Смыслову Михаилу Васильевичу, рядовому 25-й дивизии им.Чапаева Приморской армии, умершему от ран в 47-м медсанбате в штольнях Инкермана 31 мая 1942 года, в период жесточайших боев обороны Севастополя. считался в семье пропавшим без вести с 1947 года, когда было получено извещение. Публикуется с разрешения его дочери - К.М.Перцевой (Смысловой), предоставившей документы и фотографию семьи. Огромная благодарность всем, кто помог в работе по возвращению бойца домой. И в первую очередь - Мальцевой Н, Вареновой Е., Косовой А., членам отряда "Береговая оброна"(г.Севастополь), Трегубовой Т.А., Макаровой Е.(Ставропольский край)
26 апреля 2011 года
«Папочка, родной мой, здравствуй! Я нашла тебя. Понимаешь, нашла… Сегодня мне исполнилось 70… И я в два раза старше тебя. Того, оставшегося в Севастополе в 42-м. Мы очень ждали тебя. Даже когда пришел дядя Ваня и рассказал о том, что ты умер от ран в госпитале. И тогда, когда в 47-м принесли похоронку. Мама уже болела сильно. Но она все говорила, что «пропал без вести» – это не значит «погиб». И ждала тебя. И мы с Варей ждали.
Знаешь, папа, так много хочется тебе рассказать. Я столько раз это делала во сне, в неотправленных письмах, в своих мечтах. Пока мама была жива, я ей рассказывала, как буду с тобой разговаривать, как многим порадую тебя, тем, что умею, знаю… Мамы не стало в 56-м. Мне было 15, Варе – 19.
Папа, мне так не хватало тебя, твоей силы, тепла…Особенно когда умерла мама. Я искала тебя. Кажется, судьба всегда приводила меня в те места, где ты прожил последние дни. А когда была в Артеке, то даже была в Севастополе на экскурсии. Если бы я тогда могла …
Родной мой, у меня все хорошо. Училась, работала. У тебя двое внуков – Славик и Людочка. Они хорошие, добрые выросли, закончили институты. Знаешь, а Славик учился в Новочеркасске. Сбежал из суворовского училища, и сам поехал в этот город. И остался там на учебу. Мама говорила, что вы туда должны были переехать в июле 41-го. Не успели.
У тебя пятеро правнуков: Вадим, Антон, Владочка, Андрей, Виталик. Мальчики уже закончили институты, Антон доучивается. в институте. Владочка еще учится в школе. Мама говорила, что ты мечтал, чтобы мы с Варей получили образование. Видишь, твоя мечта исполнилась. Вот только у Вари деток нет. Не сложилось.
Папа, я искала тебя долго. Писала письма. Я очень рано научилась писать, в 5 лет. Даже отправляла их. Теперь – то понимаю, что ни один почтальон мира не смог бы найти адресата: «Моему папе, на войну». Но это ты письмо получишь. Славик поедет к тебе в мае. 9-го мая он будет с тобой, в том городе, где ты остался, защищая страну, нас… Прости, я не смогу приехать – ноги совсем не слушаются. Да и буквы, видишь, пляшут, - руки болеть стали, даже ручку трудно держать…»
Клара закрыла глаза, откинулась на спинку кресла. Каждое слово, каждая буква этого короткого письма, которое вмещало целую жизнь и должно было донести всю ее любовь к отцу, давалось ей с огромным трудом. Как-то неожиданно она слегла в ноябре прошлого года. Прибаливать так сильно она стала недавно, но держалась. Никогда еще не было такого, чтобы она не могла уже который день просто встать с кровати, спустится на первый этаж дома, построенного ею для своих детей и накормить обедом свою семью – сына и внука. Особенно тяжко давалось это вынужденное безделье потому, что всю жизни она привыкла работать, привыкла помогать всем, привыкла обо всех заботиться. Как думалось ей, она успела выполнить все свои обещания, задачи, которые перед собой поставила – вырастила детей, помогла им получить образование, приобрести жилье, создать семьи. Год назад поставила новый памятник на могиле мамы. И вот теперь выполнила свое самое важное обещание – нашла отца, место его гибели. И он теперь - не пропавший без вести, не канувший в бездну неизвестности солдат. Он вернулся домой. С войны, на которую ушел почти семьдесят лет назад.
