Верой жив человек

17 апреля 2012 - Игорь Краснов
article42900.jpg
 
Б.Я. Барвиш и Л.И. Волеговой.
 
 
В полутёмном и пустынном коридоре дома-интерната, опёршись на тросточку, у стенки стояла худенькая старушка. Она была незаметна, почти бестелесна и тиха. Дед Макар, ещё не освоившийся в казённых коридорах да переходах, вначале и не приметил её. Он едва не прошаркал мимо, путаясь в большой серо-жёлтой пижаме, какие обычно носят в больницах пациенты, если бы не шлёпанец, который соскользнул с ноги и, прокатившись вперёд по гладкому линолеуму, остановился вокурат возле неё.
— Ты чего тут? — полюбопытствовал он, надевая шлёпанец.
— Почтальоншу надобно, — тихо ответила старушка, глядя куда-то мимо старика.
— Кого? — переспросил Макар.
— Почтальоншу. Письмо вот от сына жду, — чуть увереннее сказала она.
— Дак поздно уж: шестой час. Завтра с утра и жди, — посоветовал Макар.
— Я с утра-то и жду, — не вслушиваясь в слова старика, тихо откликнулась та.
— А-а, — прохрипел дед Макар и заковылял дальше.
У курилки он остановился, открыл скрипучую дверь. Вошёл. По-хозяйски осмотрелся. Кряхтя и охая, кое-как дотянулся до форточки и резко распахнул её, проворчав: «Надымят, а проветрить некому». Закурил. Смолил с толком, с раздумьем, глубоко затягиваясь дымом дешёвой сигаретки и стряхивая пепел в порожнюю баночку из-под консервов.
В интернате дед Макар жил всего третий день, а пенсию его должны были перевести, по словам заведующей, лишь месяца через три, потому он и расходовал каждую пачку курева аккуратно.
Старушка была всё там же, когда Макар вышел из курилки.
— Стоишь всё? — удивился он.
— Стою, мил человек...
— Дак сколь же можно стоять-то? — раздражённо спросил он.
— Письмо от сына жду, — всё так же тихо, спокойно сказала старушка и болезненно закашляла.
— Ждут у моря погоды, — пожал плечами старик.
Она промолчала.
— Если уж сдал сынок мать родную в такое место, ждать нечего. Он-то чё, один у тебя? Где он?
— На войну летом забрали, — вымолвила старушка. — Забрать-то забрали, а назад не пущают. Вот и жду весточку...
— Тьфу ты, ненормальная! — отходя прочь, в сердцах ругнулся старик. — И каких только здесь чудиков нет. Насмотришься.
Из-под двери бытовой комнаты просачивался свет. Макар прислушался. Бренчали крышки, кто-то хлопотал. «Вроде бы не время...» — подумал он. И заглянул.
В бытовке хозяйничала дородная бабка с красным круглым лицом.
— Кипяточку бы испить… — начал было говорить он.
— Заходи. Не жалко его, кипятку-то. Пей, сколь душе угодно, — раздался в ответ мягкий голос.
Бабка ополоснула в умывальнике кружку, налила в неё из кипятильника воды и поставила на стол.
— Да ты не стой у порога, к столу проходи, а то ведь не удержишь, вода-то шибко крута, вот-вот вскипятила...
Старик послушно проковылял к небольшому пошарпанному столу и осторожно сел на шаткий стул.
— Аль недавно у нас? Что-то я про тебя не знаю!
— Третий день...
— Зовут-то как?
— Макаром.
— А меня — Прасковья.
— А по батюшке?
— Зови просто Прасковьей, не обижусь!
Макар отпил несколько маленьких глотков кипятка. А Прасковья долила в бачок холодной воды, закрыла крышкой и нажала кнопку. Бачок загудел сначала чуть слышно, затем всё громче и громче. Дело сделано. Можно и дух перевести. Бабка отряхнула цветастый фартук от невидимых соринок, поправила на голове зелёную в чёрный горошек косынку, после чего присела на самый краешек стула, как издавна в больших семьях садятся русские бабы, готовые в любой момент вскочить, чтобы принести на стол ещё что-то забытое.
