Аз воздам

Танк содрогнулся, дёрнулся и замер. Промасленный комбинезон вспыхнул. Пламя опалило Михаилу лицо, горячая едкая гарь перекрыла горло. Михаил, задыхаясь, с трудом откинул люк и вытолкнул своё тело наружу. Он скатился на землю и упал на спину, пытаясь сбить огонь. Жуткий противный визг, несущийся с неба, оборвался резким оглушительным ударом. Казалось, земля встала на дыбы. Потом - тишина...

Михаил очнулся. Что-то давило сверху. Он попытался согнуть ноги, поднять руку, открыть глаза, но не мог. Тяжесть рыхлой земли отделяла его от белого света. Огонь был сбит, но легче не стало. «И могилки копать не надо» - мелькнуло в голове, - «Не сгорел - так похоронен заживо». Воздуха не хватало, холод сырой апрельской земли не заглушал жгучую боль. И тут из тумана, словно кадры военной хроники, в голове всплыли картинки. Его танк первым врывается в эту деревушку. Пехота отстала. Вот он, первый дом на окраине. Справа на углу, за маленьким заборчиком парнишка в кепке, лет четырнадцати, присел на одно колено и что-то держит в руках. Танк всё ближе. Да это же панцерфауст! Танк слёта проскакивает угол палисадника, и в этот же момент тот страшный удар потрясает его.

Пацан! Его подбил немецкий пацан, влепив фауст в зад его танка. А потом уже бомбой с пикирующего бомбардировщика его засыпало землёй. Ах ты, ублюдок немецкий! И тут он почувствовал, как земля проваливается под ним, и он падает в пустоту...

Михаил снова пришёл в себя. Ничто сверху не давило. Воздуха хватало, но он был горячий и очень сухой с неприятным резким запахом. Полумрак. Лишь из открытых створок большой печи вырывались языки пламени, доносилось странное многоголосое завывание. Мелькнула мысль: он провалился в какую-то подземную котельную. Спиной к нему у печи сидел кто-то в балахоне с капюшоном на голове. Не оборачиваясь, этот кто-то прохрипел:

-  С прибытием! - Прохрипел по-русски.

-  Где я? - выдавил из пересохшего горла Михаил.

-  Узнаешь. Только вопросы здесь задаю я! Понятно?

-  Понятно... кажется.

-  Ты ведь, Михаил Конев, заповедь божью нарушил «Не убий!». Значит убийца ты! Преступник! И на твоём счету десятки загубленных жизней.

Михаил в отупении попытался оправдываться:

-   Но ведь война! Я врагов убивал! Я мстил! Мстил за мать и сестру сожжённых!

-   Врагов? А мирная семья: старики и мать с двумя детьми и младенцем? Это тоже враги? Они погибли под развалинами своего дома от твоего снаряда! За что ты убил их?

-   Я? Они - немцы! Да! Я... я подавил огневую точку на чердаке.

Михаилу становилось не по себе. Его обвиняли в убийстве! Он вспомнил: два дня назад после взятия одного городка, они обходили развалины, и он увидел, как из-под руин разрушенного им дома выносили и складывали трупы. Он ужаснулся тогда при виде окровавленных тел двух деток, не старше четырёх лет. Нет, молодая их мать не погибла. Она сидела рядом, прижимая к себе тельце, завёрнутое в окровавленное одеяльце. Так что же, он и, правда, убийца?

-   А грузовик с немецкими детишками? - голос из-под капюшона перешёл на высокие тона, - Ты просто раздавил его вместе с ними! За что ты убил их?

-   Он... он шёл в военной колонне, - монотонно продолжал Михаил, - Я не разглядываю врага. Я стреляю и давлю его. Стреляю и давлю... давлю...

-   А вот... Э... Впрочем, хватит! Даже одной загубленной души ребёнка достаточно, чтобы упечь тебя в печь, - съязвил противный голос.

-   Да, кто ты такой? Где я? - вспыхнул Михаил.

-   Где? В Абсолютном Дерьме!

Фигура наконец-то повернулась к Михаилу. Капюшон упал на плечи, и на голове в бликах огня блеснула каска с рожками и двумя молниями.

-   Ах, ты сволочь фашистская! Я тебя...

С этими словами он поднял половинку валявшегося кирпича и швырнул его, попав в голову. Каска с глухим звоном слетела, и Михаил с удивлением увидел на голове почти такие же, как на каске, рожки. Рогатый вскочил, при этом балахон свалился с его плеч, а под ним... Под ним была форма капитана ГПУ. «Ну, это уж слишком!» - пронеслось в голове Михаила, - «Чертовщина какая-то! Маскарад!». Внезапно в голове чётко прозвучал чей-то насмешливый голос: «Да, Михаил, это не НКВД и не Гестапо. Это — АД - Абсолютное Дерьмо!»

Ну, вот, теперь всё стало на свои места. Он в преисподней, а в печи проходит санобработка. И эта нечисть собирается его обработать и оприходовать? Ну, нет! Михаил встал и, покачиваясь, медленно двинулся к печи. Рогатый с удивлением разглядывал его. Обгоревшие кожа и одежда свисали клочьями, обнажая кровоточащие раны, с прилипшей землёй и обугленными волосами. На лице без бровей и ресниц багрово лоснились распухшие щёки, из вывернутых лопнувших губ сочилась чёрная кровь. Огромные выпученные глаза, источали столько ненависти, что Рогатому стало не по себе. Он понял, что хлопот с этим танкистом не оберёшься. Нужно было принимать Решение.

