/ Светлой памяти моей бабушки Елизаветы Аксёновны Василенко /
– Мама, у Кавы нози манюни-манюни! – малыш нежно погладил и поцеловал
ножки сестрички, которую Лиза осторожно пеленала после купания.
Большие ясные глаза мальчика, обрамлённые загнутыми ресницами, лучились
восторгом. Лиза перестала пеленать и с улыбкой погладила сынишку по
голове. Двухлетний Гришутка, самый нежный и добрый её малыш, был восьмым
ребёнком в большой семье.
Чугунок борща томится на печи, тазик с напеченными пампушками накрыт
полотенцем. Обед для всех готов. Осталось покормить пятимесячную
Клавочку, и нужно спешить на работу – в детском саду тоже пора готовить
обед. Хорошо, что садик от дома недалеко: вон он, виднеется в конце
улицы на противоположной стороне.
Клавочка уже крепко спала у груди, довольно улыбаясь, а материнские
мысли беспокойно перебегали от одного ребёнка к другому. Надо
укоротить для Маруси юбку старшей Полины, а Полине и средней Раечке
скроить новые из запасов неприкосновенного сундука. Самому старшему
Алёше пора справить новые сапоги: очень уж он вытянулся за последнее
время, выше всех в семье стал в свои 14 лет. У Ванюши и Васи штаны
прохудились, срочно штопать придется вечером. А Коленьке… Коленьке надо
могилку поправить, крест покосился…
Уложив малышку в колыбель, Лиза наказала Полине отнести отцу в поле
«узелок», накормить всех детей обедом и «слушать» Клавочку, а Рае –
присмотреть за младшими Васей, Марусей и Гришуткой, чтобы не ходили со
двора никуда. Дождь лил как из ведра ещё с ночи. Холодный октябрьский
ветер беспощадно гнул деревья и срывал с них последние лоскутки
роскошного золотого палантина, которым наградил их щедрый сентябрь. И
уже заглядывает через порог строгий ноябрь: советует забыть о тёплых
днях до самой весны…
Погладив по голове и поцеловав маленького Гришутку, Лиза поспешила на работу.
Малыш увязался вслед за матерью, но споткнулся, упал и расплакался.
Старшая Полина подхватила его с пола, поставила на ножки и легонько
подтолкнула в направлении комнаты:
– Иди, играй, Гришутка, иди к Рае!.. – и выскользнула за дверь,
торопясь исполнить материнский наказ отнести обед отцу в полевую
бригаду.
В неплотно прикрытую дверь хулиганистый ветер нахально швырял охапки
засохших листьев. А дождь нудно выговаривал ему, время от времени
повышая «голос».
Гришутка заинтересовался перебранкой ветра с дождем и устремился к
двери. До неё было гораздо ближе, чем до Раи. К тому же там была мама.
Она ушла на работу. Гришутка знал, где мамина «работа». Ему нестерпимо
захотелось, чтобы мама обняла и пожалела его.
– Я хоцю к маме!.. – заплакал Гришутка.
– Иди, иди!.. – насмешливо прошуршал ветер.
– А моно? – с сомнением спросил малыш.
– Иди, иди!.. – повторил ветер…
Гришутка перестал сомневаться и потянул дверь. На ручке двери висела
веревочка, кто-то из старших братьев играл с ней и повесил на дверь. Вот
она-то и помогла малышу справиться с неплотно прикрытой дверью…
Ветер-хулиган радостно встретил Гришутку во дворе, но дождь вдруг стих, горестно прошептав напоследок:
– Вернииссссь, малыышшш!..
Ветер кружил листву и не забывал подталкивать Гришутку к калитке.
Обнаружив, что Полина не заперла её, ветер сильным рывком распахнул её.
Гришутка увидел в конце улицы «мамину работу» и заторопился к маме.
Хитрый ветер встрепенулся и тут же захлопнул калитку. Малыш оглянулся,
увидел, что путь к дому отрезан, и еще сильнее захотел уткнуться в
теплые мамины колени.
Медленно переступая своими маленькими ножками по липкой жидкой грязи,
щедро покрывающей пустынную улицу украинского села, Гришутка стал
пробираться к единственным светящимся окнам – маминой работе. Этот
спасительный маяк в конце улицы приковывал к себе глаза мальчика, и он
не обращал внимания на препятствия пути.
Сандалики он потерял при первых же шагах по этому жуткому грязевому
болоту. Одежда промокла, и стало невыносимо холодно. Он ковылял, дрожа
всем телом, и плакал. Дождь искренне плакал вместе с ним, всё сильнее и
сильнее жалея малыша. Только ветер никого не жалел – он играл со всем,
что попадалось ему на пути.