Клара вздохнула. Руки дрожали, она пыталась удержать эту дрожь, сцепив пальцы. По щекам катились тихие слезы. Это сейчас они были тихими и какими-то покойными, приносящими облегчение. А тогда в декабре, когда она открыла краевую газету на внутреннем развороте…
Осень 42-го
- Детыньки мои, дочушки…
Мария не могла справиться с ознобом. Руки совсем не слушались ее, когда она гладила своих девочек. Сердце бешено, как-то рвано толкалось в грудную клетку, как будто хотело выскочить оттуда, чтобы никогда больше не быть свидетелем того ужаса, который уже третий раз им с девочками пришлось испытать. Мария все гладила и целовала своих крошек – двухгодовалую Клариссу и шестилетнюю Варю.
…Сегодняшний день начался для них в 5 утра с грохота прикладов автоматов в ветхую дверь съемного жилища в селе Садовом, что в Калмыкии, куда она, спасая детей, ушла с односельчанами из Яшалты Ростовской области.
- Детыньки мои…Детыньки… Доци мои…
«Доця» - так называли Марию мама и бабушка. Мария хорошо помнила белую украинскую хату в одном из сел Полтавщины. Помнила цветущую вишню в палисаде, две яблоньки, посаженные ею вместе с отцом… Господи, как же давно все это было. Целую жизнь назад. Когда она, бойкая черноглазая девчонка с вершины вишенья одаривала своими песнями всю округу. И сцены не надо было. И так все село слышало ее звонкий голосок, разносивший над цветущими садами песни о Днепре, о красивой казачке. Мама ее научила этим песням…
- Детыньки мои, доченьки. Вы у меня умницы, - Мария лихорадочно что-то натягивала на девочек, какую-то одежонку.
По комнате вышагивал по-хозяйски полицай. Сытый, довольный – «прищучил» строптивую хохлушку. Теперь премию дадут - может мешок картошки, может килограммов десять пшена, а может и сала шмат перепадет. Полицай смачно сглотнул слюну. Не успел позавтракать и теперь злился на эту, так медленно собиравшую своих малявок красивую хохлушку. И зачем так одевает их? Все равно расстреляют, а там холодно никому не бывает. Он автоматом подтолкнул Марию к двери, хотел пнуть старшую девчонку, но увидел ярость в глазах матери и не решился. Этих троих он уже третий раз выгонял в ранее смурное осеннее утро. На расстрел. В первый раз их не расстреляли потому, что оказался неглубоким колодец, куда бросали после расстрела трупы этих несговорчивых баб и стариков. В прошлый раз этой хохлушке с детьми крупно повезло – после первых расстрелянных приехал какой-то немецкий начальник и всех остальных разогнали по домам. Эта сумасшедшая тогда расцарапала ему лицо до крови. До сих пор саднили царапины.
- Девочки, помните, что я вам говорила? - шепот Марии казался ей громом, - когда нас опять поведут расстреливать, если вдруг я вас толкну – падайте в бурьян и отползайте как можно дальше. Варюшка, доченька, Клару держи за ручку. Она маленькая, одна не сможет.
Мария набросила на дочек рваные пальтишки, сама повязала подшалок, пальто подержала в руках и повесила обратно на гвоздь. Может пригодиться девочкам. Если смогут вернуться. Или опять повезет. И их опять отпустят. Или Бог поможет.
- Варенька, Кларушка, если не сможете по пути убежать и нас станут стрелять – падайте, падайте сразу! Мажьте себя кровью и не шевелитесь. Пусть супостаты думают, что убили вас. А когда бросят в колодец – вылазьте наверх. Не бойтесь. Те, кто будут в колодце вас не тронут, они вас не обидят. А ночью тогда вылезете, то идите к тете Наташе. Если не найдете меня – знайте, я все равно с вами и ничего не бойтесь.
Мария взяла Клару на руки, Варина ладошка дрожала в ее руке. Они шагнули за порог хаты. В занимавшееся утро. В неизвестность, в вечность или еще один день жизни. Еще такое ночное небо уже было готово к рождению нового дня. Сегодня он обещал солнышко. После туманных прошлых дней так хотелось солнышка. Мария вздохнула, наклонилась, поцеловала в макушку старшую, плотнее прижала к себе младшую дочь. И спокойно пошла впереди полицая, гнавшего их на окраину села. К единственному из 4-х колодцев, оставшемуся пустым. Сегодня расстреливать будут там. За что? А просто так. Чтобы боялись. Потому что советские. Потому что не сломались, не согнулись. Потому что ответить не могут ничем эти попавшие в оккупацию бабы, дети, старики.
