Прощальный ужин

- Витенька, надо завтра с утра обязательно на Королёва съездить, вещи собрать! - Алла, как всегда, мягко, но непреклонно гнёт свою линию, - Вечером квартиранты въезжают! Я на утро уже договорилась с бабой Ниной, её ребята придут, все вещи ненужные вынесут, а потом она помоет-приберёт.

- Ну-у… мы же, вроде, всё нужное забрали, - Виктор лениво потянулся, - да и ломит меня чуть свет вставать в выходной, ехать через весь город.

- Всё равно, надо посмотреть ещё раз – там книги какие-то вроде остались! Да и за ребятами завтра приглядишь, чтоб лишнего чего не вынесли!

- Тогда я с вечера лучше поеду, там и заночую…

На улице Королёва жила бабушка Лиза, которая умерла месяц назад. Болела недолго, никого особо не напрягая. В последние только недели перед смертью, Вите пришлось несколько раз приезжать среди ночи, помогать соседке бабе Нине, которая приглядывала за ней. Потом скорая увезла её в городскую больницу, откуда она уже не вернулась.

Вите с Аллой, а в последствии их дочке Наташе, досталась в наследство её однокомнатная квартирка на первом этаже. Вещи бабушки – телевизор, проигрыватель, стиральная машинка предназначались бабе Нине – за уход.

Наташе – только пятнадцать, ещё несколько лет будет с ними. Вот выйдет замуж, тогда пускай и живёт в этой квартире, а пока решили её сдавать. Риэлторша из агентства посоветовала купить стиралку-автомат и телевизор посовременнее, провести интернет – так можно больше получить арендной платы. Так и сделали, к радости бабы Нины, заполучившей кроме вещей, старую, но хорошую бытовую технику.

Виктор приехал пораньше, зашёл по дороге в супермаркет, взял пачку пельменей, чтоб не возиться с готовкой и, конечно же, пива с копчёной рыбкой. Алла ничем не рисковала, отправляя мужа ночевать одного в квартире. Толстый, обрюзгший к своим сорока пяти, Виктор предпочитал уединяться с любимым напитком, а не с какой-нибудь вертихвосткой, да и соседка, баба Нина – это Карацупа с Ингусом в одном флаконе: вмиг вычислит.

Виктор зашёл в квартиру, закрыл дверь. Привычно щёлкнул выключателем. Вспыхнула яркая лампочка и на долю секунды всё вдруг стало прежним – уютным, жилым, родным, словно они всё ещё жили здесь… Потом время опять прыгнуло на двадцать лет вперёд, и он оказался посреди полупустого, холодного, заброшенного жилья, неживого, лишившегося хозяев…

Ладно, оставим лирику, приступим к делу. Он методично пересмотрел все полки и тумбочки. Вот несколько старых книг – толстенный том в картонном переплёте, с золотым тиснением. Пушкин, выпуск 1939 года. Это надо забрать!

Дальше шла какая-то муть: подшивки «Работницы» и «Здоровья», «Малая Земля» Брежнева – это всё бабе Нине, пусть разбирается. Нам оно не надо. Он отобрал ещё несколько книг, вазу с отколотым краем, старинную фарфоровую статуэтку. Упаковал собранное в прихваченный с собою баул, попробовал – ничего, не сильно тяжело. Ну всё, можно приступать к пиву.

А, вот ещё куча старых пластинок… Да зачем они, пусть баба Нина слушает. Он рассеянно перебирал пыльную стопку, как вдруг рука непроизвольно вытащила небольшой чёрный конверт с портретом певца – лысоватого, с ястребиным носом и пронзительным взглядом.

Да-да, та самая, «Александр Вертинский. Прощальный ужин». Он криво усмехнулся, нашёл среди вещей, отложенных для бабы Нины, старенький проигрыватель, включил, поставил пластинку на диск. Надо же, работает…

Зазвучали первые аккорды старинного рояля. Комната вдруг стала иной: жилой и уютной, вместо дивана в углу появилась старая тахта под пёстрым пледом, разбросанные вещи спрятались по своим местам.

Виктор с удивлением заметил, что не только комната изменилась. Он тоже стал другим – исчез его живот, распрямились плечи, потемнели волосы. А музыка осталась прежней. Тот же рояль, тот же голос, те же слова …

Сегодня томная луна,

Как пленная царевна

Грустна, задумчива, бледна

И безнадежно влюблена.

Сегодня музыка больна,

Едва звучит напевно

Она капризна, и нежна,

И холодна, и гневна…

Сейчас откроется дверь и войдёт Стася…

*****

- Стаська, ну ты где? Фильм давно начался!

