Котёнок

По Центральной улице, единственной асфальтированной и освещённой в селе, шли два общепризнанных баламута Колька Лещев и Санька Кешоков. Вечер был поздний, ноябрьский, и морось, холодная и липкая, заполняла всё слабо видимое пространство.

Парни плелись молча, понуро обходили разнокалиберные лужи, шмыгали носами да то и дело озаряли измятые лица, подкуривая отсыревшие сигареты.

После очередных проводов, затянувшихся на трое похмельных суток, на душе и в организме каждого лежал тягостный осадок. Обрили и забрали в армию последнего из осеннего призыва дружка и сразу остались они одни, как две каланчи на пустыре, в осиротевшей без молодёжи Абрикосовке.

Всех одноклассников проводили, везде отгуляли, и оказалось, что в нынешний свободный вечер деть им себя абсолютно некуда. Вот и шастали по тёмным осклизлым улицам в поисках пресловутой опохмелки брагой или самогоном. А о лучшем и мечтать не приходилось: времена настали смутные, антиалкогольные. Даже у заядлых самогонщиков стало трудно выклянчить запретное зелье!

Было обойдено уже с десяток нужных дворов, где долго и унизительно друзья дозывались хозяев из их мрачных недр, – всё напрасно. Односельчане или вовсе не откликались, или, выйдя и узнав в чём дело, криво усмехались; другие – понимающе разводили руками; третьи - советовали к кому бы обратиться ещё. Ну, а с одного подворья друзей попросту погнали взашей.

Было от чего вздыхать и чертыхаться. Да и время подкатывало к полуночи. Одно за другим, вместе с выключаемыми телевизорами, гасли в глубинах домовладений голубоватые окна. Более искать было негде, податься некуда и замёрзшим ребяткам ничего не оставалось, как дойти до центра села, чтобы разойтись по домам.

 

Миновали безмолвное кладбище, лежащее, почему-то, прямо посредине села. Остро пахнуло тяжёлой прелью, сырой землёй и ещё чем-то особенным, пугающим с детства…

Слева потянулся пустой ореховый парк с распаханной между деревьями почвой. Впереди над деревьями высилась шиферная крыша клуба. А дальше, за клубом,  открывалась площадь, по периметру которой расположились все местные достопримечательности: овощная кладовая, сельмаг, здание сельсовета и кирпичная одноэтажка детского сада. Это и был центр.

Сыпучая влага превратилась в мелкий, противный дождичек. Путники сгорбились и зашагали быстрее.

 

Уже подходили к клубу, закрытому на бесконечный ремонт, как вдруг из-под столба электроопоры выбежал крошечный, облепленный мокрой грязно-белой шерстью, котёнок. Он нерешительно остановился, открыл игрушечный ротик и жалобно, с писком, прохрипел:

- Мяу-ув, мяу-ув!

Не получив ответа, – тощий, на ниточках-лапках, с жалким дрожащим хвостишкой – он  заковылял навстречу людям.

 - Мяу-ув, мяу-ув!..

Лещ, шедший чуть впереди, услышал раздражённое Кешино ругательство и нагнулся, чтоб взять бедолагу, и тут,    у   раскрытых ладоней своих -  увидел, услышал, не понял  тупой, со всего маха удар остроносого туфля по тельцу доверчивого существа. С хрустом, захлебнувшись в вопле, полетело оно в темноту и шмякнулось где-то в парковой пахоте…

Лещ выпрямился, и оторопело посмотрел на Кешу. Тот, нервно скривив губы, доставал из кармана спички, собираясь подкурить погасшую сигарету…

И тотчас что-то горячее и неудержимое стремительно промчалось по горлу Леща вверх. Он не успел осознать, что делает, и хлёстко ударил кулаком прямо в перекошенную физиономию напарника. И только тогда закричал:

- Что делаешь, а? Что делаешь, гад!

Но рухнувший, как подпиленное дерево, Кеша уже ничего не слышал.

У Леща перебилось дыхание. Нереально начиная понимать произошедшее, он прижимал к языку больно разбитую костяшку кулака, пытаясь унять внезапную дрожь во всём теле.

В расступившейся ночи стало пронзительно тихо и пусто. Лишь шелестел неотвязный дождичек и безучастно тускло светился фонарь на столбе. Но на слякотном асфальте у его ног лежал, завалившись на бок, только что шагавший рядом с ним приятель!..