Это был уже третий расстрел, на который их гнали. Мария шла и все твердила одну молитву, которой научила ее еще бабушка. Она не знала, была ли то и правда молитва, или бабушка просто дала ей с этими словами веру, силу, которая всегда ее спасала в тяжкие минуты. Вот и сейчас слова сами срывались с уст: «Господи, ты знаешь, ты видишь. Не ведают, что творят. Прости их, Господи. Не ведают, что творят. Прости их, Господи. Никого не убоюся. Никого не устрашуся. Прости их, Господи. Только девочек моих сохрани. Мише обещала». «Прости их, Боженька» - шепот дочки как удар, как вспышка. Дочек надо спасти. А как? Полицай не отходит, все подталкивает и подталкивает автоматом. Спешит, ирод.
Мария не могла потом вспомнить, как им удалось и в этот раз вернуться домой. Очнулась уже в комнате. Сидела за столом. А Клара все теребила ее за руку:
- Мамочка, не плачь. Он больше не придет. Мне Боженька обещал. Мы теперь всегда будем.
Мария смотрела на дочку и не могла понять: откуда ее кроха знала о Боге? Мария никогда ей не говорила ничего об этом. Миша был коммунистом и в их семье никогда не говорили о Боге. А Кларушка отца не видела даже. Она родилась 26 апреля, а Михаил ушел на фронт 26 июня. Добровольцем. Как и многие яшалтинцы. Варенька спала на кровати, а маленькая Клара улыбалась и гладила, гладила мать по руке, успокаивая.
- Детыньки мои…Доченьки…
И в этот раз ее девочки остались жить. Кто из них счастливица, которую так хранит судьба? Или это ее обещание мужу, данное в тот июньский страшный рассвет, хранит ее девочек? Или это Миша, ее Михаил, бережет их всех своей любовью. Пусть голодно, пусть в холоде. Но они живы. Мария перебирала волосенки на голове Клары, мягким льном скользили они меж ее пальцев. Странным образом ее это успокаивало. Она взяла Клару на руки и стала ее укачивать что-то нашептывая ей на ушко. Мария положила дочку на кровать к старшей сестренке.
- Детыньки мои. Доченьки…
Август 43-го…
- Куда, Лизавета? - женщины у колодца замерли. Сейчас почтальонка была для них почти Высшим судией: кому сегодня принесла жизнь – весточку с фронта, а кому - черную весть – похоронку? Кому плакать биться в безысходном сухом плаче на пороге своей хаты? Или, закусив до крови губы, гладить по головенкам детей и улыбаясь говорить, что папа завтра напишет, что он занят – врагов бьет, но обязательно вернется? И сгорать в это время, выгорать изнутри. Превращаться в головешку.
- К Смысловым.
Женщины затихли. Так коротко Лизавета отвечала только тогда, когда несла черные вести. Когда же не было похоронок, то она останавливалась с бабами и долго балагурила, считая себя обязанной хоть так поддержать этих измученных неизвестностью женщин. Кто из смысловских невесток сегодня потеряет надежду на возвращение мужа навсегда? Быстро наполнив ведра водой, женщины молча, разбрелись по домам. Улица затихла в ожидании, сочувствии еще одной вдове.
Лизавета не решалась постучать в калитку. В руке она сжимала конверт. Не любила она конвертов – именно они чаще всего несли в себе беду. Если были солдатские треугольники в ее сумке, то она смело распахивала калитку и с шутками, стараясь не замечать мгновенного сполоха отчаяния в глазах хозяев, вручала им эти весточки и вместе с хозяйкой утирала потом радостные слезы, приходившие на смену страху: что в этот раз принесла письмоносица?
Два сына Смысловых, два Михаила Васильевича, ушли на фронт в первые же дни войны добровольцами. У обоих остались семьи. Мария и Наталья обещали мужьям уберечь детей и родителей в лихолетьи войны. Кто из них сегодня получит горькую весть?
Лизавета смахнула слезинки, предательски катившиеся из глаз. С младшим Михаилом она выросла, родились они в один день. А старший Михаил дружил с ее братом и часто маленькую Лизу качал на качелях.