- Иду, уже почти иду, Вик!

Вик, он же Витя, недовольно ворочается. Опять Стаська прибежит к середине фильма, начнёт выспрашивать, уточнять. Пока ей объяснишь, сам потеряешь нить. Да и куда уютнее смотреть кино вдвоём, на узкой тахте, укрывшись мягким пёстрым бабушкиным пледом!

Они обычно лежат, прижавшись друг к другу, она с краю, он – возле стенки. Обнимает её сзади, нежно теребит мягкие русые волосы. Стаська хоть и худая, но гибкая, не костлявая. Потянется под его руками, выгнется ивовой веткой… Какое уж тут кино!

- Котенька, милый, ненасытный ты мой…

- Разве ж тобой насытишься, любимая, солнышко моё!

… Они всегда засыпали обнявшись, не одеваясь, чтобы и во сне чувствовать близость. Просыпались ночью, опять тянулись друг к другу. Утром, еле продирая глаза, чумные, пробивались к реальности сквозь звон будильника. Мчались на работу, досыпая на ходу. Время любви, новый медовый месяц: одни в квартире, некому им мешать! Как там, в этой песне?

За упоительную власть

Пленительного тела,

За ту божественную страсть,

Что в нас обоих пела!

Он никогда не звал её Настей. Анастасия, Настасья, Стася. Насть много, а Стася одна. Она называла его – Вик. Вик и Стася – таких имён нет больше ни у кого… И так здорово, что они живут одни! Никто не мешает вечером сидеть на крохотной кухоньке и пить чай. Нет, не общепринятый в те времена перестоявшийся настой, пахнувший веником. У бабы Лизы нашлась старинная книжка, где описывалось в подробностях, как надо правильно чай заваривать.

Они завели специальную посуду, раздобыли набор песочных часов на три, пять и восемь минут. Находили где-то разные сорта чая, смешивали их в прогретом фарфоровом чайничке, следили за водой, закипавшей в специальном ковшике – заливать сухие, чёрные стружки надо в строго определённый момент кипения!

Укутывали заварочный чайник, ставили песочные часы – чтобы чай ни одной лишней секунды не перестоялся. Разливали дымящийся настой в широкие бабушкины, из настоящего китайского фарфора, чашки. Пили – упаси Боже! – без сахара, смаковали тонкий вкус. Частенько, в нарушение всех чайных традиций, Вик приносил бисквитно-кремовый тортик за два двадцать. Как же упоительно было лопать этот тортик с духовитым чаем, под пластинки на старом пригрывателе!

Это Стаська открыла для него немного наивные, но такие щемящие песни Вертинского. Вообще, приучила к стихам, которых он раньше не понимал. А как они тогда с ней пытались разобрать строчку из «Прощального ужина»!

Отлив лениво ткёт по дну

Узоры пенных кружев.

Мы пригласили тишину

На наш прощальный ужин.

Кто ткёт узоры по дну? Стаська говорила, что Клиф: «А Клиф лениво…». А кто такой Клиф? Ну, не знаю, какое-то морское божество… Однажды его осенило: отлив! Но Стаська была не рада… Ей так не хотелось расставаться со своим Клифом…

Как всё было наполнено жизнью, ярко, насыщенно! Они жили, словно взахлёб, совсем не так, как он раньше – дома, с родителями: скучновато, размеренно… но ведь так привычно!

А в тот вечер стояла полная луна… Стася была с ним особенно нежна, и при этом сосредоточенна, словно всё время прислушивалась к себе. Ласково обнимала его, обцеловывала. Они соединились тогда, как никогда трепетно, и в то же время страстно. А потом она лежала у него на груди, как золотая тучка, спрятавшись от всего мира.

- Котенька, милый, давай никуда завтра не пойдём! Побудем весь день вдвоём! Там, на улице сыро, страшно. А мы чайчик заварим, тортик купим… Я для тебя специальных отбивных нажарю! По первой программе вечером фильм интересный… Потом я подарочек тебе приготовила. Какой-какой, завтра вечером узнаешь… Ну, пожалуйста, Викочка!

- Ну, Стасичка, солнышко моё, ну как же… я не могу. Мы к маме должны пойти обязательно, мы же обещали, нас ждать будут, - Вик понимает, что говорит неубедительно. Ему самому очень хочется остаться дома, побыть со Стаськой вдвоём целый день – когда ещё такая возможность выпадет!

