Кошкины байки на Рождество

 Кошкины байки на Рождество.

Досель свою бабушку Никита видел только на старой фотографии. А еще он знал то, что она живет в далеком городке Ишиме, и что у нее там есть аж четыре свиньи и два золотых зуба. Свиньи были, по рассказам мамы, черными и злыми, а зубы – вставными, и это мальчонку неприятно тревожило: вставные, золотые, так и приходит на ум Баба Яга Костяная Нога Зубья Блестные Всем Золотые: «тебя укушу, ея закушу, а того и вовсе не спрошу».

Когда же это было-то? Году в семидесятом, наверное. Итак, шел январь-месяц, Никитка был на каникулах, жарил картошку на себя с матерью, и вдруг, когда уже было пора ворочать картофель, чтобы тот не пригорел, в дверь нежданно позвонили. Мальчик досадливо оставил сковородку, и, торопясь, настежь растворил входную дверь, и убежал обратно на кухню, заботясь больше об ужине, чем о госте, он даже и не взглянул, кто это там пришел. А чего там смотреть? Маме еще рано, на работе она пока. Может, сосед пришел, а может, милиционер, Никите-то что? Он что того, что другого, охотно картошечкой угостит, коли тот не побрезгует, да трапезу с ним разделит. Соленые болгарские огурчики в холодильнике еще есть, чем не славный ужин?

Только вот, к удивлению парнишки, на кухню пожаловал не сосед и не милиционер, а грузная тетка в очках. Никита смотрел на нее с недоумением, та же на него – с любопытством, но не это главное: у женщины на руках была кошка. Вернее, котенок, махонький совсем, чисто белый и напуганный.

- Бери, Никитка, - протянула та его мальчику. - Здравствуй, кровиночка, - и, всучив котенка, она принялась смачно целовать школьника. - Сам назовешь, как хочешь, ох, радости вы мои. Никитушка, а сколько тебе уже?

- Девять, - оторопело глядел Никита то на гостью, то на животинку, которая так и норовила вырваться у него из рук, - А Вы, тетя, кто такая?  - и тут же смутился от собственной нетактичности. - Кушать будете? Картошка вот, я могу еще и тушенку открыть, будете? Кошка вот только…- и заоглядывался, не зная, куда девать неведомо зачем появившуюся зверушку. - Я сейчас, я сейчас, - и окончательно смутившись, засунул котенка в пустую кастрюлю после супа, что стояла в раковине, однако про картошку все же не забыл, газ выключил.

Тетка оказалась именно той бабушкой с зубами из Ишима, про которую так много рассказывала мама, только ее звали не красиво и загадочно Анастасией, а просто Тасей, и жила она даже не в Ишиме, а в селе со смешным названием Мало-Удалово. Зато она привезла целое богатство, которое неспешно доставала из двух огромных сумок: «Это вареньице, внучок, крыжовенное, его еще царским называют, вот варенье малиновое, коли хворь приключится, вот земляничное, сама собирала, - доставала она банку за банкой, - А это – грузди, здесь рыжики, сласть!». Затем настала очередь сала, колбасы от неведомого дядьки Семена, от него же – копченой и вяленой рыбы, сушеных грибов и прочего деревенского великолепия, у мальчишки просто глаза разбегались. Стол был уже завален гостинцами, и Никита, подвинув мамины цветы, начал раскладывать продукты на подоконнике. И тут баба Тася подала ему что-то громоздкое и прямоугольное, завернутое в газету. Мальчик хотел было поставить возле батареи странный предмет на попа, чтобы тот занимал не так много места, но бабушка его остановила:

- А ты, внучок, спервоначалу разверни да понюхай, прежде чем добро совать куда подальше.

- Что это? -  послушал ее Никитка, отвернул бумажный край, и, глядя на сладко пахнущую желто-белую пупырчатую массу, невесть зачем запиханную в деревянную рамку, спросил. - Карамель?

- Какая там карамель, скажешь тоже! – рассмеялась бабушка. - Пчелиные соты это, неужто не едал ни разу?