Так получилось, что обоих братьев звали одинаково – Смыслов Михаил Васильевич. Только один родился в 1903 году, а второй - в 1908. Когда в семье Смысловых родился в 1908 году второй сынишка, решено было назвать его Иваном. Во время обряда крещения малыша не отошедшие от празднования крестные перепутали имена братьев и решили, что старшего зовут Иваном, а младшего – Михаилом. Так и появился в церковных книгах второй Михаил Васильевич Смыслов. А в семье мальчика продолжали звать Ванюшкой. О том, что он записан Михаилом узнали только тогда, Когда младший сын пошел в школу. Так их и звали потом в семье – Старший и Младший. И вот теперь Лизавете надо было сообщить кому-то из молодых невесток о том, что семья осиротела. Вот только кому вручить эту похоронку?
Лизавета набрала воздуха в грудь, зажмурилась и толкнула калитку. Во дворе Мария развешивала белье. Они с Натальей в начале лета вернулись домой из Калмыкии, где пытались укрыться от немецкой напасти. Дети устроили веселую возню в тени огромной груши, и казалось, что нет войны, что это ясное небо никогда не несло беду на эту землю. Что мужчины этой семьи просто ушли на работу и скоро вернутся.
Мария обернулась на скрип калитки. Там как-то неуютно застыла Лиза, соседка, работавшая почтальоном. Мария поняла все сразу, только глянув на понурую фигуру Лизаветы. В сердце стало очень холодно, как в те дни, когда ее с девочками водили на расстрелы.
- Кто?
- Михаил.
- Чей????
- Не знаю.
Мария опустилась на землю, сжалась в комочек. Слез не было. Только почернела вся лицом. Когда Лизавета заглянула ей в глаза, то отшатнулась - боль захлестнула и ее, Лизавету. Детвора сразу притихла. Во двор выбежали Наталья и свекровь. Наталья закричала, подбежала к Марии, обняла. Никто не знал, какой из Михаилов не вернется домой – от обоих не было известий с лета прошлого года. Пришедший домой свекор, услышавший о страшном известии в правлении колхоза, дрожащими руками взял серую бумажку. Сухой казенный текст: «Смыслов Михаил Васильевич, пропал без вести в боях за родину». Где пропал? Какой из Михаилов? Потом уже он рассмотрел год рождения – 1903. Значит Старший. Свекор подошел к Наталье. Провел по голове рукой.
- Не смей! Тебе детей подымать…, - сгорбился и пошел в дом. Казалось, что на его плечи взвалили шар земной – так тяжело прошел эти пять метров до двери в дом.
Июнь 45-го.
За селом на небольшой пригорок взлетала стайка детворы. Как неокрепшие птенцы, они взбирались на небольшой уклон – где легко, как на крыльях, преодолевая подъем, а где с трудом, как будто не удержали их слабые крылья, карабкались упрямо вверх. Особо трудно подъем давался четырехлетней крохе. Она шла самой последней. Торопилась, ведь у них было важное дело: к селу по проселочной дороге шел Солдат. А вдруг…
Вдруг это чей-то отец. В село уже пришло трое из тех, кто уходил на фронт. Из почти тысячи ушедших на войну. Вдруг это ЕЁ папа. Мама же говорила, что папа просто не может писать. И Клара, а это была именно та малышка, которая в свои 4 года уже знала, что такое расстрел, как себя надо вести, когда летят немецкие самолеты, и как страшно шевелятся пальцы на оторванной ручонке лучшего друга, неаккуратно подобравшего игрушку, подброшенную немецкими солдатами, придумывала ночами сказку о том, как вернется папа, когда закончится война.
Ребятня окружила бойца. Мальчишки, как более взрослые и смелые, - они в свои 6-8 лет уже работали со взрослыми в поле, - трогали одежду бойца, ремень, вещмешок. Заглядывали ему в глаза, как будто каждый хотел услышать ответ на свой незаданный вопрос: «Ты кто? Чей ты папа? Где мой? Когда вернется?». Ведь многие из них не видели никогда своих отцов, не помнили их. Солдат обнял детей, что-то все говорил им, а сам все высматривал кого-то среди стоящих чуть в стороне девочек. Вот на пригорок наконец-то взобралась запыхавшаяся кроха. Она остановилась, отряхнула перепачканные колени и ладошки, платьице и очень серьезно посмотрела на бойца.
- Я вот ее папа. Тебя Клара зовут?
- Клара. Ты мой папа? Ты – мой папа!!! – Клара из всех своих силенок бросилась к Солдату, схватила его за руку.
- Ты не наш папа! - к малышке подбежала девочка постарше, схватила ту за ручонку и старалась оттащить ее от незнакомого солдата. Мальчишки сгрудились вокруг, кто-то уже готов был броситься на незнакомца с кулаками.