Но он не может подвести маму! Сам виноват – не надо было тогда соглашаться. Ведь никакого праздника, обычный выходной. Просто неделю назад Варвара Сергеевна позвонила ему на работу и позвала их на «семейный праздничный обед», а он не смог возразить, не хотелось её обижать.

Маме возражать вообще трудно. У неё всегда получается так, будто это они напрашиваются к ней, а она милостиво соглашается их принять. И как теперь отказаться? Кроме них должны прийти двоюродная сестра Лена с мужем и маленьким сыном, мамины подруги (они тоже считаются семьёй).

Если Вити с Настей (мама не признаёт их Вика и Стасю) не будет, она начнёт звонить и выспрашивать, почему они не едут, что у Насти опять болит, и почему такое неуважение к матери. Если отключить телефон, приедет на своей старой «Волге» отец, всю жизнь смотрящий на мир глазами обожаемой Вареньки, станет требовать, чтоб они немедленно собирались.

А Стаська каждый раз обижается: «Ну сколько можно! Каждые выходные у твоей мамы! У моих родителей не бываем никогда, да и вообще, лучше бы вдвоём сходили куда-нибудь!»

Когда он уступает жене и они пропускают обязательный «семейный обед», мать начинает обрывать телефон: и на работе, и дома. Дотошно выяснять, почему они давно не приходят, может, Настенька на неё обиделась? За что, ведь она хочет только добра!

Мама никогда не была в востроге от Стаси. Наверное, ей хотелось заполучить тихую, уютную невестку, эдакое приложение к сыну, нового члена семьи без собственного мнения и права голоса. Несмотря на то, что Стася совершенно не соответствовала её идеалу, мама настаивала, чтобы они жили у них, надеясь, наверное, со временем «прогнуть» её под себя.

Правда, вначале почти год они обретались у Стаськиных родителей, потому, что там до института – рукой подать. Жили в маленькой комнатке-спальне, а «предки» в проходной комнате. Отношения были спокойными: старшие не лезли в их жизнь, а молодые старались не сильно им мешать.

Но всё равно, было тесно, неудобно, неуютно. Тем более, что вскоре возвращался из армии младший Стаськин брат, комнату приходилось освобождать. Поэтому сразу после защиты дипломов, уступили уговорам Варвары Сергеевны и переехали в её просторную трёхкомнатную квартиру.

А та не хотела понимать их желания жить своей семьёй. Сердилась, когда молодые после ужина закрывались у себя в комнате, стучалась, приглашала к «семейному вечеру» у телевизора или к общему столу. Всегда приходила на кухню, когда они устраивались там вдвоём, вклинивалась в разговоры. Допоздна смотрела телевизор в гостиной, куда выходила дверь их комнаты, ходила по квартире, зажигала свет. Приходилось любить друг друга тихо, без звука, не расслабляясь.

Стаська всё чаще ссорилась с ним из-за этого. А ещё из-за того, что мама не разрешала ей готовить, даже для себя – «на кухне должна быть одна хозяйка!».

– Да пойми ты, - Стася чуть не плакала, - у меня желудок больной, а мама твоя готовит по-своему, хоть и вкусно, но очень жирно, я не могу такое есть! Ну поговори ты с ней! Я же вижу, они все на меня косятся - такая молодая и такая вся больная… Да ещё на праздники водку пить заставляют! А потом меня полночи рвёт, и два дня я сижу на чае с сухарями!

Он бубнил что-то невразумительное, обещал поговорить с мамой, прекрасно зная, что говорить не будет, так как это только приведёт к лишним ссорам.

Поэтому они так ликовали, когда баба Лиза, сразу полюбившая Стаську, вдруг решила на полгода уехать к своей дочери, сестре Витиного отца в Харьков и пригласила их пожить в своей квартирке. Так радовались уединению! А Варвара Сергеевна была в бешенстве. Всё решили без неё, а главное, Витенька пошёл на поводу у жены и у бабки, вопреки её мнению!

С тех пор она устраивала «семейные обеды» почти каждое воскресенье, непременно требовала их присутствия, ненавязчиво сокрушалась, как Витенька похудел, подкладывала ему на тарелку кусочек пожирнее.

Затем стало ещё хуже. И Вик, и его родители знали, что Стася на первых курсах института была в составе полусамодеятельной, почти профессиональной театральной труппы. А ему она также призналась, что у неё с одним из артистов был роман, закончившийся нежелательной беременностью. Вик не расспрашивал её о подробностях, понимал, что она очень переживает, и тему эту больше не затрагивал.