И в жизни мы можем встретить таких людей. От помощи Человека-дождя
делается только хуже. А Человек-ветер, играючи, подставляет нас на
каждом шагу под неприятности…
Гришутка стоял посреди улицы и плакал в голос. Сил переставлять ножки уже не было, но ещё оставались, чтобы звать маму…
И вдруг он почувствовал, что холод перестал его мучить. Внутренний жар,
как печка, разогрел его озябшие ручки и ножки, голова тоже запылала.
Гришутка приободрился и попробовал идти дальше. Получалось очень
медленно, но всё же заветное крыльцо приближалось.
Когда он на четвереньках вскарабкался на крыльцо, подняться на ножки уже
не сумел. Малыш сел у двери и стал скрести её, как котёнок. Плач его
тоже напоминал плач котёнка в те моменты, когда голос возвращался…
– Лиза, кто-то скребётся у двери, – сказала напарница Маруся. – Может кот?..
– Поди, глянь Маруся, – разминая картошку для борща, распорядилась Лиза.
– Батюшки мои! – заголосила от дверей Маруся. – Это же твой Гришутка, Лиза!..
Лиза выронила из рук ложку и опрометью бросилась на крыльцо. У неё
подкосились ноги от душераздирающей картины, которую она увидела. Её
малыш, босой, промокший до нитки, с распухшим и залитым слезами лицом, с
затуманенными, лихорадочно блестящими глазами, безголосо шепча «мама»,
сидел на мокром крыльце и улыбался ей.
Схватив в охапку беспомощное тельце мальчика, непрерывно целуя свою
драгоценную ношу, Лиза бросилась в дом. Материнское сердце рыдало,
предчувствуя невосполнимую потерю.
Через три дня Гришутка умер от крупозного воспаления легких. Спасти его
не удалось: шёл 1932-ой год, врач не мог к ним проехать из-за непогоды, а
народные средства не справились.
Все три дня на пылающем лице мальчика светилась улыбка – мама была рядом и гладила его по голове.
Последние слова, которые услышала Лиза от своего дорогого мальчика, были:
[Скрыть]Регистрационный номер 0171926 выдан для произведения:/ Светлой памяти моей бабушки Елизаветы Аксёновны Василенко /
– Мама, у Кавы нози манюни-манюни! – малыш нежно погладил и поцеловал
ножки сестрички, которую Лиза осторожно пеленала после купания.
Большие ясные глаза мальчика, обрамлённые загнутыми ресницами, лучились
восторгом. Лиза перестала пеленать и с улыбкой погладила сынишку по
голове. Двухлетний Гришутка, самый нежный и добрый её малыш, был восьмым
ребёнком в большой семье.
Чугунок борща томится на печи, тазик с напеченными пампушками накрыт
полотенцем. Обед для всех готов. Осталось покормить пятимесячную
Клавочку, и нужно спешить на работу – в детском саду тоже пора готовить
обед. Хорошо, что садик от дома недалеко: вон он, виднеется в конце
улицы на противоположной стороне.
Клавочка уже крепко спала у груди, довольно улыбаясь, а материнские
мысли беспокойно перебегали от одного ребёнка к другому. Надо
укоротить для Маруси юбку старшей Полины, а Полине и средней Раечке
скроить новые из запасов неприкосновенного сундука. Самому старшему
Алёше пора справить новые сапоги: очень уж он вытянулся за последнее
время, выше всех в семье стал в свои 14 лет. У Ванюши и Васи штаны
прохудились, срочно штопать придется вечером. А Коленьке… Коленьке надо
могилку поправить, крест покосился…
Уложив малышку в колыбель, Лиза наказала Полине отнести отцу в поле
«узелок», накормить всех детей обедом и «слушать» Клавочку, а Рае –
присмотреть за младшими Васей, Марусей и Гришуткой, чтобы не ходили со
двора никуда. Дождь лил как из ведра ещё с ночи. Холодный октябрьский
ветер беспощадно гнул деревья и срывал с них последние лоскутки
роскошного золотого палантина, которым наградил их щедрый сентябрь. И
уже заглядывает через порог строгий ноябрь: советует забыть о тёплых
днях до самой весны…
Погладив по голове и поцеловав маленького Гришутку, Лиза поспешила на работу.
Малыш увязался вслед за матерью, но споткнулся, упал и расплакался.