— А у вас здесь что, и ненормальные живут?
— Пошто спрашиваешь? Уж не привелось ли чё?
— Да вон бабка, погляжу, целый день у стенки стоит, всё почтальоншу ждёт...
— Это ты, знать-то, про Настасью Карповну говоришь. Тут много эдаких-то, кто так думает. Да только Настасьюшка в здравом уме. История у неё, видишь ли, стряслась — не видел сам, так не поверишь...
— Какая такая история?
— Так мы же с ей-то из одной деревни будем. Избы рядышком стояли. Ну, понятно, суседским делом без конца друг к дружке бегали. Вместе войну встретили, будь она неладна… вместе и сынов на фронт проводили. Мой-то, как ушёл, писал всё, а у ей вот...
Прасковья пригорюнилась. Помолчала. Потом заговорила каким-то другим, севшим голосом:
— А Настасья моя на свово сыночка за войну две похоронки получила...
— И то верно, не повезло, — согласился Макар.
— Ты давай слухай, не перебивай. Опосля первой, где-то через год, когда уж отревела больши-то слёзы, сынок ейный… возьми и объявись: письмецо пришло, что ранен был, да выжил и опять воюет, бьёт проклятого фашиста. Ты, говорит, мать, не переживай за меня… Ох, и радёшенька она была! По такому случаю раздобыли мы с ей маленько сала, картошки достали, самогонки плеснули на донышко… И посидели. Попели. Повспоминали. Поревели, понятно. Как без того! Только не успела Настасья нарадоваться, как друга похоронка пришла. Опять горе. Опять слёзы. А сын-то вдолги опять объявился, уже сам пришёл. После госпиталя на недельку отпустили. Ну, пожил, порадовал мать… А там опять проводы!
Прасковья снова замолчала. Молчал и старик, опустив голову и положив на колени руки с вздутыми венами. Перед его глазами одно за другим проходили лица баб из его деревни — страшные лица женщин, только получивших похоронки… Тихо было в бытовке. Только в углу оконной рамы нудно жужжала большая мохнатая муха, да гудел закипающий бачок. Потом Прасковья достала из кармашка фартука носовой платочек, провела по глазам, вытерла толстый нос. Ещё через минуту она продолжала:
— Третью-то гумагу с печатью она уж опосля войны получила. Написано было, что сын, мол, пропал без вести где-то на германской земле… Ну, на этот раз она боле уж не поверила. Сколь можно?! Да и без вести пропавший — это ведь не есть погибший! Сколь таких случаев бывало, пропавшие находились опосля войны — и мужья, и сыновья. Да чё далёко-то ходить: вот у Настасьюшки-то сыночка дважды хоронили, а он вон… живёхонек оказывался! Вот с тех пор она ево всё и ждёт. Верит, что живой. Этой верой вот только и живёт...
— Да-а, — Макар покачал головой. — Сколь ещё таких!
— И не говори. Только в нашей деревне я пятерых знавала. Две-то уж померли, две по таким домам мыкаются, а одна и теперича у себя в избёнке поживает. Ей уж за девяносто, а она всё надеется, что сын-то ейный найдётся, — Прасковья вздохнула и убрала платочек обратно в кармашек фартука.
— Правду говоришь...
— Сам-то откель будешь?
Старик отпил глоток из остывшей кружки, назвал деревню.
— Да ну! Так мы же с тобой чуть не суседями были! Колхоз-то «Нова заря» знавал?
— Как не знать!
— Помнится, где-то в пятидесятом председателя вашего сняли да чуть из партии не турнули, а наш-то возьми… да за ево и заступись!
— Дак то я и был! За меня он тогда...
— Ты-ы? — Прасковья от удивления только руками развела. — Вот уж верно говорят, тесен мир-то! Сколь воды утекло!..
— Точно.
