"Явление первое"

«Явление первое»


Она спала.
И вдруг почувствовала, что её… душат.
Не сразу. Вначале, подумала, что, может быть, форточка захлопнулась. «Нет! – Открыта, как и была…».
«Наверное, это просто нога открылась. И всё это просто от холода! Так уже бывало. Надо только укрыться». Пошевелила ногой. «Нет! – Укрыта!..»
Поворочалась, пытаясь расслабиться. Нет, - не отпускало!
Кто-то упрямо стискивал кольцо на шее…
Как будто даже всё ощутимее становилось чьё-то не Божье дыхание…
«Кто? За что? Нет, конечно, она не ангел. Но ведь трудится, как лошадь. Всё в семью. Ну, стала прилично одеваться. Так ведь и пашет же!.. Вон даже брат Лёши говорил, что у женщины «тряпок должно быть больше…»
«Умереть так рано и глупо - ?!..»
Ей было себя даже не так жаль, как детей. «Вон дочке ещё доучиться надо. Она же сама не сможет, слабенькая. Еле распутали пуповину, которая оплела плод перед родами. Оттого и родилась темнокожей…Хорошо, асфекция была недолгой…»
За окном лишь только чуть серело.
Астрологически Тефия была Скорпион.
И всем своим, всё ещё живым существом, она чётко почувствовала, откуда исходит опасность смерти.
Чьи-то всесильные руки тянулись к ней со стены напротив…
Там висела семейная фотография мужа. Вверху – три брата, он – младший – посередине. А внизу – сидят отец и мать. Все улыбаются.
Теперь именно свекруха Галина Сигизмундовна и душила Тефанью!
Всё сильнее сдавливая прочные, как корабельные тросы, лучи.
Тефа слабеющей рукой провела по горлу. Как будто ощутив сдавливающие пальцы с давно не неостриженными старушечьими ногтями. У той был диабет. И въевшуюся под ногти грязь она просто не замечала… «Ах, надо было остричь!..»
- «Неужели – за...?!»
Когда-то она отказалась остричь ногти на ногах уже подслеповатой и грузной свекрухе. Та обиделась.
Однако дыхание уже перехватывало насовсем…
«Неужели только за это?
Что ещё? А – а – а, ну не за этот же день. – Был день рождения свекрухи. Та пришла пообщаться по телефону со старшим сыном из Ленинграда. У самой Галины Сигизмундовны телефона не было. И тогда Тефия не сдержалась. Коротко поздравив свекруху, перешла к осуждению поведения сына:
- Ну, во-первых, муж мне, конечно, сказал. Но мы Вас вообще-то не приглашали…
- Не зря, наверное, говорят, что яблоко от яблони недалеко падает!..
Вначале мать смотрела на неё, будто в шоке. Затем тихонько сказала:
- Прости, Тефа!.. Не знаю, правда, за что… Уж лучше бы я сюда и не приходила… Но я же думала, что хотя в мой день рождения…
Крупные слёзы выступили и щедро покатились по видавшим виды щекам с прожилками времени…
А теперь словно тот же телефонный провод всё туже наматывался вокруг горла Тефии…
«Нет, не за это! – Свекруха ведь незадолго до кончины всё простила и даже попросила прощения, если была в чём-то неправа. Не со зла, как говорится…
За что же?!..»
«Ещё было, правда. Но ведь этого Галина Сигизмундовна знать уже не могла!.. Вернувшись с работы, как обычно измотанная, машинально взглянула на листки, исписанные рукой мужа. «Виршеплётство!» Но что-то зацепило её внимание. Какие-то отдельные слова нагло цепляли её подсознание. Остановилась. Прочла одно, второе…Почерк был не просто летящий. А сумасшедший! Будто лава извергалась. А он стремился запечатлеть хотя бы отблески струек.
Тефия остолбенела. Это уже не были строчки, которые пытался ей ранее читать муж, а она отмахивалась: »Извини! Сейчас некогда. ПотОм, хорошо?» И вот это потОм наступило. Вот только стихи посвящались не ей. А вот и то, что ей: «…Жену, как орден, лапать!» - Мерзавец! Она схватила всю охапку разнокалиберных листков. С истеричным наслаждением стала рвать их. Разбрасывала эти обрывки «белого снега» по его кровати: «Эстетствующий хам!»
