Никогда не писал о животных. Но любил о них читать. Сетон-Томпсон, Даррелл, Бианки, Пришвин, Джек Лондон. Их книги стоят у нас на полках. Это моя первая попытка рассказать о любимом животном. Краткая биография домашнего питомца в преломлении человеческих жизней, семьи.

Он появился на свет в феврале 1989 года. Ещё свежи были события прошлогоднего февраля, написанные кровью. В небольшом приморском городке Сумгаите не было больше тепла. Холод и затаившийся страх поселились в его кварталах. Южное гостеприимство не радовало больше его гостей. А гостями теперь были мы, военнослужащие и их семьи, считавшие себя до того такими же советскими жителями города, как и их соседи: Вагиф, Гашим и Армен с их семьями. Впрочем, Армена и его сородичей в городе уже не было. Я служил в Сумгаитском госпитале с 1985 года, и только около месяца назад вернулся с Афгана. Жена совмещала в госпитале работу секретаря и библиотекаря.

Итак, в один из последних дней февраля, когда южная весна уже завоевывала свои позиции, нас пригласили на смотрины в рентген кабинет. Мы стояли в коридоре у открытой двери и смотрели, как в лучах полуденного солнца, заглянувшего сюда, пятеро ещё слепых котят тыкались мордочками в живот своей мамки, развалившейся у стенки. Потом, один из них отпал и пополз в сторону. Полз он вполне целенаправленно и, в конце концов, уткнулся в носок туфли моей жены. Лена сделала шаг назад, но действие повторилось. Всё, выбор был сделан. Судьба малыша была решена. Так он стал членом нашей семьи. Мы никогда не держали ни котов, ни собак. Года полтора до этого была первая попытка завести живность: мы купили хомячка. Для него в детской был построен целый городок с туннелем, мостиками, колесом и закутками, где он свободно мог ползать, бегать, лазить, прятаться и т. п. Мы долго не мудрствовали с выбором имени: Хомка! Потом к нему подсадили самочку. Что-то у них не заладилось. Самочка умерла, а вскоре и он.
Когда котёнка забрали к себе, мы и его назвали Хомкой. Хома. Хомочка. Породы - никакой. На сером фоне белые пятна и чёрные точки блох. Отмыли от блох, оставив пятна. Маленький Хомка умилял всех. Сыну уже было пятнадцать лет, а дочка только перешла во второй класс. Хомка освоил тот же хомячий городок, а когда подрос, то его городком стала вся квартира.

Довольно быстро мы приучили его к ванночке для проявления фотобумаги, куда насыпали песок или рваные газеты. Когда он вырос, то лапой открывал дверь в туалет, заскакивал на унитаз и справлял свою нужду.

В январе 1990 года он совершил своё первое самое большое путешествие. Обстановка вокруг Карабаха продолжала нагнетаться и теперь кровь пролилась в Баку. На следующий день нас с семьями собрали в госпитале. С Насосного (километров десять севернее Сумгаита), где стояло много военно-строительных частей, и был военный аэродром, уже началась эвакуация семей. Пришёл военный грузовик, и наши семьи с минимумом ручных носильных вещей (документы, одежда, продукты питания) были отправлены в Насосный. Командир выписал справки, что они являются беженцами. Потом мы узнали, что одна из машин с беженцами была обстреляна и солдатик, сидевший с края у заднего борта, был убит. Годовалого Хомку жена забрала с собой. Военно-транспортный борт сел в Запорожье, и потом семья поездом добиралась до Волгограда и далее к родителям в Волжский. Они везли его в корзине с крышкой. Примерно через полгода Лена вернулась в Сумгаит. Детей привезли позже. Кто-то из уехавших больше не возвращался.
А в 1992 году нас, как засидевшихся гостей, попросили освободить занимаемые жилые и прочие площади, а заодно и страну. Нет, был вариант остаться. Надо было всего подписать контракт с Армией независимого Азербайджана. Некоторые это делали. Наконец, летом того же года при убытии мы проходили таможенный досмотр. На Хому были оформлены необходимые документы, справка ветеринара.

- А кота вывозите тоже?
- Да, конечно!
- Нет, это достояние республики! Он останется.
Минут пять мы препирались, я утверждал, что кот - россиянин, поскольку родился на территории воинской части, член нашей семьи, и контракт с Азербайджаном не подписывал. В конце концов, таможенник спросил:
- А как его зовут?
- Хома!
- Странное имя! Нет, давайте так: мы назовём его Вазген, и тогда - пусть катится!

Дальше препираться не имело смысла. Даже здесь была политическая подоплёка. Ведь имелся в виду Вазген I, Католикос всех армян. Конечно, после пересечения линии контроля Вазген снова стал Хомкой. Настоящий Вазген I проживёт после этого ещё два года.
Для переезда, чтобы Хома никуда не сбежал, из ремешка фотоаппарата я сделал для него уздечку. Благо, на четверых у нас было купе, и мы не боялись, что он куда-то денется. А на остановках выводили его на поводке, чтобы он погулял и сделал необходимое. Правда, это требовало немалых усилий, ибо он то спускался с перрона и лез под колёса вагона, то шарахался, когда вдруг выпускался пар или внезапно сливалась вода. Одиннадцатилетняя Иришка, в обязанности которой входило выгуливать Хомочку, замучалась бегать с ним.

В Ростове-на-Дону, куда я прибыл в распоряжение Северо-Кавказского военного Округа, мы сняли квартиру на Военведе. Хорошая трёхкомнатная квартира. За год вперёд я выложил всю ту сумму, которую получил в качестве компенсации за сданную в Сумгаите квартиру. Спасибо Азербайджану хоть за это.
Хомке уже шёл четвёртый год. Он свободно гулял во дворе, и мы были спокойны за него. Здесь проявились его качества. Он был признан другими котами, а кто сомневался, получал от него хорошую трёпку. Несколько раз он приносил домой добычу, обычно голубя. Хома довольно преуспел в охоте на них. Интересно было наблюдать, как он, прячась за каждым кустиком, за каждой травинкой, прижимаясь к земле, неумолимо приближается к своей жертве. Его движения пластичны и грациозны, а статика (когда он скульптурно замирает) — хоть картины рисуй. Вот он подобрал лапы и сжался как пружина. Мгновение, и стрела спущена, цель поражена. С трудом, но мы отучили его приносить нам дичь. Сам он её тоже не ел. Охотничий инстинкт, спортивный азарт и желание быть полезным семье, двигали его побуждениями.
Как и все кошки, он чувствовал наши больные места и молча занимал место у меня на пояснице, у жены на коленях. Тепло, мелкая вибрация его урчания успокаивали, снимали боль.

Однажды, когда он замяукал у двери, и мы открыли ему дверь, он не вошёл, а стал спускаться по лестнице вниз, оглядываясь, словно приглашая нас следовать за собой. Мы пошли, и через два лестничных пролёта увидели внизу кошечку и трёх котят. Хомка привёл к нам свою семью! Нет, на это мы не рассчитывали. Тем более, что у нас намечался новый переезд. Мы вывели их во двор, и Хомка понял, что в нашей квартире прописки для его семьи не будет. Тогда он повёл всех за угол дома, где в зарослях кустарника и травы было их жилище - разбитый фанерный ящик. Мы подправили это жилище, принесли тряпки, травы, а Лена - молока и какой-то еды. Прости, Хомка!
В 1993 году мы перебрались в Сочи. Год жили в бывшем медпункте расформированной военно-строительной части. Несколько одноэтажных барачных казарм, полуразворованных и полуразвалившихся. В медпункте было чуть получше. Ящиками с вещами из пришедшего контейнера мы загромоздили одну комнату, а в другой жили все вчетвером. В коридорчике сделали кухоньку, повесили самодельный рукомойник. «Удобства» были метрах в пятидесяти снаружи. Для мытья грели электрическими тенами воду в пятидесятилитровом баке и мылись в цинковом корыте как в допотопные времена. Мебель, вытащенная из контейнера, имела жалкий вид. Что-то отломано, что-то разорвано. А что вы хотите? Говорят: один переезд равносилен пожару. Я подсчитал: к тому времени мы сменили жительство в пяти республиках, это был восьмой населённый пункт, мы совершили двенадцатый межквартирный переезд. Дюжина пожаров!

Присутствие кота избавило нас от мышей, коими кишели все эти постройки. Было лето, было жарко. Между входом в медпункт и забором мы натянули как тент сшитые полосы тормозного парашюта (лётчики Насосного в своё время одарили меня несколькими). Получился прекрасный внутренний дворик, защищённый от солнца, но хорошо продуваемый. Там поставили стол с лавками из солдатской столовой, ряд из нескольких сбитых стульев из клуба и солдатскую кровать. Здесь мы питались, принимали гостей (ещё четыре офицерские семьи заселяли эти трущобы), здесь спал я или сын ночью.
Хомка стал обживать эти места. Далеко были слышны крики претендента на местный трон. Он приходил покусанный, драный. Терпеливо урчал, когда его отмывали, стонал, но терпел, когда обрабатывали йодом. Однажды он пропал. Мы забеспокоились, ходили по окрестностям и звали: «Хома! Хомка! Хомочка!». Напрасно. Прошло уже три или четыре дня. И вот ночью когда я спал под открытым небом, вдруг почувствовал тепло и урчание. Хомка осторожно лёг мне на живот, свернулся калачиком, вздохнул (как мне показалось) и уснул. Утром семья и увидела эту картину. Настроение у всех поднялось. Был маленький праздник. Где всё это время был Хомка, мы догадались несколько позже.
С приходом осени начались дожди и крыша, оказавшаяся дальней родственницей сита, потекла. Латки, которые мы с сыном ставили на черепичную побитую крышу, мало помогали, и в трёх-четырёх местах в комнате у нас стояли вёдра, а мы, переставив вещи, согласно дислокации водосливных отверстий, лавировали между струями.

