Коршун

КОРШУН

Илья Коршунов возвращался с раскатов* по тёмному. Мощный водомет уверенно гнал небольшой катер вверх по извилистому руслу протоки. Не снижая скорости, рыбак искусно лавировал между меляками и полупритопленными каршами*, коварно затаившимися в темной воде. Уверенно огибал низко нависшие над суводями* коряво изогнутые стволы прибрежных деревьев. Таящиеся во мраке преграды и опасности он знал наизусть. Недаром всю жизнь, с босоногого детства, мотался с отцом и дедом на старенькой бударке* под тарахтящей «Стрелой» по этим бесконечным речным лабиринтам. На душе у него было легко и радостно. И мысли веселые.

- Не с пустыми руками домой приеду. С добычей. Да с какой! Всем на зависть!

Рядом с креслом, под правой рукой, прикрыты брезентом три мешка с осетриной; в носовом люке, в казане, кастрюлях и даже чайнике – свежайшая икра так и дышит каждым упругим черным зернышком.

- Килограммов на десять деликатесик потянет.

Мужчина задымил сигаретой и прибавил газ.

- Вот ведь как бывает, - рассуждал про себя довольный Илья, - Только сегодня утром отправился в низа* с расчетом дня на три, не меньше. Наметил в Крестах, на пересечении двух банков*, выметать режаки* на краснуху*, подождать, не спеша покараулить рыбешку. Ан вон как выгорело: одним днем вертаюсь. Леха Маштаков навстречу попался. Вернее, видел-то его только я, а он – нет. Потому, как я в ивняке схоронился. Капканы на ондатру и норку в укромном месте ставил. Думал, може, и енотка попадется. Вот Леха и пролетел мимо, а меня – то и не заметил. Благо, его пастбище у меня уж давно на примете; ещё в позавтом годе усек место, где стервец, промышляет. Ну, я и проверил его снасть. А туда, не успел хозяин отъехать, два тяжелых оковалка* ввалились приличного размера. Мне на счастье.

Быстро управился Илья с негаданным подарком судьбы. Привычными движениями сноровисто разделал громадные рыбьи туши. Головы, кишки и хвосты бросил в тростниковую крепь на радость енотам и воронью. Икру пробил через грохотку*, присолил как полагается.

Выставил Коршунов на самом рыбоходе свои сетки – оханы*, притопил их умело, засек маяки, обмыл удачу самогонкой, закусил и – назад. Позвонил по сотику перекупщикам, перенес встречу на-пораньше.

Попутно свернул в Баткашный култук*, погонял лебедушек. Точным выстрелом взял одну красавицу. Отменное жаркое завтра будет. Пришлось, правда, кружным путём назад возвращаться. Время, по-любому, добро сэкономил. Задержался, однако, у ловцов. Посидели на караванке* у дымящегося котла со знакомым атаманом, покалякали, вмазали хорошенько. Забрал без особых церемоний у них из живодной прорези* троих матерых сазанов. Икряных. Домой, на юшку. Вот и припозднился малость, не заметил, как стемнело.

- Да будь хоть совсем черно – плевать – думал Илья. – Я и у черта на рогах дорогу с закрытыми глазами найду. А тута знаю все, как свои пять пальцев. До дома ещё далеко. Да и торопиться некуды. И бояться-то больно не кого. Сегодня инспектор свой в доску дежурит. Уж сколько мы с ним в свое время покуролесили – не приведи господь! На целую банду хватило бы. Уважает он меня за удаль бесшабашную.

Илья потихоньку убавил ход. Допил что было. Прислушался. Вокруг тихо. Движок приглушенно урчит на малых оборотах. Катер медленно, но напористо рассекает во мраке тугие встречные струи. Невдалеке могучим плёском* хлопнул по водной глади гуляющий сом. Ночь безлунная. Густая облачность. Берега едва различимы. Где-то в черных зарослях, словно бык, протяжно мычит выпь.