Когда он вначале просто пришёл домой, а затем, как и она, долго «приходил в себя», наступила развязка…
Тефия плюнула ему в лицо. Впервые. Он был поражён. Просто схватил её в охапку (он был и выше, и сильнее, и занимался САМБо…) и посмотрел так, как мог посмотреть, когда даже животные шарахались от него, а шерсть у них становилась дыбом…
Когда он убедился, что среди порванного и поэма о матери, которую он хотел написать через образы волков-романтиков, которую он писал сквозь уже не первую серию слёз…
Разум его, видно, дал сбой:
- Как ты посмела? Это моя собственность! Жена испуганно, жалко и недоуменно смотрела на него снизу:
- Да, моя интеллектуальная собственность! Если говорить юридически. Если мораль для тебя уже ничто!
- Дай руки!
Что оставалось делать. Дала, ещё жалко улыбаясь, хотя уже что-то предчувствуя.
Он коротко размахнулся и мгновенно исхлестал её руки своими. Жёстко, хлёстко. Её руки вспыхнули, как после плетей. До него только теперь дошло, что, кажется, вот теперь уже всё. Мгновенно пронеслись все-все романтичные картины, которые испытали они вдвоём…
Со всеми их руками, телами, со всем. Тяжёлый ком подкатил к горлу. Он бросился гладить и целовать её руки. Всё, теперь ушло всё. Она совершенно беззащитно, в неподдельном ужасе отдёрнула их:
- Уйди, чудовище!
Чудовище! Неужели ты не понимаешь, что ты чудовище?!
Каким по-настоящему одиноким был теперь её плач: утешить её было совершенно некому:
- Вот дети придут, я им покажу!..»
Это было началом конца. Конечно, было и развитие. Муж вначале жаловался, что передачи Новогоднего «Огонька» она предпочитала ему… ПотОм стал прямо говорить о том, что их ждёт. Если она не поймёт, что вынуждены делать мужчины, если жёны отказывают им во внимании. Повторил многократно. Тефа только молча выслушивала, не стесняясь даже присутствия детей. Хотя даже они удивлённо взглядывали то на одного, то на другого родителя. И смущенно отводили взгляд. Она знал, что мужу это действительно «показано». И это… бесило её. Быть сборником она отказывалась! Ни за что! Конечно, ей предсказывали в юности, что природа её индеферентна. Что она, якобы, слишком холодна. Но она многому научилась в «Камасутре». Муж сам признавался, что был просто поражён однажды. Среди ночи он проснулся, желая поправить сбившуюся простыню. И застал жену в таком положении!.. От которого вначале «обалдел» - от обилия мыслей спросонку. А затем – от обилия новых, потрясающих впечатлений!..
Ох, как давно это было…
После того, она давала слово больше такого не делать. Когда узнала, как это называют среди мужиков.
Но когда муж таки «сходил» к другой «утешительнице», Тефка, желая привернуть его обратно, вновь сделала то же самое. Помогло!
Муж перестал! Вскоре устроился на престижную работу.
Но вскоре понял, что жена не может остановиться на достигнутом. Ей было всё не так, всё мало!.. Хотя он работал юрисконсультом биржи, жена, пронизав его сардоническим взглядом, спрашивала:
- Когда работать начнёшь?
И его вновь понесло. Всё чаще вспоминалась ему школьная любовь…
Он вновь начал её обманывать…
Однажды, не выдержав, она размахнулась ногой и врезала ему носком промеж ног:
- Чтоб уж никому не достался!
Муж опомнился не сразу. Обхватил руками промежность и присел тут же, в коридоре:
- Ты вообще соображаешь, что ты делаешь?
- А ты?»
… … …
И вот теперь, шатаясь, она всё же встала. И, держась за стенки, пришлёпывая тапочками, почти переползла узенький коридор блочной квартиры. Некстати вспомнилось: в народе такие дома звали то «крематориями», то «колумбариями»…
Тихонько приоткрыла дверь в комнату мужа. Уже несколько лет они спали порознь.
Муж, проснувшийся от неожиданного потока утреннего воздуха, проснулся. Инстинктивно подтянул одеяло под подбородок:
- Ты чего так рано, - спросил осторожно. Попытался улыбнуться: «Может, вспомнила, что она – жена?..»