Он не ревновал её к прошлому – сам, бывало, весело проводил время в студенческой общаге, но вот то, что Стаська никак не могла забеременеть, его начинало тревожить. Да и мама изводила расспросами. Стася на первых порах, через силу смеясь, отвечала, что надо институт закончить, потом просто уходила от этой темы. А он однажды в телефонном разговоре… ну, допустил намёк, потеряв на секунду бдительность. Варвара Сергеевна намёк приняла к сведению, но виду не подала.

И вот тогда, в тот самый день, в конце долгого обеда, - когда он уже думал, как покультурнее объявить, что им пора домой; - когда наконец, вроде бы, иссякла долгая, вязкая тема беременности дочери маминой подруги, и рождения внука у соседки; - когда наступила тишина, предшествующая обычно окончанию застолья, Варвара Сергеевна вдруг повернулась к Стаське и притворно-ласково спросила:

- А вы так и будете вдвоём свободой наслаждаться? То после института собирались рожать, теперь что, карьеру надо делать?

- Мама, всему своё время! Не надо на нас давить, мы сами разберёмся! – вступился Виктор за молчащую Стасю.

- Да кто же на тебя давит, сыночка? Как ты можешь так говорить? Я же добра вам хочу, без деток – какая семья, а вы уже почти три года женаты…

- Мама, мы сами разберёмся! Зачем ты вмешиваешься, да ещё при всех…

- Смотри на него, сами они разберутся! Как же! Тебя, дурачка, за нос водят, а ты всё «сами, сами…»

- Викочка, пойдём, пожалуйста, домой. Мне плохо…- тихо тронула его за рукав Стася.

- Кто это меня водит за нос, мама? – он повернулся к Стасе, - сейчас идём…

- Кто тебя водит? Твоя жена, - она произнесла это слово с явным сарказмом, - три года она морочит тебе голову, что ещё рано, что надо пожить для себя! Она же не может иметь детей!

- Мама! Перестань!

- Вик, пожалуйста, прошу тебя, уйдём скорее, разве ты не видишь, что нас хотят поссорить!

- Нет, Витя, ты обязан мать выслушать! Она же актриска, она тебе сейчас всё, что хочешь изобразит, как три года святую невинность изображала!

Стаська, вся в слезах, пыталась пробиться в прихожую, Вик в растерянности пытался остановить её, а Варвара Сергеевна уже не говорила, а почти кричала:

- Расскажи нам, Настенька, комедиантка ты наша, сколько артистов в твоей постели побывало, да сколько раз ты аборты от них делала! Это ты его можешь дурачить, про свою непорочность рассказывать, а мать не обманешь, нет! Мы-то думали, ты там пару раз в КВН участвовала между делом, и всё. А я про тебя всё разузнала! Как вы на гастроли ездили, и какие оргии там устраивали! А теперь ты невинность изображаешь?

- Что вы говорите, Варвара Сергеевна, какие оргии? – растерялась Стася.

- А такие! Какие все артисты устраивают, вдали от дома, понимаешь!

- Мама, не смей! – он двинулся на неё, пытаясь заставить замолчать.

- А-а, Серёжа, смотри, он меня чуть не ударил! – завизжала Варвара Сергеевна, обращаясь к мужу, - Ой, мне плохо, сердце! Дайте валокордин… Серёжа, Витя… - она начала заваливаться на стул, хватаясь за грудь.

- Мама! – Виктор бросился к ней, а в глазах застыли, словно на фотографии: мама, хватающая ртом воздух; отец, отшвырнувший мешающий ему стул; Стася, стоящая возле стола и закрывшая уши ладонями с тонкими пальчиками; злорадно улыбающаяся Елена Максимовна.

Потом всё пришло в движение: мама упала на стул, он подбежал к ней с одной стороны, отец – с другой, Стася сдвинулась с места, кинулась к выходу, и только Елена Максимовна продолжала неподвижно сидеть со своей злорадной улыбкой…

Он кинулся в прихожую за Стасей, но отец схватил его за руку:

- Куда!? Мать при смерти, а ты бежать? Назад!

- Стася, подожди! – он снова бросился к маме…

…Разумеется, всё обошлось, скорую мама вызвать не разрешила. Она сидела в своём кресле, полузакрыв глаза, и только повторяла иногда: «Ты только, Витенька, не уходи…». Но он всё же вскоре уехал. Когда Вик вернулся домой, Стася лежала на диване, лицом к стенке и плакала. Потом её начало рвать, просто выворачивать наизнанку. Она никак не могла остановиться, чуть не теряла сознание, так что пришлось вызывать скорую. Стасю увезли в больницу.