Хмель разгоняет кровь. Тело переполнено нерастраченной силой. Хочется гулять и орать во всю Ивановскую. Эх, раззудись плечо, размахнись рука! Нахлынули приятные воспоминания.

- Да у меня и в роду-то мужики все крутые были. Крепкие. Зажиточные. Уж чего-чего, а своего-то не упустят, ни-ни. Не опоздай я родиться, был бы кулаком. Мимо рта не пронесу. Это уж точно! Что же мне – от власти, что ли ждать подачек? – Как бы, не так!

Он снова прибавил ход.

- И, ведь сказать без лишней скромности, я всегда первым парнем на деревне числился. Есть что вспомнить. А этим пионерам - комсомольцам я салазки-то покурочил в свое время вволю. Меня, Коршуна, все боялись.

Плавно повернув штурвал, рыбак аккуратно обошел едва угадываемую легкой рябью на зеркале реки подводную отмель, что у ухвостья темнеющего густым лесом островка, и точно вписался в крутой изгиб фарватера.

- Первый «Жигулёнок» в округе, опять же мой был. Всем на зависть. Шумно обмывали, весело катались. Дело – то зимой было. Такие пируэты по замерзшей реке выписывал – жуть! В тот же вечер машина напротив пристани под лёд ушла, в снежком припорошенную полынью. Ничего: вынырнул – живой и невредимый. И тачку вытащили. По горящим фарам нашли.

Илья нашарил правой рукой бутылку, разочарованно глянул в горлышко пустой тары и швырнул её в сердцах за борт.

- В другой раз, задержался я как-то в городе после шабашки*и опоздал на «Ракету»*. В кассе говорят, мол, последний рейс ушел. Ну а я, баламут ещё тот, тем более под кайфом: мне и море по колено. Заплатил гужом аж за все места и ехал, как король, один домой, в родную деревню. На подводных крыльях, персональным спецрейсом. Всю выручку за месяц работы враз отдал. Сельчане после того шибко зауважали. Долго об этом случае народ гудел.

Пригнувшись от ветра, наклонившись под самый руль, Илья прикурил «Приму» с первой же спички.

- Да и баб я не пропускал. Если уж глаз положил на какую, – все: или у неё вдребезги, или у меня пополам! Раз залез к председательше в окошко, и никуда она не делась. Прямо на супружеской кровати и отдалась. И не раз. Да и они, сучки, шибко меня почитали, видно за силу и смелость. Хоть гарем открывай. Кстати, неплохо бы сейчас телочку поиметь. А то моя Тоська уже давно не тянет по этой части. Да и выпить еще маленько бы не мешало...

Впереди, за поворотом, витиевато драпированным колеблющимся ивняком, замерцала огневка.

- Это база. Для московских гостей. Восточная Венеция называется. Аркашкино хозяйство. С ним мы тоже немало делов в прежние времена зробили. Он же известный взяточник – на прикормку хорошо идет, не хуже того карася. Но, то ли проворовался, то ли с руководством не поладил – пропал куда-то. Не видать его что-то в последнее время. Вся команда на объекте новая, хари незнакомые, небось, приезжие. Но заехать, навестить надо. Пусть знают наших, ме-еестных!

Илья заглушил мотор. Ватным одеялом сдавила уши внезапно наступившая тишина. Шлюпка бесшумно ткнулась носом в кранец*, что у борта пристани. Незваный гость надежно зачалил конец*. Осторожно перебрался через леера. Под шиферным козырьком, едва освещаемый слабым светом лампочки, деловито копошился, перебирая свои сети, большой паук.

– Тоже, наш брат, ловец – усмехнулся про себя Коршун.

На палубе было пусто. Возле кнехта, на деревянном кружке, валялся приличных размеров карбовочный нож*, облепленный мелкой судачьей чешуёй. У камбуза слегка дымился мангал, источая едва уловимый запах свиного шашлыка. Над дверью висела чалка воблы, напоминавшая усохших кариатид.

Что-то подозрительно тихо на брандвахте. Только монотонно жужжит дизель-генератор. Прокрался к двери в кубрик. Никого. Обычно тут гужбан, дым стоит коромыслом. Видать, клиентура еще не заехала.

В трюме щелкнул выключатель, в курительной салоне загорелся свет. Шаркая шлепанцами, вышел в полосатом тельнике заспанный дежурный матрос. Личность новая, не знакомая. Потягиваясь спросонья, здоровенный детина спросил неожиданно тонким голосом:

- Кто такой? Чего надо?

- Где хозявы? – вопросом на вопрос хрипло нараспев ответил Илья. И тут же добавил вкрадчиво: - Ты один что ли?

Увидев затрапезный рыбацкий вид пришельца, парень спокойно пояснил:

- Соляра вот-вот кончится, уехали горючкой затариться, да вот, второй день как нету. Загуляли, небось, в городе-то. В номерах москаль один с нашей шваброй. Да вырубились, поди, уж давно.

Илья подошел к борту, тяжело оперся на поручни. Матрос молча дал ему закурить, и, прикурив у гостя, пустил сизый дымок. Над головой мирно шелестела густая листва, чуть заметная в мерцающей тьме. Внизу, под причальной стенкой, бойко журчал невидимый водный поток.

- А тебя как звать – то? – повернувшись к парню, доверительно спросил Коршунов.

- Олег.

- А по фамилии?

- Ну, Спичкин, а что?

- Вот, что, Олешка! – хрипло проговорил с кривой усмешкой Илья, крепко взяв матроса железной пятерней за шею. Ты здесь человек новый, меня, видно, не знаешь. – Дохнул сивушным перегаром. - Пока… Илюша я. Коршун. А меня тута все знають. И уважають!

Парень не успел опомниться, как могучая рука швырнула его через палубное ограждение, и он мгновенно очутился за бортом, в черной воде. Течение вмиг подхватило нерасторопное, размягченное со сна тело.

***

Вскоре ошарашенный такой неожиданной выходкой таинственного посетителя, мокрый до нитки, Олег смиренно выслушивал неторопливые указания обнаглевшего гостя.

- Так, короче, открывай бар, и не жмись, в долгу не останусь. А теперь Илюха гулять будет! – твердо отчеканил Коршунов.

- Совсем оборзел, гад! – подумал про себя насупившийся вахтенный, - Ну ладно, я ужо для тебя озверинчику не пожалею. Мало не покажется!

***

Далеко за полночь, изрядно напоив охранника, откушав разнообразной снеди и добро нагрузившись марочным алкоголем, наигравшись в бильярд, трижды попарившись в сауне, и хорошенько отмокнув в благоухающей лавандой пене джакузи, Илья отключился на массажном столе. Сколько проспал – не помнил. Очнулся от непонятного ощущения: как будто что-то остановилось. Словно в поезде: не хватает стука колёс. Так и есть: воцарились жуткая тишина и кромешный мрак.

Вскоре по шаркающей походке узнал приближавшегося Спичкина.

- Дизель встал, топливо тю-тю, света нет – едва вымолвил тот, периодически икая и водя нетвердой рукой по переборке в напрасных поисках бесполезного выключателя.

- Так, следующим номером нашей программы, - властно, нараспев прохрипел Коршунов, - отдельный будуар и телку. Ты меня понял? – тоном ниже угрожающе добавил он. - Живо! Свет не нужен.

И тут же снова захрапел.

- П-проблем нет, заплетающимся языком пробормотал себе под нос спотыкающийся впотьмах Олег, - Катька спьяну разохотилась, уже и двоих нас ей мало.