Слегка уязвленный в своем городском достоинстве, Никитка покачал головой, потрогал пальцем соты, лизнул его, и осторожно положил чудную конструкцию на оставшееся на подоконнике свободное место. Затем он поковырял в сотах поглубже, и вдруг отдернул руку:

- А меня пчелы не укусят? – испуганно спросил он.

- Какие пчелы? – застыла с очередным даром в руке бабушка.

- Ну, те, кто в сотах живут, я читал, что они там живут, - на всякий случай отодвинулся мальчишка от подоконника.

Бабушка смеялась до обидного смешно, прям до слез, даже очки сняла, утирая ладошкой глаза. И вдруг Никита перестал обижаться, настолько был заразителен бабушкин смех, и сам тоже вслед засмеялся, даже кусочек сот вилкой выковырнул и через смех засунул его в рот, уже не боясь пчел. Соты оказались куда как вкуснее самого меда, что мама покупала в магазине, да что там! – это было, как с разных планет, даже сравнивать глупо. Мальчик намеривался было отломить себе еще, да помешала баба Тася:

-Что, понравилось? Только вот кто-то обещал меня картошкой накормить, а то я вся с дороги, попотчуешь, хозяин? Эта егоза-то скоро ли будет? – маленький хозяин, догадавшись, что речь идет о его мамке, лишь пожал плечами: та и вправду приходила всегда в разное время. - Ну, тогда давай с тобой напару поужинаем, - и баба Тася принялась сортировать принесенное богатство.

Что-то она складывала в вечно пустой холодильник, банки она ставила тоже в холодильник, но уже другой, хрущевский, что, впрочем, нисколько не сказывалось на степени его наполненности: обычно там хранилась лишь старая, порой уже негодная, обувь и прочий ненужный хлам, и потому тот был безжалостно опустошен. Никита даже подустал таскать эту пыльную и холодную дрянь на балкон, сваливая там все кучей, пускай с ней мама потом сама разбирается. Наконец, помыв в ванной руки, родственники сели за праздничный стол: в кружках был разлит вишневый компот, а к жареной картошке вместо тушенки было и дурманящее пахнущее чесноком сало, и колбаски, и различные соленья, так что к окончанию трапезы Никитка был совершенно очарован и сыт под самую завязку.

Однако оказалось, что преждевременно: бабушка захотела испить чайку, да еще и с сотами, про которые мальчик почти позабыл. А на втором куске сладкого, когда уже начали было слипаться глаза, его внимание вдруг привлекло ритмичный шорох, причем не с улицы, где мог работать метлой или же лопатой дворник, а прямо отсюда, из кухни! В недоумении оставив соты, он огляделся, прислушиваясь: мышей у них отродясь не бывало, телевизор не работает, что же это могло быть? И тут он спохватился: кошка! Кошку же ему привезли! Она же там, в кастрюле, одна, боится и голодная, наверное! Заглянув в кастрюлю, мальчик удивился: котенок и не думал бояться, и деловито вышоркивал своим красным язычком стенки, блаженно прикрыв глазки, даже слегка мурлыкал при этом. Взяв его на руки, Никитка поставил котенка на стол и, вспомнив, что в холодильнике должна быть сметанка, щедро налил ее через край в блюдечко, наблюдая, что будет дальше.

- Знала бы, что у вас такая сметана, - близоруко поверх очков присмотрелась к пластиковому пакету бабушка, - своей бы, настоящей, привезла. Назовешь-то как? – и, увидев, что внук не понял вопроса,  пояснила. – Кошку ты назовешь как? Только это кошка, а не кот, учти.

Пока безымянная кошка ела сметану, Никита пил чай, и никак не мог оторвать от внезапной гостьи взгляд: и вправду, как ее назвать? Всякое живое существо ведь имя имеет, так? Никогда еще он не давал имени кошкам, а это ответственно: имя – оно ведь раз и на всю жизнь дается. Но эта ответственность его не страшила, даже напротив, да вот только то имя, что уже готово слететь с губ, могло не понравиться маме, или бабе Тасе, а это уже страшно. Сам-то он уже решил, что будет звать ее Дусей, а как ее будут звать взрослые – это их дело, так что будь, что будет:

- Дуся, - решился наконец он произнести вслух имя кошки.