- А ты – Варя. Ведь так?
- Так. Но ты все равно не наш папа! Я знаю нашего папу!
- А где ваша мама? Ее Мария зовут? Пойдемте к ней, она меня знает. Не бойтесь, я не обижу вас.
Боец, развязал вещмешок, достал сахар, раздал кусочки детворе. Поднял на руки Клару и, сопровождаемый галдящей детской стайкой, пошел по дороге в село. Варя, как старшая, старалась держаться независимо, - она же разоблачила «обманщика» и теперь должна была предупредить мать. Варя, опередив солдата с Кларой на руках на пару минут, вбежала в дом и, прокричав «Там он врет, что он наш папа!», с ревом бросилась к матери.
Мария, побледнела, опустилась на табурет, стоящий у окна и прикрыла ладошкой рот в извечном бабьем жесте, как будто удерживая крик, не позволяя ему наполнить страхом и тоской комнату. Через порог и вправду шагнул солдат с младшей ее девочкой на руках.
-Ваня… Ванечка. А… А Миша? Миша где???
Мария не помнила, как подбежала к Ивану, односельчанину, ушедшему в один день с ее Мишей на фронт, как трясла его, уцепившись в гимнастерку, как рыдала без слез на его груди. Когда Мария успокоившись, затихла, то все просила рассказать Ивана, что тот знает о Михаиле, а потом принялась потчевать гостя скромным угощением. Иван начал рассказывать.
На коленях у него устроилась Клара. Старшая Варя настороженно поглядывала на гостя. А тот, прижимая маленькую к себе, негромко рассказывал о том, как их вначале из Яшалты отправили в маршевую роту, а потом морем перебросили в Крым. Они были направлены в 25 Чапаевскую дивизию Приморской армии. В дивизии было много земляков – ростовчан, краснодарцев, ставропольчан.
Воевали тяжко. Бойцы 25 Чапаевской честно сражались за каждый метр крымской земли, не одна тысяча вражеских солдат нашла свою гибель в боях, в которых принимали участие бойцы дивизии. Но и дивизия несла большие потери, поскольку участвовала во всех крупных сражениях. Постепенно советские войска отступали к Севастополю. К концу мая 25 Чапаевская дивизия дислоцировалась в Инкермане. Штаб дивизии расположился в скальном монастыре. Иван не знал точно, что за монастырь.
- 29 мая мы с Михаилом и еще тремя бойцами были в разведке. С самого утра немцы обстреливали нас и с суши, и с моря. А пройти надо было. Была задача: провести разведку боем, узнать, как можно пройти с наименьшими потерями к Севастополю, да еще связь протянуть. Огонь был страшный. Нельзя было головы поднять. Знаешь, Мария, казалось, что даже воздух весь пропитан осколками, пулями. Да что там пули. Как будто скалы и те обстреливали нас своими осколками. Все вокруг сыпалось и большие и маленькие камни. Семена Кострова, - помнишь, он с нами ушел? - того камешком мелким убило.
Михаил предложил пройти по воронкам, - снаряд ведь в одну воронку дважды не попадает. Много их было, воронок этих, и от снарядов и от бомб, - Иван вздохнул, крепче прижал к себе Клару. А та затихла, и казалось, что она дышит тем, что рассказывает боец, впитывая каждое слово, каждую букву. – Михаил прыгнул в ближайшую воронку. Туда же упал снаряд. Он не успел выскочить. Ранило его. Тяжело. В живот. Сразу забрать его мы не могли – огонь плотный, не донесли бы. Мы с ребятами к нему прорывались - воды носили, перевязывали. Вытащили вечером, когда стемнело. Сразу в госпиталь. В 47-й медсанбат. Рядом он был. В штольнях каменных. К Мише мы ходили каждый день. Он писал вам письмо. Докторша все удивлялась: с такой раной – живот был разворочен, - он был в полном сознании и еще писал письмо своим девочкам. Клара, тебе он просил передать, чтобы росла ты послушной девочкой, училась хорошо. А тебя, Варенька, он просил помогать маме, не обижать Кларушку.
Умер Михаил 31 мая. Похоронили его в Севастополе. На старом кладбище. Вот так вот, Маша, погиб Михаил. Геройски погиб. Я писал тебе, Мария, об этом в том Мишином письме. Вы не получали его?