— Ба-атюшки-и. У нас тогда сказывали, что ты для народу старался, да кому-то нелюбо стало твоё старание-то...
— Ладно, тогда нелюбо было… А ведь и теперь есть, которые никак не верят, что в деревнях после войны не слаще, чем в саму войну, было. Я уж тут у вас с одним в шляпе беседу вёл… Х-хе! Дак он говорит, дескать, опосля войны не жизнь была, а сахар… В магазинах полки ломились...
— Ой, да знаю я, про ково ты… А ты ево не слухай! В городе-то оно, может, и было этак. Вот только какой ценой-то всё давалось… Он нашего деревенского лиха и в глаза не видывал, слыхом не слыхивал. А поглядел бы, как одне вдовы с малолетками-робятёшками цельными днями в полях хрип гнули! Без выходных, без зарплаты. А на трудодни чё и дадут, этак обратно налогами выберут...
— Во-во. Всё сдай, отдай… А бабы-то и итак уж последние жилы из себя вытянули, чтоб деток малых с голоду не заморить… Я тогда пять годов председательскую лямку тянул, старался, чтоб у людей хоть что-то за душою осталось. Баб вот не обидел, а государству, стало быть, недодал и свой пуп надорвал. Вот меня и турнули с председателей: он-де общественны интересы худо блюдёт. Народ-то, ясное дело, был против, не хотел меня снимать, да сверху понаехали, своего человека привезли и всё сами без людей решили. Ещё ладно, тогда ваш за меня заступился, а то бы… Ну да что горевать о том, которое давно минуло!
— Однако же, ничё не забывается...
— У тебя самой сынок живой остался?
— Живой, — Прасковья снова вздохнула.
— А как же ты сюда угодила?
— Да он, как вернулся опосля войны, ровно другой человек стал. Поседел, озлился. Всё хотел упущенны годы наверстать, пожить послаще. А в деревне-то в те годы какая сласть? Ну, пожил с полгода, а после собрался и укатил в город. Сказал, как устроится, к себе заберёт. Я одна и жила десять годочков. А он там, в городе-то, обженился, детишки пошли. Давай, говорит, мать, продавай избу, с нами живи, с внуками водись. Продала всё. Деньги они на книжку положили. А как внуки-то выросли, я мешаться стала. Ну меня и определили в такое место. И сберкнижку не отдали...
— Но хоть весточку даёт о себе?
— Не, не пишет и не приезжает.
— И что, небось, тоже всё ждёшь?
— Да ведь как не ждать-то? Ведь сын, поди-ка, внуки! Родна кровиночка… Вдруг да вспомнят! Сын-то сам ведь стареется. Может, дрогнет сердечко-то… Как же без веры прожить! Все верят, чтобы жить дальше… Ой, батюшки! Совсем заговорил ты меня…
Прасковья вскочила со стула и бросилась к бачку:
— Гляди-кось, бурлит вон как, пар вовсю хлещет...
Она выключила бачок. Старик поднялся из-за стола:
— Ну, я пойду. Благодарствую за кипяточек… — и направился к двери.
— Не за что. Завтра я дежурю — заходи!
Макар вышел и прикрыл дверь. Посмотрел в конец коридора. Старушка была на том же месте. Он постоял немного, задумавшись. Потом подошёл к Настасье Карповне и легонько тронул за плечо.
— Всё ждёшь, мать?
— Жду. Ведь обещал сыночек, — залепетала она, повернув к старику сухое, будто временем исстёганное, перепаханное морщинами лицо.
— Прости, мать… — тут он осёкся, в груди вдруг больно кольнуло. — Ты вот что, мать… Поди-ка, отдохни. А завтра я сам приведу к тебе эту самую почтальоншу. Никуда она от нас не денется! Поди...
Настасья Карповна замешкалась.
— Поди, поди! Сказал же, что приведу!
Старушка глянула на него обнадёженными, благодарными глазами и засеменила к себе в комнату, тихонько постукивая тросточкой. Проводив её долгим взглядом, дед Макар чуть слышно сказал:
— А ты верь, мать… Верой жив человек.