- Вот и хорошо, - ласково улыбнулась бабушка. - А теперь погладь свою Дусю, да имя ей на ушко шепчи, чтобы она покрепче его запомнила.

Никита, положив котенка себе на колени, нашептывал тому его имя, баба Тася же тем временем обучала внука всяким кошачьим премудростям: как обустроить туалет, как ее купать, (Никитка всегда полагал, что кошки моются сами, и это излишнее, да, оказывается, ошибался), где ей лучшее место для сна устроить и все такое прочее. И. если все мальчик слушал внимательно и благодарно, то насчет спального места он был категорически против: он будет спать вместе с этим мягким белым комочком, под одним одеялом, и все тут.

- А ты знаешь, отчего я именно сегодня к вам приехала? – здесь мальчик вновь навострил уши. – Сегодня же праздник, Рождество, знаешь хоть, что такое?

- День рождения чей-то, наверное, - растерянно ответил он. - Только вот у меня еще летом, а мамы уже прошел. Ваш, баба Тася, да? – улыбнувшись, обрадовался он догадке.

Однако, вопреки его ожиданиям, бабушка не обрадовалась, а лишь, нахмурившись, зашарила в кармашке вязаной кофты, и достала оттуда малую безделицу на веревочке. Поцеловав железку, она положила ее на стол:

- Это нательный крест твоего деда, Михаила Григорьевича, царство ему небесное. А Рождество – оно и вправду день рождения, да не простого человека, а Спасителя нашего, Иисуса Христа, - и перекрестилась, глядя куда-то в угол, где ничего, кроме паутины, не было.

 Никитка по телевизору видел, что так раньше, еще до революции, делали. Однако при чем здесь бабушка, дед, революция, и чье-то там Рождество? Неужели там, в Ишиме, нет, в Мало-Удалово, все еще в бога верят? Во глушь-то! Коммунизм на пороге, а они в бога верят, смех! Бабушка поймала укоризненный взгляд внука, вздохнула, грустно улыбнулась, а затем, встав напротив, протянула перед мальчиком память о деде:

- Одень, пожалуйста, внучок, не обижай бабушку, - Никита с крайней неохотой наклонил голову, и тут же ощутил щекотливое прикосновении веревочки на шее. - И не снимай, будь дружком, пока я у вас гощу, хорошо? Вот и хороший ты мой, – трижды поцеловала бабушка внука. - Носи, и поймешь, Господь, он обязательно поможет тебе понять, душе чистой, - перекрестила бабушка опешившего пионера. - А каким образом даст Он тебе знак – то не знаю я, ведаю лишь, что даст.

Вскоре пришла мама, и Никиту с котенком отправили спать, чему тот нисколько, вопреки обыкновению, противиться не стал, лишь почистил перед сном зубы да нарвал в пустую банку из-под селедки иваси газеты, и с радостью, прижав поближе к груди Дусю, укрылся одеялом. Что ему снилось? Сколько раз ни задавался он таким вопросом, не мог он дать на него внятного ответа, ни через год, ни через десять. Однако каждую ночь он, даже будучи подростком, обняв любимую белую кошку, с  нетерпением ждал этих необычайных рождественских сновидений. Никита, как человек, в быту склонный к логическому мышлению, мог бы это объяснить наличием поблизости любимого животного, гармоничностью и резонансов дыхания и сердцебиения, да вот только какая закавыка: как Рождество, так ему непременно грезилось и вовсе нечто волшебное, неземное, чему и наименования не было.

Неправда, скажете, сказки это все? Однако же Никита Сергеевич нынче уже профессор, преподает в университете математическую логику, имеет троих детей, а наряду с женой в кровати с ним спит кошка Дуся, праправнучка той самой первой Дуси, этого маленького комочка, что вылизывала на кухне кастрюлю, и подарила ученому сказочный мир светлых снов. Вот таки вот кошкины байки, друзья, и с Праздником вас!