- Нет, Ваня, не получали. Не было этого письма,- не было у Марии сил ни плакать, ни голосить, причитая, как делали это соседки. Она просто молчала. И думала о том, как теперь ей поднимать девчонок. А еще о том, что так и не сказала Михаилу тогда, 26 июня 41-го, как дорог он ей, как необходим. Не принято было в их семье такое нежничанье, да и Кларочка тогда раскапризничалась, как никогда – не могла ее Мария успокоить. Затихала она только на руках у отца. Как будто чувствовала, что никогда больше он сможет взять ее на руки, согреть своим теплой и лаской.
- Маша, а что с моими? Мать писала, что вы вместе тогда уходили в Садовое. Мать еще писала, что пропали они, сгинули там. Не осталось следов от них. Может, ты что знаешь.
- Нет их, Ваня. Больше нет. Осенью 42-го нас водили на расстрел. Твоя Катерина в первый раз смогла спрятаться с детками, ее не взяли. Отсиделись они в бурьянах да в кукурузе неубранной. Потом, во второй раз не успели. За ними пришли за первыми. И чуть опоздал супостат главный немецкий.
Мы с дочками чудом тогда уцелели. Твою Катю с Аринкой и Алешей только постреляли, в колодец бросили… Деда Архипа Кожина с внуками, тетку Аглаю, да еврейчонка маленького, а может цыганчонка – прибился к нам по дороге… Нас поставили: Лукерью Иванову с месячной дочкой, попа местного, старуху какую-то и меня с моими. Тут он и подъехал.
Толстый такой. Сытый, чистенький. Все пальчиком нам грозил. Потом ласково так улыбаться начал, подошел к нам. Клару хотел погладить – та его испугалась, заплакала. Он полез в карман, вытащил гаманок свой, а там – фотография. Жена, видать, была на той фотографии, да девчонок двое. Одна – как Клара моя. Другая уже большая. Он все пальцем тыкал в карточку, что-то лепетал, да лыбился, супостат. Спросил, как зовут дочку. Я ответила – Клара. Он залопотал, все повторял «О! Клара! Клара!». Потом что-то приказал своим. Нас построили и назад пригнали. Две недели потом не трогали.
Иван молча слушал рассказ Марии, чернея лицом все больше. Желваки, казалось, вот-вот прорвут тонкую кожу на скулах. Он все крепче прижимал к себе уснувшую у него на руках Клару, да в забытьи гладил по голове Варю, прильнувшую к нему сбоку. Он не плакал. Только смурнел. Да глаза стали глубокими, как будто не было мира вокруг, а осталось одно горе, которое он теперь пытался спрятать там, внутри себя.
- Маша, ты видела, Катя вправду умерла там, в колодце? Может просто ранили ее, она выбралась?
- Нет, Ваня, погибли они. Гранату туда бросили напоследок фашисты, когда нас обратно погнали. Нет их.
Иван осторожно опустил Клару на кровать и вышел во двор. Уже начало смеркаться. В разговорах, воспоминаниях незаметно прошел день. Южная теплая ночь опускалась на село. Слез не было. Была пустота. Иван все же надеялся, что ошиблась мать, когда надиктовала письмонисице весточку о том, что нет больше его Кати, нет Аринки и Алексея, которого он запомнил годовалым карапузом у жены на руках, когда та все шла за колонной добровольцев, уходивших из села в июне 41-го. То письмо он перечитывал сотни раз, пришло оно к нему уже в августе 44. До этого не было никаких известий – то домашние не могли писать, то он после Севастополя почти год кочевал по госпиталям. Как выжил – до сих пор понять не мог. Иван докурил, провел по лицу рукой, взглянул на небо – первая звезда уже ярко мерцала на небосводе. Иван решился. Тем более что он дал слово Михаилу. Он открыл дверь, вошел в дом. Проснувшаяся Клара взобралась к нему на колени.
- Маша, я не знаю, как ты отнесешься к моим словам. Когда Михаил лежал в госпитале, он взял с меня слово. Я ему обещал, что не брошу вас, присмотрю. Маша, ты осталась одна с дочками. Моих нет. Давай вместе растить Клару и Варю. Я вас не обижу. Ты же знаешь, мы с Михаилом дружили с детства. И я ему дал слово. Ты не спеши, подумай.