Зиму мы тоже как-то пережили. Саша сделал обогреватели из проволочных спиралей, намотанных на керамические трубы. Весьма пожароопасная штука! Спали все вместе на сделанном помосте, типа нар, подстелив два ковра.
Через год мы получили квартиру в только что отстроенном военными строителями доме. Это было километрах в полутора-двух от развалин бывшей части. Но местные коты шарахались от Хомки. Так мы поняли, что он тогда загуливал и в эти края, утверждая себя. Здесь у него появилась подруга, и он по два-три дня пропадал. Приходил зализывать раны. А их становилось всё больше. Особенно на голове, где рубец на рубце образовали грубый жёсткий бугристый шлем.

Как-то жена вышла во двор, и к ней подскочил Хомка. Он мяукнул, повернулся и пошёл в сторону частных домов. Лена за ним. Он шёл, останавливался, поджидал, когда она подойдёт, и шёл дальше. Так они прошли метров двести и подошли к забору. Хомка пролез в дыру и замяукал. Лена увидела, как в окошке на подоконнике вдруг появилась миленькая кошечка. Потом открылась дверь и из дома вышла хозяйка: «Так это Ваш хлопец ходит к нам в гости?». В это время из двери выскочила та кошечка и отбежала в сторону. Хомка, как хозяин, подошёл к ней, и они заурчали дуэтом. Потом он повернулся к Лене и склонил голову в сторону кошечки, как бы показывая: «Вот она какая, моя Киса!». Лена просила женщину взять кошечку на время, хотя бы на день, но та была непреклонна: «Моя кошечка домашняя. Я приучила её не уходить со двора. А друг пусть приходит. Я не против».

Однажды Хома пришёл со страшной раной на шее. Клок шкуры треугольной формы свисал, обнажая кровеносные сосуды. После обработки я понял, что без наложения швов не обойтись. Умные глаза Хомы просили: «Помоги!». Он всегда, когда ему требовалась медицинская помощь, приходя, сразу же направлялся ко мне, показывая лапой место, где болело. Хирургия была моим увлечением в институте. Первые десять лет в армии я провёл в войсковом звене, и нередко приходилось не только в условиях медпункта, но и в поле вскрывать абсцессы, накладывать швы и совершать другие манипуляции малой хирургии. Правда, это было тогда уже лет пятнадцать назад. И всё же.
Мы дали коту «наркотик» - его любимую валериану. У нас всегда имелась пачка этой сухой травы. Не спиртовые капли. Обычно, мы насыпали маленькую кучку на пол, и начиналось представление. Хома подходил, нюхал, слизывал немного, фыркал. Потом ложился, вытягивался и перекатывался с боку на бок. Снова подходил, ложился, вытягивал лапу к кучке и отдёргивал, опять вытягивал и снова отдёргивал. Словно играл. Потом подтягивал к себе лапой часть из кучки, нюхал, слизывал, и всё повторялось с некоторыми вариациями. Он мог вскочить и несколько раз подпрыгнуть на выпрямленных лапах, как на пружинах. Мог перекатываться несколько раз в одну, затем в другую сторону. Или застыть в блаженной позе с идиотской ухмылкой на спине с поджатыми лапами, и только хвост ходил ходуном туда-сюда. После того, когда он исполнит все ритуалы и от кучки ничего не останется, он отползал в сторону и некоторое время то ли спал, то ли просто ловил кайф.
Мы дали ему валерианы. Он съел, но ритуала не последовало. Видимо, страдания пересиливали её действие. Тогда жена и сын прижали полотенцами его голову и лапы...
Я быстро наложил два шва. Он подёргивался, но не вырывался, скулил, почти как собака, но не визжал, терпел. Как ни обрабатывали рану, она всё же нагноилась. Но, тем не менее, процесс завершился благополучно. Ещё один шрам, как орден украсил его шею.