Старшая Полина подхватила его с пола, поставила на ножки и легонько
подтолкнула в направлении комнаты:
– Иди, играй, Гришутка, иди к Рае!.. – и выскользнула за дверь,
торопясь исполнить материнский наказ отнести обед отцу в полевую
бригаду.
В неплотно прикрытую дверь хулиганистый ветер нахально швырял охапки
засохших листьев. А дождь нудно выговаривал ему, время от времени
повышая «голос».
Гришутка заинтересовался перебранкой ветра с дождем и устремился к
двери. До неё было гораздо ближе, чем до Раи. К тому же там была мама.
Она ушла на работу. Гришутка знал, где мамина «работа». Ему нестерпимо
захотелось, чтобы мама обняла и пожалела его.
– Я хоцю к маме!.. – заплакал Гришутка.
– Иди, иди!.. – насмешливо прошуршал ветер.
– А моно? – с сомнением спросил малыш.
– Иди, иди!.. – повторил ветер…
Гришутка перестал сомневаться и потянул дверь. На ручке двери висела
веревочка, кто-то из старших братьев играл с ней и повесил на дверь. Вот
она-то и помогла малышу справиться с неплотно прикрытой дверью…
Ветер-хулиган радостно встретил Гришутку во дворе, но дождь вдруг стих, горестно прошептав напоследок:
– Вернииссссь, малыышшш!..
Ветер кружил листву и не забывал подталкивать Гришутку к калитке.
Обнаружив, что Полина не заперла её, ветер сильным рывком распахнул её.
Гришутка увидел в конце улицы «мамину работу» и заторопился к маме.
Хитрый ветер встрепенулся и тут же захлопнул калитку. Малыш оглянулся,
увидел, что путь к дому отрезан, и еще сильнее захотел уткнуться в
теплые мамины колени.
Медленно переступая своими маленькими ножками по липкой жидкой грязи,
щедро покрывающей пустынную улицу украинского села, Гришутка стал
пробираться к единственным светящимся окнам – маминой работе. Этот
спасительный маяк в конце улицы приковывал к себе глаза мальчика, и он
не обращал внимания на препятствия пути.
Сандалики он потерял при первых же шагах по этому жуткому грязевому
болоту. Одежда промокла, и стало невыносимо холодно. Он ковылял, дрожа
всем телом, и плакал. Дождь искренне плакал вместе с ним, всё сильнее и
сильнее жалея малыша. Только ветер никого не жалел – он играл со всем,
что попадалось ему на пути.
И в жизни мы можем встретить таких людей. От помощи Человека-дождя
делается только хуже. А Человек-ветер, играючи, подставляет нас на
каждом шагу под неприятности…
Гришутка стоял посреди улицы и плакал в голос. Сил переставлять ножки уже не было, но ещё оставались, чтобы звать маму…
И вдруг он почувствовал, что холод перестал его мучить. Внутренний жар,
как печка, разогрел его озябшие ручки и ножки, голова тоже запылала.
Гришутка приободрился и попробовал идти дальше. Получалось очень
медленно, но всё же заветное крыльцо приближалось.
Когда он на четвереньках вскарабкался на крыльцо, подняться на ножки уже
не сумел. Малыш сел у двери и стал скрести её, как котёнок. Плач его
тоже напоминал плач котёнка в те моменты, когда голос возвращался…
– Лиза, кто-то скребётся у двери, – сказала напарница Маруся. – Может кот?..
– Поди, глянь Маруся, – разминая картошку для борща, распорядилась Лиза.
– Батюшки мои! – заголосила от дверей Маруся. – Это же твой Гришутка, Лиза!..
Лиза выронила из рук ложку и опрометью бросилась на крыльцо. У неё
подкосились ноги от душераздирающей картины, которую она увидела. Её
малыш, босой, промокший до нитки, с распухшим и залитым слезами лицом, с
затуманенными, лихорадочно блестящими глазами, безголосо шепча «мама»,
сидел на мокром крыльце и улыбался ей.
Схватив в охапку беспомощное тельце мальчика, непрерывно целуя свою
драгоценную ношу, Лиза бросилась в дом. Материнское сердце рыдало,
предчувствуя невосполнимую потерю.
Через три дня Гришутка умер от крупозного воспаления легких. Спасти его
не удалось: шёл 1932-ой год, врач не мог к ним проехать из-за непогоды, а
народные средства не справились.
Все три дня на пылающем лице мальчика светилась улыбка – мама была рядом и гладила его по голове.
Последние слова, которые услышала Лиза от своего дорогого мальчика, были: