никифор

Его мать пришла в эту деревеньку по весенней распутице, заняв землянку умершего зимой кузнеца. Она родила его через месяц, уже по теплу, и поскольку речь не о ней, то мы только отметим, что она была молчаливой, лечила людей и скотину (не делая особых различий между теми и другими) и прибралась, завещав похоронить на опушке леса.

Зато Никифор... статный молодец с копной волос цвета пшеничной соломы, с румянцем во всю щеку. Как только начинал звенеть его молот, немногочисленные девки этой забытой богом деревеньки шли за водой, одев, лучшие обновки и проходя мимо кузни, нещадно вертели тощими от бескормицы задами в надежде привлечь его внимание.

Следует добавить,  что мать, была невысокой и худой, но дала ему в наследство глаза цвета изумруда, да такого насыщенного цвета, что не только девки - бабы обмирали, когда он сверкал своими зенками. Парень он был справный и фарт лип к его широким как лопата рукам. Заезжий чиновник с землемером добрались до деревеньки, разбив в пух и прах шарабан и три дня трудились в поте лица над запасами еды и мутного у местного богатея, а Никифор стучал молотом, шуршал рубанком и на четвёртый день шарабан стоял как новый.

Что ему заплатили за работу - то неведомо, но уйдя пешим в волостное село, он вернулся верхом и не один. На справном коньке, впереди себя он вёз её... Клаву. Такая же тощая, как и местные девки, она от них отличалась разве что глазами. Такой сини, наверное, и в природе не было. И бабы и девки теперь проходили мимо их землянки с одинаковым выражением лица и поджатыми губами,  а он, бывало, бросал работу, взяв её за плечи, усаживался на берёзовую колоду и долго вглядывался в бездонную синь её глаз... и тааааяяяял. Да и она застенчиво улыбалась и прятала лицо в рукаве старенького платья.

Зачем он приволок эту берёзовую колоду - он и сам не знал. На опушке леса, шагах в ста от кузни он свалил дерево, долго мерил шнурком, потом глядя в небо, шевелил губами, и видимо поняв, что ошибся в расчётах, всё-таки приволок её к землянке и пристроил вместо лавочки. Ближе к зиме Клава округлилась, поднялась грудь... и не только она, Никифор светился от счастья и к рождеству собрался в волость, купить ситчика на платьице Клаве, она хотела в мелкий синий горошек.

Метель его застигла в самом начале пути, да такая, что в шаге вперёд ничего не видать. Никифор слез с конька и пошёл впереди, нащупывая путь. Через два шага он вышел из метели, как за дверь землянки, и она теперь подвывала за его спиной. Перед ним стоял лес. Тот да не тот. Трава под ногами. Подснежники цвета Клавиных глаз. Какая-то песня без слов тянет его душу со сладостной болью и истомой. А вот и две певуньи стоят, положив головы на плечи друг - другу, а впереди них мальчик, всего в трёх шагах от Никифора. Как он его сразу не заметил? Берестяной рожок в руках у мальчика и глаза синие, как у Клавы, а в глазах древность, непомерная и неведомая человеку.

Где то, в глубине естества Никифора рождается голос и отдаётся во всём теле. -  Мне не хватает певуньи Никифор... Смотрит мальчик в глаза, кружится у Никифора голова. Бездонен взгляд неведомого.  - Ты знаешь, почему здесь? Где то за спиной скулит ветер...  - Иди... порыв ветра бьёт в лицо и кристаллики льдинок секут разгорячённую кожу.

Нет никого. Ветер стих, все по-прежнему кроме одного - весна кругом. Чавкает вода под ногами, нечастые подснежники смотрят синими глазами. Около берёз холмик коричневой глины. Спускается Никифор с пригорка, привязывает конька к коновязи, слышится грохот. Соседская Улька уронила ведра, шевелит губами. 

- Никифор!!? А мы похоронили тебя. И стоит в растерянности, не ведая как сообщить страшную весть. - Твоя Клава... ты не вернулся... в марте нашли... там, на опушке, тебя ждала... замёрзла... там и похоронили. Рванул обратно, упал на колени перед холмиком. Челюсти свело, крошатся зубы, а там, внутри, где совсем недавно звучал голос неведомого, растёт холодная наковальня невообразимой горечи, понимается к горлу, душит и змеиным шипом выползает сквозь обломки зубов и розовую пену.

 - Отдааааай... ни ветерка в весеннем лесу. Потом дооолго смотрел, как конёк похрустывает зерном, отобранным для посева. Он бы, наверное, умер от голода, если бы не соседская Улька.

Однажды прибирая с могилки растительную ветошь, наткнулся на жизнь. Так, намёк, всего-то стебелёк с тремя листочками. Всполошился, отвязал от Улькиного плетня конька и кинулся в волость. Оттуда вернулся весёлый. Привёз ситчик... тот самый, в синий горошек, как Клава просила. Разодрал его на тоненькие полоски и обмотал ими могилку вместе с двумя берёзками. 

Прошло время. Тряпочки выцвели и болтаются на ветру серыми ленточками. Никифора не узнать. Худющий. Скачет вокруг могилки, пляшет, высоко и неуклюже поднимая острые коленки. Седой как лунь, волосы шевелятся от вшей. Поёт, хохочет, скалится в равнодушное небо пеньками сломанных зубов. Только под изумрудными глазами две чистые дорожки, да бородёнка мокрая от слёз. Мужики, косясь в сторону опушки, машут руками...  пустой человек - дуууурак - дураком.