-   Э... Постой, солдат! Вижу! Вижу! Ты уже прошёл крещение огнём. Так что мне тебя здесь пугать нечем. Конечно, война... Жертвы... Но... И, поскольку ты ещё не вошёл (рогатый кивнул на печь), то... В общем, мне нужно посовещаться.

И он исчез. Только теперь Михаил обратил внимание на надпись над печью. Красной краской (или кровью?) было коряво, с подтёками, выведено: «Добро пожаловать в АД!». Его затошнило, в глазах потемнело, и он отключился. Но почти сразу почувствовал, что его тащат. Тащат за ноги. Тащат из-под земли. Что это? Его откопали? Откопали!

Свет больно ударил в глаза. Яркие радужные круги превратились в два огромных глаза. По васильковым брызгам в них он понял, что это глаза Катьки, медсестрички. Она что-то совала ему под нос. Потом в её руках появился шприц. Иголка воткнулась в плечо. Никаких ощущений. Ни боли от укола, ни запаха спирта. Не горела его опалённая и ободранная кожа. Пустота была в голове. Ни боли, ни чувств. Ничего.

Подошедший врач заглянул Михаилу в глаза, поводил перед ними пальцем и махнул рукой. Катька почему-то заплакала. Но это ничуть не тронуло Михаила, хотя они с Катькой любили друг-друга. Высоко в небе он увидел двух белоснежных голубей. Они стремительно снижались. Он не сразу понял, что оторвался от земли и воспаряет им на встречу. «Ангелы! Ну, да! Кому же ещё быть после чертей?» - лениво и как-то прозаически шевельнулась мысль. Михаил посмотрел вниз, увидел лежащее на уплывающей земле обгоревшее тело и стоявшую рядом плачущую Катьку Он равнодушно констатировал, что тело внизу было его телом, а значит он сейчас - уже не Михаил, а его отлетающая душа.

Подоспевшие ангелы, подхватив его за руки, понеслись к сияющему кругу, открывшемуся в небесах. Приблизившись к нему, они замерли. Внезапно в круге проявились фигуры людей в белых балахонах. Впереди стоял благородного вида старец, а рядом с ним он увидел свою мать. На руках она держала младенца. Тут же была его сестрёнка, за руки которой крепко держались двое детей. Приглядевшись, Михаил их узнал. Это были они, убиенные им немецкие дети. Значит и малютка на руках его матери тот самый, ведь их было трое. И ещё знакомое лицо. Да это же... это тот ублюдок, сопляк немецкий, подбивший его танк! А он-то что делает на небесах, да ещё в компании с его родными? Гитлеровский выкормыш!

Или? Или обыкновенный немецкий деревенский парнишка, пытавшийся защитить свою семью в своём доме от врага, разрушающего его маленький мир. И врагом этим, разрушителем, был он - Михаил Конев! Михаил не видел того, как следующий за ним танк подмял под себя забор, за которым прятался этот мальчик.

Война! Нападающий - агрессор, его война неправедная. Защищающийся - жертва, его война справедлива и священна. Но есть и третья сторона - мирное население. Оно страдает с обеих сторон и от обеих сторон. Мирные жертвы взывают к справедливости. И где она? И с кем она? Справедливо - значит беспристрастно, истинно. Но можно ли беспристрастно говорить о жертвах среди детей, женщин, стариков противной стороны?

Старец что-то сказал матери. Та кивнула. Старец сделал знак рукой, и ангелы понесли Михаила обратно. Он увидел, как мать и дети махали ему руками. Значит, дети простили его. Но небеса не для него? И ему не отмыться от крови невинных? Значит, снова в огонь, но теперь уже на муки вечные? Земля приближалась быстро. Ему показалось, что ангелы просто бросили его, и он камнем врезался в землю.

- А-а-а! - истошно заорал он от вновь вернувшейся боли и сжал кулаки, ожидая встречи с Рогатым. Михаил с трудом разлепил обожжённые веки и увидел, как Катька, утирая бинтом своё мокрое от слёз лицо, за руку тащит к нему врача...

Это было одним из чудес, что не часто, но всё же бывает на войне. Он выжил. Крепкий организм шёл на поправку. Со смехом, впоследствии, Михаил вспоминал о том, как хотел поквитаться с чёртом в предбаннике ада, и с грустью о том свидании с матерью на пороге рая. Он никому, кроме Катьки, которая вышла-таки за него замуж, это не рассказывал. Не поверили бы, или посчитали сумасшедшим. Было ли это на самом деле, или всё можно объяснить галлюцинациями, болезненными импульсами его агонизирующего мозга? - он не мог сказать, но понял, что неспроста те дети, убиенные им, именно в лице его матери обрели свою новую мать. Чудовищная несправедливость, сотворённая им, пусть и невольно, была устранена.

* * *

Маленький немецкий городок в Восточной Германии, как и все маленькие немецкие городки, утопал в цветах. Аккуратные домики с красными черепичными крышами. Коротко подстриженные зелёные газоны. Чистота и порядок. Ничто не напоминает о том, что тридцать лет назад здесь были дымящиеся развалины. На окраине городка кладбище. У одной из могил стоят мужчина и женщина. Обоим под шестьдесят. На надгробной плите четыре фотографии: пожилые мужчина и женщина, мальчик и девочка. Пять имён. Одна фамилия. Одна дата смерти. Над пятым именем фотографии нет. Мужчина что-то говорит женщине на ломанном немецком языке, кладёт на памятник букет цветов, целует ей руку. Потом он разворачивается и, прихрамывая, идёт к машине. Лицо, не смотря на старые послеожоговые рубцы, не выглядит безобразным. Оно спокойно и благородно. Он выполнил свою миссию.