© Copyright: Игорь Краснов, 2012

Регистрационный номер №0042900

от 17 апреля 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0042900 выдан для произведения:

Игорь Краснов
 


Верой жив человек


 
Б.Я. Барвиш и Л.И. Волеговой


В полутёмном и пустынном коридоре дома-интерната, опёршись на тро-сточку, у стенки стояла худенькая старушка. Она была незаметна, почти бестелесна и тиха.
Дед Макар — Макар Иванович, как величали его односельчане — ещё не освоившийся в казённых коридорах да переходах, вначале и не приметил её. Он едва не прошаркал мимо, путаясь в большой серо-жёлтой пижаме, какие обычно носят в больницах пациенты, к тому же он чуть не запнулся о свой же шлёпанец, соскользнувший с ноги и прокатившийся вперёд по гладкому линолеуму. Надевая тапок, он и наткнулся на невидную старушку.
— Ты чего тут? — полюбопытствовал он, отыскивая ногой шлёпанец.
— Почтальоншу надобно, — тихо ответила старушка, пристально глядя куда-то мимо старика.
— Кого? — переспросил Макар.
— Почтальоншу. Письмо вот от сына жду, — уже более уверенно сказала она.
— Дак поздно уж: шестой час. Завтра с утра и жди, — посоветовал Макар.
— А я с утра и жду, — не вникая в слова старика, тихо откликнулась та.
— А-а, — прохрипел дед Макар и заковылял дальше.
У курилки он остановился, открыл скрипучую дверь. Вошёл. По привычке, хозяйски огляделся. Кряхтя и охая, кое-как дотянулся до форточки и резко распахнул её, проворчав: "Надымят, а проветрить некому". Закурил. Смолил с толком, до конца вытянул дешёвую сигаретку.
В интернате дед Макар жил всего третий день, а пенсию его должны были перевести, как сказала ему заведующая, лишь месяца через три, потому он и старался каждую пачку курева расходовать аккуратно.
Старушка была всё там же, когда Макар выходил из курилки.
— Стоишь всё? — удивился он.
— Стою, мил человек...
— Дак сколь же можно стоять-то? — раздражённо спросил он.
— Письмо от сына жду, — всё так же тихо, спокойно сказала старушка и болезненно закашляла.
— Ждут у моря погоды, — пожал плечами старик.
Она промолчала.
— Если уж сдал сынок мать родную в такое место, ждать нечего. Он-то чё, один у тебя? Где он?
— На войну летом забрали, — вымолвила старушка. — Забрать-то забрали, а назад не пущают. Вот и жду весточку...
— Тьфу ты, ненормальная! — отходя прочь, в сердцах ругнулся старик. — И каких только здесь чудиков нет. Насмотришься.
Из-под двери бытовой комнаты просачивался свет. Макар прислушался. Бренчали крышки, кто-то хлопотал. "Вроде бы не время..." — подумал он. И заглянул.
В бытовке хозяйничала дородная бабка с красным круглым лицом.
— Кипяточку бы испить… — начал было говорить он.
— Заходи. Не жалко его, кипятку-то. Пей, сколь душе угодно, — раздался в ответ мягкий голос.
Бабка ополоснула в умывальнике кружку, налила в неё из кипятильника воды и поставила на стол.
— Да ты не стой у порога, к столу проходи, а то ведь не удержишь, вода-то шибко крута, вот-вот вскипятила...
Старик послушно проковылял к небольшому пошарпанному столу и осторожно сел на шаткий стул.
— Аль недавно у нас? Шо-то я про тебя не ведаю!
— Третий день...
— Зовут-то как?
— Макаром.
— А меня — Прасковья.
— А по батюшке?
— Зови просто Прасковьей, не обижусь!
Макар отпил несколько маленьких глотков обжигающе-горячего кипят-ка. А Прасковья долила в бачок холодной воды, закрыла крышкой и нажала кнопку. Бачок загудел сначала чуть слышно, затем всё громче и громче. Дело сделано. Можно и дух перевести. Бабка отряхнула цветастый фартук от невидимых соринок, поправила на голове зелёную в чёрный горошек косынку, после чего присела на самый краешек стула, как издавна в больших семьях садятся русские бабы, готовые в любой момент вскочить, чтобы принести на стол ещё что-то забытое.