Быстрым пульсом в жилке на виске заскакали гулкие секунды…

Наконец, с трудом оторвав взгляд от поверженного, Лещ шагнул в раскисшую кашу парка и, проваливаясь в ней, пошёл в направление падения животного. У приблизительного места ткнулся руками в скользкую земляную кочку.

- Не это!

Потрогал другую.

- Не то!

Раздавил следующую.

- Где же?!

Возле очередной кочки пальцы нащупали мокрое, ещё тёплое тельце.

Котёнок был мёртв.

Лещ безнадёжно опустил его и с яростью глянул на дорогу. Кеша лежал в той же неудобной позе, неподвижный, будто сбитый умчавшимся автомобилем…

«Убил!», - пронзила ясная, ужасающая мысль. Разрушающе заломило сознание. Сердце трусливо заныло и съёжилось. Лещ бросился к потерпевшему.

Кеша дышал… Из заметно вспухшей рассечённой губы сочилась и размывалась дождём тёмная кровь. Лицо в рассыпчатом свете фонаря казалось мертвенно-жёлтым.

- Кеша! Саня!! – испугано озираясь, затормошил его склонившийся Лещ. – Ты что? Ты вставай, слышишь!

Кеша зашевелился. Повернул приподнятую на руке друга голову, неясно различил взволнованное лицо...

- Ну вот. Вставай, вставай, Санёк! Я не хотел. Сорвалось сдуру. Только вот зачем ты так? Это же котёнок, маленький, живой… Был живой…

Кеша смотрел на Леща, словно смутно что-то припоминая…

И вдруг он резко отпрянул, вырвался из поднимающих его рук, поскользнулся в луже, упал, но тут же вскочил и молча, как-то боком, боком, дико оглядываясь на ошеломлённого товарища, побежал вдоль клубной ограды. Не глядя на неё, Кеша наощупь искал проход в преграде и, наконец, в первом же проёме, исчез…

Совершенно обескураженного Леща снова обступила тошнотворная тишина. Разросшийся дождь беспощадно сёк задубелую щёку, и с козырька набухшей кепки катились частые тяжёлые капли. Лещ удручённо смотрел туда, где скрылся Кеша.

- Убежал кореш, испугался… Что же делать теперь? – думал он. – Догнать? Домой к нему придти и морду подставить – пусть бьёт!

Потрясение Леща понемногу утихло, волнение улеглось, и тягучая сонливая апатия стала обволакивать мозг.

Так ничего и, не решив, он тяжело вздохнул и отсутствующе поплёлся по улице, чтобы дойти до Центра и повернуть в сторону своего дома.

Но вдруг вспомнил, остановился, торопливо возвратился к роковому столбу. По свежим следам полез в чёрное месиво. Сразу нашёл убитого котёнка и коленями опустился в вязкую пашню. Пригоршнями стал рыть податливую почву.

И возродилась злость.

«Друг!.. Живодёр, а недруг! Так саданул котёнка… За что? Зачем? И – ногой, насмерть…».

Дождь стучал по дуге спины, колени, как голые, стыли в промокших штанинах, под сбитую на кулаке кожу набивалась грязь. Но Лещ только отплёвывался, да вытирал скользящим рукавом болоньевой куртки мокрое лицо.

Вырыв достаточную ямку, он положил в неё кошачий трупик, нагрёб сверху земли и воткнул в детскую могилку отломанную ветку.

 - Теперь всё!

Но мысли не отлипали от горячих висков.

«А я? Сам-то что натворил? А если бы убил Кешу?!. Ведь и такое случается… Ведь мог человека за котёнка убить!.. Эх! Бросать всё это  нужно – и пьянки, и безделье. В военкомат идти, на службу проситься. Хватит отсрочки давать!

Лещ встал. Пытаясь отряхнуть брючины, размазал по ним грязь, и, снимая её с пальцев, выбрался на асфальт. Найдя лужу покрупней, омыл обувь и руки. Напоследок всмотрелся в темноту парка, но ничего в ней не различил.

- Ничего себе похмелочка! - проговорил он с дурацкой ухмылкой, подкурил с первой же попытки сигарету и, нервно сплюнув, быстро пошёл домой.