-Нет, Иван. Ты не обижайся. Я знаю, что ты нас не обидишь. Что не осталось никого у тебя. Но я не видела Мишу мертвым. Нет у меня на него похоронки. Ждать его я буду. Ждать. Не могу я так. Пойми. Дети у нас с ним. Люблю я его. Если ж перестану его ждать, тяжко ему там будет. А так может…
Наутро Иван ушел. Всю эту ночь Клара проспала у него на руках. Всю ночь солдат что-то рассказывал девочке на ушко. Больше они его никогда не видели.
Извещение о том, что Смыслов Михаил Васильевич, 1908 года рождения, уроженец с. Яшалта Ростовской области, пропал без вести в боях за Родину, пришло в семью в 1947 году.
26 апреля 2011 года.
Кларисса Михайловна прикрыла глаза. В который раз за прошедшие с 19 декабря 2010 года дни, когда на внутреннем развороте краевой газеты «Ставропольская правда» она прочла обращение сотрудников музейно-мемориального комплекса «35 Береговая Батарея» г. Севастополя к родным и близким бойцов, участвовавших в обороне города с просьбой о помощи в сборе материалов о бойцах для размещения их в Пантеоне Памяти, она перебирала в памяти все мельчайшие подробности военного детства, трудной юности. Клара до сих пор не могла понять, что ее заставило тогда открыть эту газету, в которой она обычно читала только последнюю страницу.
Клара слегла в конце ноября. Вынужденное безделье ее угнетало. Вот и 19 декабря она, справившись с домашними делами, присела отдохнуть и просмотреть свежую почту – на большее просто не было сил. «Ставрополка» попалась под руки первой. Не глядя, она открыла ее в середине, чего никогда не делала. И замерла. Мелкий газетный шрифт, некрупный заголовок, ставшая шаблонной картинка о героях-моряках: «Мы сотрудники… г. Севастополя… Просим откликнуться… Будем благодарны…Обращаться…».
Буквы перемешивались, слова не складывались в предложения, но Клара поняла главное: кто-то ищет тех, кто вместе с ее отцом защищал Севастополь, кто остался там навсегда, или, выжив, сохранил в памяти те страшные дни. Она не верила своим глазам. Всю свою жизнь она искала отца. С тех самых пор, когда на пригорке встретила Ивана, рассказавшего о последних днях жизни отца, о его простом подвиге – не пожалеть своей жизни за свое Отечество.
Мама до самой своей смерти в 56-м году говорила своим девочкам, что если в извещении написано «пропал без вести», это не значит «убит». Может он где-то живет, просто не может вернуться пока домой. А то, что дядя Иван говорил, так ведь он сам не видел, как папу положили в могилу. Вдруг папа выжил. Варя спокойнее относилась к этому. Она приняла эту весть и привыкла к ней. Клара же снова и снова повторяла про себя детали рассказа дяди Ивана: скалы, сильнейший огонь вражеской артиллерии, было видно море, совсем рядом Севастополь, скальный монастырь, госпиталь в штольнях каменоломни. Как будто стремилась по этим деталям потом найти то самое место, где погиб ее отец.
Были запросы в различные инстанции, архивы. Единственное, что удалось узнать, это то, что ее отец, Смыслов Михаил Васильевич, был рядовым 25 Чапаевской дивизии Приморской армии в 1942 году оборонявшей г. Севастополь, умер от ран в 47-м медсанбате 31 мая 42 года. Сухим языком официального отчета им сообщали, что документов 47-го медсанбата в архивах не имеется. Ничего более им сообщить не могут.
Перед Кларой лежали эти уже пожелтевшие документы, газетная вырезка и единственная сохранившаяся фотография семьи Смысловых, сделанная за неделю до начала войны, в июне 1941 года, где все они еще живы: мама, отец, сестра Варя и крошечная Клара. Это все, что осталось из семейного архива. Клара смахнула не прошеную слезу – все фотографии семьи, родителей, их письма друг другу, фотография дяди Ивана, на которой она в пять лет нацарапала плохо заточенным карандашом «Мой папа», и самое главное: то самое письмо, которое им писал в медсанбате отец, дописывал дядя Иван и закончила сестричка этого санбата, пришедшее к ним только в 1947-м году вместе с извещением, все это безвозвратно исчезло в годы ее учебы в техникуме. Мамы к тому времени уже не было. Документы оставались у старшей сестры. После возвращения с учебы Клара нашла только вот эту фотографию, где они вчетвером, все вместе...
