваш рассказ и вспомнила старое свое стихотворение. Очень мне понравилось, как Вы описываете первую любовь! *** Мы спускались с тобой с Чимбулака, Покорители неба и лыж. Ты читал мне стихи Пастернака, Я замерзла, как глупая мышь.
Ты был сильный, открытый и смелый, Побеждал, несмотря на мороз. И на спуске ты очень умелый, В эти горы меня сам привез.
Ну а я предпочла б одеяло, Под которым прижалась к тебе. О любви я намек посылала, Ты пылал со стихией в борьбе.
Может статься, что там у подножья, Ты раскроешь объятья свои. Я намучилась от бездорожья, И от этой ужасной лыжни.
Пробуждение физиологии, зарождение первых терпких чувств. Как точно, как узнаваемо. И неважно у кого и как это происходило, но наверняка каждый, кто прочтет этот рассказ с легким забытым волнением припомнит и свой "любовный кросс".
Помочь сайту
Поздравления
Очень понравился рассказ, Денис! 