— А у вас здесь что, и ненормальные живут?
— Пошто справляешься? Небось, привелось ли шо?
— Да вон бабка, погляжу, целый день у стенки стоит, всё почтальоншу ждёт...
— Это ты, знать-то, про Настасью Карповну говоришь. Тута много эдаких-то, кто так полагает. Да токо Настасьюшка вовсе в здравом уме. История у неё, видишь ли, стряслась — не ведаешь, так не поверишь...
— Какая такая история?
— Так мы же с ей-то из одной деревни будем. Избы рядышком стояли. Ну, понятно, суседским делом без конца друг к дружке бегали. Вместе войну встретили, будь она неладна... вместе и сынов на фронт проводили. Мой-то, как ушёл, писал всё, а у ей вот...
Прасковья пригорюнилась. Помолчала. Потом заговорила каким-то другим, севшим голосом:
— А Настасья моя на свово сыночка за войну две похоронки получила...
— И то верно, не повезло, — согласился Макар.
— Ты давай слухай, не перебивай. Опосля первой, где-то через год, когда уж отревела больши-то слёзы, сынок ейный... возьми и объявись: письмецо пришло, шо ранен был, да выжил и опять воюет, бьёт проклятого фашиста. Ты, говорит, мать, не переживай за меня... Ох, и радёшенька она была! По такому случаю раздобыли мы с ей маленько сала, картошки достали, самогонки плеснули на донышко... И посидели. Попели. Повспоминали. Поревели, понятно. Как без того! Только не успела Настасья нарадоваться, как друга похоронка пришла. Опять горе. Опять слёзы. А сын-то вдолги опять объявился, уже сам пришёл. После госпиталя на недельку отпустили. Ну, пожил, порадовал мать... А там опять проводы!
Прасковья снова замолчала. Молчал и старик, опустив голову и положив на колени руки с вздутыми венами. Перед его глазами одно за другим проходили лица баб из его деревни — страшные лица женщин, только получивших похоронки... Тихо было в бытовке. Только в углу оконной рамы нудно жужжала большая мохнатая муха, да гудел закипающий бачок. Потом Прасковья достала из кармашка фартука носовой платочек, провела по выцветшим глазам, вытерла толстый нос. Ещё через минуту она продолжала:
— Третью-то гумагу с печатью она уж опосля войны получила. Написано было, что сын, мол, пропал без вести где-то на германской земле... Ну, на этот раз она боле уж не поверила. Сколь можно?! Да и без вести пропавший — это ведь не непременно погибший! Сколь таких случаев бывало, пропавшие находились опосля войны — и мужья, и сыновья. Да чё далёко-то ходить: вот у Настасьюшки-то сыночка дважды хоронили, а он вон... живёхонек оказывался! Вот с тех пор она ево всё и ждёт. Верит, что живой. Этой верой токо и живёт...
— Да-а, — Макар покачал головой. — Сколь ещё таких!
— И не говори. Токо в нашей деревне я пятерых знавала. Две-то уж по-мерли, две по таким домам мыкаются, а одна и теперича у себя в избёнке поживает. Ей уж за девяносто, а она всё надеется, что сын-то ейный найдётся, — Прасковья вздохнула и убрала платочек обратно в кармашек фартука.
— Правду говоришь...
— Сам-то откель будешь?
Старик отпил глоток из остывшей кружки, назвал деревню.
— Да ну! Так мы же с тобой чуть не суседями были! Колхоз-то "Нова заря" знавал?
— Как не знать!
— Помнится, где-то в пятидесятом председателя вашего сняли да чуть из партии не турнули, а наш-то возьми... да за ево и заступись!
— Дак то я и был! За меня он тогда...
— Ты-ы? — Прасковья от удивления только руками развела. — Вот уж верно говорят, тесен мир-то! Сколь воды утекло!..
— Точно.
— Ба-атюшки-и. У нас тогда сказывали, что ты для народу старался, да кому-то нелюбо стало твоё старание-то...
— Ладно, тогда нелюбо было... А ведь и теперь есть, которые никак не верят, что в деревнях после войны не слаще, чем в саму войну, было. Я уж тут у вас с одним в шляпе беседу вёл... Х-хе! Дак он говорит, дескать, опосля войны не жизнь, а сахар была, в магазинах полки ломились...