***

Медленно, тяжело возвращалось сознание и тут же растворялось в блаженной неге. В полном мраке, под прохладной простынкой, нежная, юная дева священнодействовала с глубоким знанием тонкостей Камасутры. Вот это кайф! Такая свежесть, такой аромат, такое умение! Чумовая задница. Давненько не приходилось пробовать ничего подобного! Плоть взыграла безудержно, силы воспряли десятикратно. И, со звериным рыком, матерый мужик набросился на молоденькую девчонку. Внезапно мощной волной нахлынувший чувственный экстаз неумолимо увлекал его в свой чудовищный водоворот. Садистские наклонности, раньше где-то глубоко дремавшие, в диком и беспощадном вихре вырывались наружу. В огромных, заскорузлых ручищах, под эластичной бархатистой кожей трепетала тонкая, упругая, туго пружинящая талия. Приятная свежесть её волос пьянила и возбуждала его до боли. Сила страсти Ильи была безумной. Истошные девичьи крики и умоляющие еле слышные причитания в полнейшей темноте, только усиливали животную похоть осатаневшего мужлана. Оба таких разных стана, кряжистый и гибкий, слились в лихорадочном бешеном ритме. И нет этой сумасшедшей скачке конца. Круглые девичьи коленки расслабленно тряслись и медленно раздвигались. Полновесные, словно спелые бутоны лотоса, упругие груди, выскальзывали в разные стороны из грубых ладоней.

Разнузданная похоть и сильное опьянение старого сластолюбца, перешли в патологическую фазу душевной и физической бесчувственности, какого-то обозленного исступления. В чреве плавучей бордели развернулась ужасающая картина неравного, смертельного гладиаторского боя. На невидимой арене гостиничной постели судорожно задыхаясь, металась беззащитная овечка под ошеломляющим натиском хладнокровного бойца мясокомбината.

Стоны изнеможения постепенно стихали. Но в Илью, как будто бес вселился. Он никак не мог остановиться. Его неудержимое буйство только нарастало. С умопомрачительной жестокостью терзал он расслабленную и уже не сопротивлявшуюся жертву, с остервенением использовал её в самых немыслимых позициях, буквально выворачивая наизнанку. При каждой слабой попытке вырваться из страшных объятий, он душил несчастную все сильнее, бесцеремонно вдавливая её изможденное лицо глубоко в подушки. Бесконечно долго истязал Коршун обмякшее тело, пока не забылся в тяжелом, глубоком сне.

***

Солнце было уже высоко, когда его острый, как стрела лучик, скользнув через иллюминатор в трюм, заставил Илью на миг приоткрыть глаза. Словно огнедышащее чудовище, равнодушно палящее светило болезненно припекало сквозь красную пелену ресниц, беспощадно раздражало воспаленный мозг, мучительно расплавляя и без того поврежденный рассудок. В мутном тумане ощутил он свои, как будто свинцом налитые, веки, чугунную тяжесть в оглушительно гудящей башке. Сознание дезориентировано. Память упорно спотыкалась о джакузи и, как заезженная пластинка, возвращалась назад. В глотке пересохло, язык, как горький, пропитанный желчью, наждак, едва ворочался во рту. Пить! Одно желание. Пить!

С неимоверным трудом, подняв пудовую голову, тупо посмотрел вокруг.

- Где я? Ничего не помню – тихо прорычал себе под нос.

Бессмысленным взглядом остановился на видении. Рядом с ним, на истерзанной, окровавленной постели лежит совсем молоденькая голая красавица, в бесстыдной позе, широко раскинув ноги. Кожа бледная, как простынь. Голова откинута в сторону. Густые, каштановые волосы разметаны в беспорядке. Что-то до боли родное и близкое показалось Илье в этом прекрасном теле. Он в ужасе закрыл глаза. Лучше не просыпаться. Или померещилось?