Тефа выдавила из себя улыбку. Вышло жалко:
- Лёш! – Слабо выдохнула она.
Муж напрягся.
- Прости!.. Но пойми меня правильно…
Тот слушал, уже слегка расслабившись, с полуулыбкой: «Что на сей раз?»
- Сними, пожалуйста, фотографию…
- Какую ещё фотографию? А до утра нельзя…? – начал, было, сердиться он.
- Нельзя. Я тебе сейчас всё объясню…
Она вновь беспомощно и жалко провела по горлу. Собираясь не столько с мыслями, сколько с силами.
- Я так и знала, что ты скажешь… Сама не решилась, я же знаю, как ты относишься к …своей матери. -
Фотография, что ближе всего к дивану.
Сними её , хотя бы ради детей…
С лица Алексея сошла улыбка.
- Понимаешь… Твоя мать …душила меня во сне… Я поняла, - чистосердечно всхлипнула она, потирая горло:
- Ещё немного и…всё! – Всё! Понимаешь! – Хотя бы ради детей!
Она уже почти рыдала, болезненно и мелко вздрагивая всем телом. Ему стало её жалко, как никогда до сих пор.
Хотя, чего скрывать, промелькнула злорадная мысль: «Я ведь сколько тебя увещевал…».
И тут же, вдогонку – тёплая, о маминой любви». Даже …после смерти!» - «По шкуре мороз пошёл», как говаривала мама… «При жизни» она без устали повторяла, с неизъяснимой тревогой глядя на сына:
- Ну вот я умру… Пока я тут, я всё для тебя сделаю, всё отдам… А потом?
Что с тобой будет потом? Я уже не смогу бежать за машиной, как когда тебя отправляли в впервые в пионерлагерь…
Разве тебя кто-нибудь сможет любить, как я?
И слёзы сами-собой появлялись в её глазах.
Теперь оказалось, «тот свет» есть. И мама всё смогла! И как!..
Поругивая себя в душе за злорадство, Алексей встал.
Прошёл в «залу». Сохраняя видимое спокойствие, бережно снял ставший вдруг чудотворным семейный портрет. Попытался взглядом проникнуть под стекло, куда-то вглубь изображения. «Вроде бы – как всегда…»
Протянул руку. Провёл по стеклу.
Может быть, ему лишь показалось… Что от фото мамы шло ещё очень слабое тепло…
Оглянулся.
Жена с благодарностью смотрела на него. Кивнула:
- Спасибо!
Он беспомощно перевёл взгляд обратно:
- Ну и куда же вас теперь?
- Куда хочешь, но только не в этой комнате. Ну вот хотя бы вместо Маяковского. Я… ну пусть не я - дети тебе хоть чуть-чуть дороже?
В тоне жены исподволь стали возникать знакомые нотки. Он неслышно вздохнул. Словно мама вновь на миг вынырнула из небытия «То – я. А это – ты… Стефка – ведь хорошая баба. Злая только. Но что ж: «Бачылы очи, шо купувалы…» И она – мать твоих детей!..»
- Я понимаю, успокаивайся, - примирительно сказал муж.
И они разошлись по своим комнатам:
- Доброй ночи!
- Доброй…
Алексей вздохнул, снял нарисованный им ещё на первом курсе портрет Маяковского: «Не везёт! Не успел даже налюбоваться… « Перед этим дочка, производившая ревизию детской, попросила перевесить портрет: «Ты уж извини…». Да, он понимал, дочка взрослеет. И у неё появляются свои собственные интересы…
До утра положил Маяковского сверху – на пачку неразобранных и незавершенных стихов. Повесил семейный портрет на освободившийся гвоздь.
Уснул. Не сразу, конечно.
Утром дочь, слегка постучавшись, открыла дверь:
- А где семейный потрет?
- Углядела-таки! А говоришь, плохо видишь…
- Так там же прямоугольник на обоях. От Солнца выгорело.
Пришлось всё рассказать.
Дочь прямо на глазах повзрослела на пару лет. Хотя и перепроверила:
- А что, так бывает?
- Так вот, выходит, бывает!..
- Да – а – а…
Ну, я пошла пока!
И уехала на занятия в «универ».
Вечером, едва поздоровавшись с матерью, засыпала ей расспросами. Та всё подтвердила.
При этом вновь непроизвольно потирая горло.
След за целый день так и не прошёл…