Однажды мы видели из окна, как Хомка дерётся с котом, явно превосходящим его по весовой категории. Хомка был поджарый и относительно худой. Ведь он уже практически не жил у нас, а ходил сам по себе, приходя тогда, когда было нужно ЕМУ. Первый этаж способствовал этому. Он легко спрыгивал с подоконника, а для возвращения мы сделали мостик из доски, которая была закреплена на подоконнике лоджии и спускалась под углом градусов в сорок пять, опираясь на заборчик палисадника под окнами. Лоджия тогда ещё не была застеклена. Так вот, драки его мы видели и до этого, а слышали ещё чаще, но это был жестокий бой. Крупный толстошкурый котяра пытался подмять Хомочку под себя, но тот выкручивался, извивался, а своими челюстями мёртвой хваткой сжимал шею противника. Мы выбежали во двор. В это время коты расцепились и были готовы вновь броситься друг на друга, а Лена вдруг подскочила и схватила Хомку. И тут... Тут он её укусил. Хомка, которого она отмывала от блох и прочей грязи, которому она прижигала ранки йодом, которого она кормила, которого она любила, сжал челюсти на её предплечье. Я видел, как побелела она, как из-под его клыков потекла кровь. Тут он, видимо, пришёл в себя, отпустил руку, мотнул головой, словно стряхивая с себя наваждение, спрыгнул и унёсся за угол. Следы его зубов до сих пор на руке у Лены.

Он пришёл виноватый, долго стоял на лоджии, опустив голову, но не звал. Через стекло мы смотрели на него. Наконец, жена открыла дверь. Немного помедлив, с опущенной головой он подошёл к ней, тихо мяукнул (видимо «Прости!») и коснулся её ноги, задержался и впритирку обогнул ногу. Лена нагнулась. Он вздрогнул, словно ожидая удара и замер. Нет, он не собирался бежать. Он ждал наказания. Хотя, ведь никто никогда не поднимал на него руку. Лена взяла его на руки, он поднял голову, почти по-человечески посмотрел ей в глаза и лизнул ниже пластыря, наклеенного на рану. Она погладила его, и он заурчал. Ми-и-р-р-р! Того котяру мы больше не видели. А Хома продолжал покорять свой мир.

Вот написал: «по-человечески», а ведь и правда в его поведении было столько странного, что, казалось, в этом маленьком тельце живёт душа человека, близкого человека. Он понимал всё. На него не надо было кричать, достаточно сказать, и он выполнит просьбу. Он никогда не запрыгивал на стол, никогда не совал нос в пакеты с продуктами, даже если там была вкусно пахнущая колбаса. Он терпеливо ждал, когда откроется продуктовый пакет, отрежется кусок колбасы и положится на дощечку. Он нюхал этот аппетитный кусок, ходил вокруг него, но не трогал, пока не услышит слово: «Можно!». Он подходил к дивану, смотрел на тебя, мяукал и ждал, когда скажут: «Можно, Хома!». Тогда он прыгал на диван и разваливался там в позе утомлённого солнцем.
Однажды, двухлетняя внучка Алинка, просто так ударила его прутиком. Конечно, несильно, да и прутик хиленький был в руках у малышки. Но Лена поругала внучку. Хома подошёл к Алинке, потёрся о её ногу и лизнул. Не трогайте, мол, дитя малое, неразумное.
Он был не просто членом семьи, он был наш ангел-хранитель. Иногда мы замечали, что Хома видит что-то, нам невидимое. Он поднимал лапу и, как будто что-то трогал ей, иногда отдёргивал, коротко мяукал, будто бы огрызаясь, иногда бежал, словно гнал кого-то, прыгал, словно ловил невидимую нам бабочку.

Пять лет прожил Хома в Сочи. Однажды он пришёл какой-то не такой. Его качало, он кашлял. Зашёл в угол коридора и лёг, свернувшись. Нос был сухой, глаза слезились. Не первый раз он болел различными своими кошачьими недугами. Не первый раз мы его лечили, и всё обходилось хорошо. До поры, до времени. Время пришло. Хомки не стало...
Я завернул его остывшее скрюченное тельце в наволочку и отнёс на пустырь, метрах в пятиста от дома. Тогда там росли отдельные деревца, были заросли ежевики и разнотравье. Под одним из деревцев я и похоронил нашего Хому, положив сверху обломок камня. Дочки не было дома, а когда она пришла, мы сказали, что Хомка ушёл. Мы не обманули её. Ведь так говорят о хороших людях: "Ушёл в иной мир". Через какое-то время она всё же узнала об истине, и плакала. Мы все тяжело переживали потерю друга, члена своей семьи.
Теперь на том пустыре уже два больших дома. Ему было десять лет. Для кота возраст приличный. Хотя, если бы не его бурная жизнь, он бы мог прожить ещё лет пять.
Часто мне кажется, что я вижу Хомку. Да, есть очень похожие коты. Может быть, это его дети?

Больше мы не заводили никакой живности.