Внезапно, с пугающей стремительностью, вскочил он на ноги, протер отекшие красные веки. Не может быть! Нет, это дурной сон! Хмель моментально улетучился из головы. Не стыдясь своей неприкрытой наготы, тихо на цыпочках подошел Коршун к изголовью треклятого ложа. Осторожно откинув прядь шикарных волос, повернул к себе изящную женскую головку. О боже! Руки с содроганием ощутили мертвенный холод. Рассудок вновь помутился. На него остановившимся остекленевшим взглядом смотрела его собственная дочь.

- Катя? Катенька!! Катюшка, Котеночек мой родной – бессвязно шептали запекшиеся губы оцепеневшего от бесконечного ужаса, как громом пораженного отца.

Любимое, с пеленок боготворимое лицо, смотрело на него невидящими глазами, мёртвое, обезображенное смертельным страданием. Сколько нежности и заботы отдал он, ухаживая за прелестной дочуркой, родившейся с пороком сердца. В голове все перемешалось.

- Ничего не помню! – ошеломление, горе, стыд, отчаяние переплелись в расстроенном сознании. Илью охватил ступор.

- Катюша! Лебедушка!! Кровиночка моя!!! Как же это? Что же я наделал? Как ты здесь… – Бормотал в тихом оцепенении Коршунов, - Бред. Нет, это похмельный бред.

Перед глазами закружились, заплясали в диком хороводе злые багровые зайчики.

- Прочь от этого кошмара! Надо скорее очнуться.

***

Никто не видел, как Илья, с отрешенным взглядом сомнамбулы, в чем мать родила, машинально, прошел по накалившейся от полуденного пекла палубе, как перебрался через перила на нос своей шлюпки.

Дрожащими негнущимися пальцами торопливо отвязал он чалку*, отдав лодку во власть речной стихии. Легким, привычным движением вынул из люка ружьё, заряженное жаканом под кабана.

Гулкое эхо многократно подхватило прогремевший над полноводной речкой выстрел. Грузно упало в струящуюся воду могучее тело.

С отрывистым сиплым криком тяжело взлетела со старой бородатой ветлы потревоженная чапура*. Резко, изломанным клином, шарахнулась в бездонной небесной синеве молчаливая стая черных бакланов.

Высоко в зените, распластав неподвижно широкие крылья, медленно кружил коршун.

***

Учитывая, что в то же время и в том же месте отдыхал инкогнито один высокопоставленный чиновник из центра – это дело быстро замяли, отдав соответствующие указания профильным службам. Все закончилось вполне благообразным объяснением: несчастный случай.

Примечания:

Раскаты* – обширные приморские мелководья, раскинувшиеся между островами и поросшие тростником (местн.).

Карша* - коряга (тюркск.).

Суводь* - водоворот.

Бударка* - рыбацкая лодка.

В низа* - вниз по течению, в устье реки (местн. разговорн.).

Банк* - глубокий канал-рыбоход в мелководье.

Режак* - крупноячеистая сеть, снасть для ловли рыбы осетровых пород.

Краснуха* (красная рыба) - рыба осетровых пород /севрюга, осетр, белуга/ (местн.).

Оковалок* - туша (в данном случае – крупный осетр).

Грохотка* - редкоячеистое решето для протирки икры.

Охан* - ставная сеть на белугу.

Култук* - мелководный залив (тюркск.).

Караванка* - рыбацкая пристань.

Прорезь* - большая деревянная лодка с прорезанными бортами, предназначенная для транспортировки живой рыбы.

Плёск* - приплюснутая с боков хвостовая часть сома, которой он часто плещет по ночам по поверхности реки, привлекая к себе пару.

Шабашка* - временная работа.

Ракета* - речной пассажирский теплоход на подводных крыльях.

Кранец* - резиновая подкладка (автопокрышка), предназначенная для смягчения контакта между судном и пристанью.

Конец* - шнур, веревка, канат (морск.).

Карбовочный* - нож для разделки рыбы.

Чалка* - причальный канат, веревка (морск.).

Чапура* - серая цапля (местн.).