Вспоминался Кларе и «Артек». Не вспомнить, не уточнить, как она тогда попала в этот знаменитый лагерь. Может как отличница учебы, активистка-пионерка? Да и не важно это сейчас. Важно то, что она была совсем рядом с теми местами, где прожил последние дни своей жизни ее отец. Она помнит, как во время экскурсии в Севастополь одна из девочек сказала ей, что видела где-то здесь на памятнике фамилию Смыслов. Помнит, как забыв обо всем, пошла разыскивать по незнакомому городу этот самый памятник. Всю жизнь помнила, как после того, когда ее вернули в лагерь, вожатая ее не ругала, а все гладила по голове, спине и тихонько шептала: « Не плачь, девочка, не плачь. Ты его обязательно найдешь, вы встретитесь. Всему свое время. Ты его найдешь». Кларе было тогда 11 лет.
Потом была взрослая жизнь, своя семья, работа - любимая и интересная, много друзей, много забот. Но в памяти, в душе всегда жило это обещание данное Кларой отцу – найти его могилу. Не может человек быть пропавшим без вести, если известно, где он воевал. Надо просто его искать. Искать, может быть, долго. Может быть всю жизнь. Пока не вернется он домой. Пока не смогут его родные придти к тому камню, который обозначит место его упокоения. Тогда солдат возвращается, наконец, с войны. К своим.
И вот газета. Это обращение. Там указан номер телефона. Клара несколько раз непослушными пальцами набирала номер. «Абонент вне зоны доступа»… Занято… Как же трудно пережить эти томительные секунды ожидания телефонного вызова.
- Я слушаю Вас…
- Вы знаете, мой отец,- и Клара не смогла дальше говорить, она просто плакала в трубку. На той стороне молчали. Но Клара знала, чувствовала – ее слышат. Она успокоилась и смогла рассказать все, что знала об отце, что помнила. Договорились о встрече. Потом было 8 января 2011 года. А утром 9 января Клара уже знала место гибели и место погребения своего отца. Она его нашла. Пришло время найти. Права была та мудрая молоденькая девчонка-вожатая.
Клара еще раз прочла письмо. Все. Кажется все. Трудно на один листочек уложить всю жизнь и всю боль потери самых дорогих людей, всю любовь к ним, весь страх неизвестности и отчаяние ожидания. Теперь это письмо, в отличие от ее детских записок, придет к своему адресату. Её сын Вячеслав едет в Севастополь. 9 мая он будет там. Уже куплены билеты. Клара сложила письмо в солдатский треугольник. Положила сверху остальных документов. На душе было покойно. Пусть она не сможет в этот раз поехать к отцу – здоровье не позволяет. Но она знает, что он их ждет и знает, что он теперь не «пропавший без вести», что его любят и помнят. И совсем скоро он встретится со своим внуком.
***
8 мая 2011 года внук Смыслова Михаила Васильевича Вячеслав посетил места последнего боя своего деда, место его ранения, побывал на месте, где располагался 47-й медсанбат, положил цветы на братскую могилу бойцов, оборонявших Севастополь в том роковом для города 42-м году, умерших от ран в 47-м медсанбате. На митинге в украинской воинской части, которая расположена на месте тех самых штолен, где когда-то был этот санбат, прозвучало письмо Клариссы Михайловны Перцевой (Смысловой) ее отцу – Михаилу Васильевичу Смыслову. Оно было доставлено адресату. Спустя семьдесят лет после того, как он ушел на фронт. В июне 2011 года на братской могиле бойцов, умерших от ран в 47- м медсанбате, была установлена мемориальная плита с его именем. Еще для одного бойца закончилась наконец-то война.Он пришел к своим.Спустя почти семьдесят лет.
Знать, где могила родного человека, значит, успокоить душу. А вот у меня бабушка всю жизнь ждала сына, пропавшего без вести, мама всю жизнь искала, так и не дождались весточки.
Это очень важно, знать, чт твой родной человек обрел покой, что его останки не валяются без упокоения... знать, где закончился земной путь. За это время много потрясающих судеб... родные всех найденных бойцов становятся как родные и для меня. Какие глаза у них, когда они получают весточку от своего бойца, пусть и стольок лет спустя. Теперь они могут и свечу поминальную зажечь... многие матери, жены, получившие самые горькие безвестные извещения всю жизнь ждали, надеясь, что "пропал - не убит, может где..."
Вы можете выполнить это - вернуть своих с войны. сейчас существует такая возможность. если будет важно - подскажу как.
Помочь сайту
Поздравления