Он не удержался, позвонил родителям. Трубку взял отец, и Вик начал кричать, что они довели Стасю, что она в больнице, на что отец ответил, что лучше бы сын спросил, как чувствует себя его мать, а не устраивал истерику по поводу своей жены-симулянтки.

Он разбил телефонную трубку, достал из серванта бутылку дорогого коньяка, припасённую для гостей, и выпил её всю, не почувствовав облегчения.

Стаську выписали только через неделю. Врач сухо сообщил, что у неё был сильный нервный срыв, а на его фоне – выкидыш. И теперь, скорее всего, детей у неё больше не будет. Виктора словно оглушили. Значит, Стаська была беременна! Почему же она ему ничего не сказала?

Кинулся к ней, но встретил молчание. Жена замкнулась в себе, почти не разговаривала с ним, пила кучу лекарств. Спала она теперь полуодетой, завернувшись в одеяло, не отвечая на его робкие попытки сближения. Вскоре позвонила баба Лиза, сказала, что больше гостить не сможет, ей пора возвращаться.

Он сообщил об этом Стасе, та пожала плечами. На другой день, когда Вик пришёл с работы, впервые после болезни приготовила его любимые «специальные отбивные», сходила в гастроном за тортиком. Они опять заварили чай, сидели вдвоём на маленькой кухне, но всё это было уже другое, ненастоящее. А потом Стася сказала, что раз баба Лиза возвращается, она пока переедет к своим родителям. Вдвоём туда ехать нельзя, там тесно, у неё даже нет своей комнаты.

Пусть Вик решает с жильём, к его родителям она не поедет. Когда у них будет свой угол, она приедет к нему, если он, конечно, захочет.

- Почему же ты не сказала тогда, что беременна? Я бы всех их послал, остался бы с тобой!

Она устало покачала головой:

- Никого бы ты не послал, Витенька, - не Вик, не Викочка, а – Витенька. Это сильнее всего резануло его слух, - знаешь, нельзя жить на две стороны, а выбрать меня ты не смог… Я хотела сказать тебе о своей беременности в тот день. Хотела, чтобы при этом мы были только вдвоём, нет, уже втроём, чтоб в этот день у нас был праздник… Это и был тот подарочек, что я обещала. Но тебе он оказался не нужен… Всё, пожалуйста, не надо, не говори ничего, мне нельзя нервничать, мне опять будет плохо… не трогай меня!

Она убежала в комнату, где так и пролежала, молча завернувшись в одеяло и плача. Молча.

…Мы пригласили тишину

На наш прощальный ужин.

*****

Комната снова стала прежней. Затихла музыка, исчезла тахта под пёстрым пледом, появился прежний диван. Плечи сгорбились, футболка натянулась привычным пивным животом.

Как же так? Почему он не вернул Стасю? Почему не пошёл в профком: как молодому специалисту, ему положена была комната в семейной общаге. Потом бы встали на очередь… А ребёночка можно было бы взять из роддома, отказника, а там, глядишь, Стаська бы вылечилась, своего родила…

Надо, надо было тогда встряхнуться, уехать в общагу, забрать туда Стаську! Но он, полагая, что всё само утрясётся, вернулся к родителям (жить же где-то надо!), растворился в привычном домашнем мамином уюте (Стася и вправду, так готовить не умела!), не смог оттолкнуть от себя Аллочку, дочь той самой Елены Максимовны (а сколько Стаська может дуться, молчит только в трубку и плачет!).

Аллочка мягкая, полнотелая, готовит почти как мама, не перечит ему, хотя и делает всё по-своему. Сначала он дёргался, потом махнул рукой: ведь так спокойно жить, не заботясь о быте, без страстей и скандалов, не разрываясь между женой и родителями, ведь мама Аллочку любит, да ещё и забеременела она вскоре, внучку бабушке Варе подарила!

А Витя полюбил покой, пиво с копчёной рыбкой, уютную сдобную Аллочку, которая никогда не слушает Вертинского, не заваривает правильный чай, не может прочитать монолог Офелии, в постели просто исполняет свой долг. Зато с ней спокойно и безмятежно, да и с мамой отношения наладились.

Бывший Вик никогда больше не видел Стасю, не знал, что с ней. Эта страница его жизни закрылась, осталась в прошлом. На полчаса он вынырнул из сладкой спячки, но дольше противиться этому сну уже не мог. Снял пластинку с диска, положил в конверт, бросил в стопку.

Придвинул к себе пиво и, блаженно жмурясь, предвкушая удовольствие, начал чистить копчёную рыбку…