удалить

МОЛЧУНЫ

Что за поветрие такое? Почему пожилые люди замыкаются в себе, перестают общаться с окружающими, а подчас и от пенсий отказываются напрочь? Что это? Реакция на то, что государство не обращает на них никакого внимания?

Обитель отшельника

Найти его непросто. Чтобы попасть к его дому, надо идти какими-то кругалями мимо высохших деревьев по узенькой тропке, поросшей квелой травой и бурьяном. Она начинает петлять и, в конце концов, вообще теряется. Листья на деревьях почему-то на ветру не шелестят. Это - одна из странностей, которые, по словам земляков Дубравина, довольно часто здесь происходят.

- Каков хозяин, такое и место, - заметил пожелавший остаться бесфамильным сосед Владимира Павловича. Я потом сделал вывод, что его зовут Василием. Хотя, может быть, чего-то и недослышал.

Второй странностью можно назвать тишину. Она стояла, наверное, такая же, как в восемнадцатом веке. Казалось, было слышно, как шелестят облака.

Тут я увидел избу, на крыше которой еще сохранился охлупень - так в старину назыали конек. Покосившаяся изба, казалось, была не моложе Макарьевского монастыря. Калитка закрывалась только на деревянную вертушку. Хозяин отсутствовал. Впрочем, я очень скоро понял: бояться воров ему не надо, поскольку украсть у него нечего. Как гласит поговорка, нищему и пожар не страшен.

Я вошел в дом. Тяжелая фиолетовая тьма обступила со всех сторон. Ржавые продырявленные ведра, щелястые, раззявые полы, березовый грязный веник-голик, скобленая столешница, которой давно не касалась тряпка, грязь и неряшество. Пахло, как в казарме, портянками, сапогами, старыми трухлявыми бревнами, источенными шашелем, а еще... советской властью минус электрификация. Нет, скорее на свет Божий из этих избяных сумерек! Именно в таком жилище поневоле начинаешь верить в домовых, их жен шишиг, кикимор и прочую нечисть.

Макарьевские легенды

Еще одна соседка Владимира Павловича, Галина Алексеевна Романова, объяснила, что он отправился в Лысково на пароме - в Макарьеве пустые бутылки не принимают. А их тут навалом: туристов много, стоит жара, пить хочется. «Вот и ездит Дубравин в райцентр почитай ежеденно». Большим грехом такой побочный приработок не считает. Написал однажды в своей тетрадке, что от этого какая-никакая, а все-таки польза, что делает он это «не ради личного обогащения, а для чистоты в природе».

На досуге он еще вроде бы и крыс муштрует, как заправский цирковой кудесник. И длиннохвостые пасюки, как говорит Василий (свою фамилию он и во второй раз назвать отказался наотрез), ходят перед ним по струнке. Но этот номер самодеятельный дрессировщик никому не демонстрирует. А в остальное время «сидит и в окошко зевает». А что про него судачат, Дубравину фиолетово. Одного дотошного журналиста - слишком назойлив ему показался - то ли оглоблей ударил, то ли замахивался...

Но не все макарьевцы рассматривают Владимира Павловича, как энтомологи - редкое насекомое. Люди все меньше знают друг друга и не хотят узнать больше, один видит в другом не того, кем он на самом деле есть. Тетя Маша, женщина уже почтенных лет, продававшая в помещении магазина полную корзину грибов всего за 200 рублей, выразилась по этому поводу так:

- Насчет крыс - не знаю. Может, это и сплетки. Но то, что Дубравин человек неуговорный, точно. Но не чужевер какой, не смутьян - наш, местный, макарьевский. Избу новую облаживает, руки в полной исправности. Просто чудак-мужик. Сначала мне вдиво было, а потом привыкла. А то, что не говорит, - его дело личное. Зато в ушах другим мозоль не набивает.

Но самую распространенную легенду, касаемую местной молчаливой достопримечательности, изложила Галина Алексеевна Романова.

- Он сразу после выборов говорить перестал, - сказала она. - Пришел на участок, а там его и прихворостили - лишили голоса, не включили в списки избирателей. А коль такое случилось, дырка у него посередь души образовалась - разобиделся и стал изъясняться только с помощью записочек.

Впрочем, говорят, что в день своего 65-летия Владимир Павлович все-таки «оскоромился» - обронил несколько фраз в том же самом, единственном в поселке, магазине, попросил что-то ему продать. А потом застеснялся, что «пост» нарушил, и с тех пор без тетрадки с ручкой снова нигде не появляется.

Но может быть, это тоже очередная легенда?

Не тот стар, что годами взял

Ждал я паром довольно долго. На берегу студентки Нижегородского архитектурно-строительного университета делали зарисовки старинных каменных башен с бойницами. Шла служба в храме...

И вот идет Дубравин навстречу. Бомж бомжем: в каком-то зачуханном наряде - рубашка не рубашка, куртка не куртка, кацавейка не кацавейка, не штаны, а что-то отдаленно их напоминающие. Но в тоже время гладко выбритый, а лицо просветленное какое-то. 69 лет и не дашь. Недаром ведь говорится: не тот стар, что годами взял, а тот стар, кто душой увял.

И то, что, по словам Галины Алексеевны, дырка у него в душе, как-то не ощущалось. Только вот в глазах - вопрос и что-то невысказанное. Хотя и понятно: как это что-то высказать, если не говорит вовсе?

Сам Владимир Павлович версию по поводу обета молчания выдвигает другую. Свою безголосость он объясняет тем, что участковый Виктор Кристинин пытался обвинить его в скупке краденого. И сразу хмуреет, становится лет на десять старше.

«Я действительно купил у одного мужика из местного леспромхоза резиновые сапоги, - пишет он на бумажке. - В 1992 году леспромхозовец, видимо, стащил их и продал за сто рублей - очень хотелось выпить. А я с директором леспромхоза Станиславом Петровичем Пустыгиным в одном классе учился, уважаю его. Хотел вернуть, но не успел. А после допроса участкового замолчал».

Так это или нет, сказать трудно. Галина Алексеевна утверждает, что Дубравин решил не говорить до 2024 года, хотя сам Владимир Павлович это опровергает: мол-дескать, не давал такого зарока. А голосовые связки не напрягает, бережет их потому, что объявил не какую-то там заурядную голодовку, к которым мы давно уже привыкли, а хитрую молчанку. И местные власти сначала призадумались: что это все сие означает? А когда увидели, что ничего, махнули рукой. Ну, хочет человек молчать - это всегда пожалуйста, от этого властям ни жарко, ни холодно. Даже наоборот - спокойнее.

Семья «протестантов»

Дух протеста витал в доме Дубравиных, может, сто лет, а может, и больше. Двое его ближайших «сродников» - сестра и брат - погибли в раннем возрасте. Еще один брат, Василий, утопился полвека назад: то ли от несчастной любви, то ли из-за чего-то другого - сейчас уже и не упомнишь. Но как бы там ни было, таким образом он высказал свое несогласие с жизненными обстоятельствами. Сестра по той же причине бросилась под поезд. Двоюродный брат - тоже Василий, Василий Чибисов, - был обвинен в поджоге дома. Но он, как считает Владимир Павлович, в криминале замешен не был, просто подвернулся под горячую руку. А в знак протеста стал ходить босиком по горящим углям костра. Но он не был йогом, которым огонь не страшен.

Владимир Павлович тоже «протестант». Его тоже этим ушибло смолоду. Он свои записочки хранит, как зеницу ока, поскольку, как излагает в своей заветной тетрадке, «это документы, чтобы не оболгали. Я свое достоинство берегу и дорожу честью, чтобы отстоять правду».

Свою правду он отстаивает с 1961 года.

Генерал приказал стать шизиком

В том памятном для Дубравина году он служил в Североморске. А там возьми и случись чрезвычайное происшествие: как считает наш герой, при попустительстве начальства нелепо погибли 18 солдат - замерзли в снегу. И Владимир Павлович, который, по его утверждению, перед командирами никогда не лисил, напрямки сказал «непригожую речь», заявил, что виноваты в этом дуролобы с чинами.

Командир, грозно зыркнул своими гляделками:

- Поговори еще у меня, я тебе язык к пятке пришью!

Услышав это, военный диссидент вытащил свой комсомольский билет и порвал его в клочья. А офицер доложил генералу Рубану, что рядовой Дубравин не только язва, чума, холера, брюшной тиф и гепатит, но еще и чуждый советскому народу элемент, которому нужно башку свернуть, как куренку.

Барометр показывал бурю. Генерал, не раздумывая, схвату да сразу рекомендовал врачам признать «протестанта» шизиком, чтобы покорность была в организме и чтобы чего не натворил от малого ума.

«Майор медслужбы Ремизов после обследования сделал заключение, что я нормальный, - вспоминает Владимир Павлович. - Но генерал боялся, что слух о двух ЧП подряд во вверенной ему дивизии дойдет до тогдашнего министра обороны и командованию не поздоровится. И подполковник медслужбы Вольф Лазаревич Цейтлин признал меня психически больным. И сказал: у нас госпиталь, тут опаски меньше, это своего рода санаторий, а вот попадешь в Ляховскую больницу - там ад. И я попал именно туда, в шестое отделение...».

Стеклянно-деревянный

С ним долго беседовали врачи. Они угадали его мысли. Да это было и нетрудно. Больница была хуже всякой каталажки. Властвовало время, когда простая человеческая порядочность и честность часто расценивались, как происк врагов.

Психиатр Агнесса Альтмарк пыталась взять Дубравина на испуг:

- Мы и не таких обламывали.

Владимир Павлович не растерялся. И хотя знал, что воевать с карательной медициной означает то же самое, что копать иголкой колодец, ответил:

- Это еще вперед поглядим, чья возьмет. Труса из меня не сделаете, разве что только труп мой получить можете.

Наверное, взрыв атомной бомбы в непосредственной близи от психушки произвел бы на тогдашних эскулапов меньшее впечатление. За своенравным пациентом установили неусыпный контроль, накачивали сильно действующими препаратами. Выхода не было - хоть головой крути, хоть ушами. Каждое малейшее непослушание наказывалось. Санитары могли и бока намять, и вправить мозги, которые, по их мнению, набекрень, и привязать жгутами к кровати, сделать «укрутку» - завернуть в мокрую простынь. Когда она высыхала, тело сдавливало словно тисками.

Дубравин стал тенью того, кем был. Одичал; словно стеклянная хрупкая этажерка, в строго отведенное время бродил по коридору, отмеряя несколько десятков положенных ему метров деревянными ногами. А когда зима 1965 года в конце ноября уже входила в силу, у него от передозировки лекарств остановилось сердце.

Но были хорошие люди и в те времена. Спасла его Римма Александровна Павлова, и Владимир Павлович словно очнулся от наркоза, словно глотнул чистой родниковой воды. И в итоге оказался на воле. Когда человек настойчиво ищет свободы, он становится сильнее и чаще всего своего все-таки добивается.

Одиночество - странная штука

Дубравин бодр, легок на ноги. Строит дом: родительская изба, где он сейчас живет, попала в зону затопления. После повышения уровня Чебоксарского водохранилища, если оно когда-нибудь будет, Волга скроет строение, которое давно пора сносить, навсегда. Сварить-постряпать ему тоже приходится самому. Да мало ли других забот?!

Я встретился с ним, и мне показалось, что прикоснулся к чему-то далекому и загадочному и сразу же отдернул руку, потому что я этого не понимаю. Потому что люди набиты предрассудками с головы до подошв ботинок, но это им невдогадку.

Они не всегда знают и другое: где кончается заблуждение и где истоки мудрости и мужества, где стремление убежать от самого себя - хотя бы в ту же добровольную немоту, а где намерение доказать, что это жизнь, которую мы сами выбираем. И можно ли считать одиночество Дубровина его карой, наказанием за то, что выбрал он жизнь не ту, которая ему предназначалась?

А еще мне показалось, что Владимир Павлович знает ответы на эти вопросы. Потому и молчит уже столько лет. К такому знанию, наверное, каждый должен придти поодиночке.

Она его помнит

Автору этих строк удалось разыскать Агнессу Михайловну Альтмарк, которая уже два десятка с лишним лет на пенсии. Она хорошо помнит Дубравина. По ее словам, все именно так, как он описывает, за исключением одного: она никогда никого «не обламывала» и вообще «человек очень мягкий».

- Дубравин вел себя совершенно неагрессивно, «карательных мер» к нему не применялось, - сказала она. - Выписался он в состоянии ремиссии, то есть в удовлетворительном состоянии. Забрала его жена. А то, что он замолчал, это объясняется шизофреническим мутизмом, то есть некоторым обострением болезни. Но он все равно заговорит.

Так или иначе, но Агнесса Михайловна проговорилась, косвенно подтвердив, что «карательные меры» в больнице все-таки применялись. Если не к Дубравину, то наверняка к другим.

Насчет клинической смерти Дубравина психиатр в отставке не помнит. Римму Александровну Павлову я не нашел - она на даче до зимы. Но так ли уж важно - была эта клиническая смерть или нет? Жизнь все-таки важнее. Жизнь каждого человека, каким бы он ни был. Даже если он трижды молчун.

Х  Х  Х

Самое любопытное, что в Нижегородской области обнаружился еще один добровольный немой. Это бывший сварщик Григорий Ворончихин, который живет в селе Двоеглазово на границе с Мордовией. Его «глухонемой стаж» немного меньше, чем у Дубравина. Но тоже солидный – 14 лет.

Ворончихин, как и Дубравин, отказался от пенсии по старости. Живет огородом и тем, что делает церковные свечи. За ними паломники идут к нему целыми группами.

Почему Ворончихин дал обет молчания, досконально неизвестно. Говорят, от несчастной любви. Но это только одна из версий. Сам же он ссылается на Священное Писание, где говорится, что «Молчание – золото».