— Ой, да знаю я, про ково ты... А ты ево не слухай! В городе-то оно, могет, и было этак. Вот токо какой ценой-то всё давалось... Он нашего деревенского лиха и в глаза не видывал, слыхом не слыхивал. А поглядел бы, как одне вдовы с малолетками-робятёшками цельными днями в полях хрип гнули! Без выходных, без зарплаты. А на трудодни шо и дадут, этак обратно налогами выберут...
— Во-во. Молоко сдай, мясо сдай, шкуру сдай, телёнка сдай, яйца сдай... А бабы-то и итак уж последние жилы из себя вытянули, чтоб, стало быть, тово, деток малых с голоду не заморить... Я тогда пять годов председательскую лямку тянул, старался, чтоб у людей хоть что-то за душою осталось. Баб вот не обидел, а государству, стало быть, недодал и свой пуп надорвал. Вот меня и турнули с председателей: он-де общественны интересы худо блюдёт. Народ-то, ясное дело, был против, не хотел меня снимать, да сверху понаехали, своего человека привезли и всё сами без людей решили. Ещё ладно, тогда ваш за меня заступился, а то бы... Ну да что горевать о том, которое давно минуло!
— Однако ж, ничё не забывается...
— У тебя самой сынок живой остался?
— Живой, — Прасковья снова вздохнула.
— А как же ты сюда угодила?
— Да он, как вернулся опосля войны, ровно другой человек стал. Поседел, озлился. Всё хотел упущенны годы наверстать, пожить послаще. А в деревне-то в те годы какая сласть? Ну, пожил с полгода, а после собрался и укатил в город. Сказал, как устроится, к себе заберёт. Я одна и жила десять годочков. А он там, в городе-то, обженился, детишки пошли. Давай, говорит, мать, продавай избу, с нами живи, с внуками водись. Продала всё. Деньги они на книжку положили. А как внуки-то выросли, я мешаться стала. Ну, меня в тако место и определили. И сберкнижку не отдали...
— Но хоть весточку даёт о себе?
— Не, не пишет и не приезжает.
— И что, небось, тоже всё ждёшь?
— Да ведь как не ждать-то? Ведь сын, поди-ка, внуки! Родна кровиночка... Вдруг да вспомнят! Сын-то сам ведь стареется. Могет, дрогнет сердечко-то... Как же без веры прожить! Ой, батюшки... заговорил ты меня тута!
Прасковья вскочила со стула и бросилась к бачку:
— Гляди-кось, бурлит вон как, пар вовсю хлещет...
Она выключила бачок. Старик поднялся из-за стола:
— Ну, я пойду. Благодарствую за кипяточек... — и направился к двери.
— Не за шо. Завтра я дежурю — заходи!
Макар вышел и прикрыл дверь. Посмотрел в конец коридора. Старушка была на том же месте. Он постоял немного, задумавшись. Потом подошёл к Настасье Карповне и легонько тронул за плечо.
— Всё ждёшь, мать?
— Жду. Ведь обещал сыночек, — залепетала она, повернув к старику сухое, будто временем исстёганное, перепаханное морщинами лицо.
— Прости, мать..., — тут он осёкся, в груди вдруг больно кольнуло. — Ты вот что, мать... Поди-ка, отдохни. А завтра я сам приведу к тебе эту самую почтальоншу. Никуда она от нас не денется! Поди...
Настасья Карповна замешкалась.
— Поди, поди! Я обещаю тебе!
Старушка глянула на него обнадёженными, благодарными глазами и засеменила к себе в комнату, тихонько постукивая тросточкой. Проводив её долгим взглядом, дед Макар чуть слышно сказал:
— А ты верь, мать! Верь! Верой жив человек...
 

 
Рейтинг: +26 1111 просмотров
Комментарии (35)
Наталья Бугаре # 17 апреля 2012 в 16:44 +2
Игорь!!!!!!!! Ревууууууу live1 live1 live1
Игорь Краснов # 17 апреля 2012 в 20:41 +1
Ната, спасибо Вам. Значит, и правда не зря и неплохо сотворён рассказ. flower
Наталья Бугаре # 17 апреля 2012 в 21:01 +2
Рассказ суперский. Компоновка, диалоги, портреты, характеры- все выписано мастерски, с душой. Сам сюжет, тут не к чему придраться. А главное пронзительный до боли. Желаю удачи в чемпионате.
Игорь Краснов # 18 апреля 2012 в 06:38 +1
Не знаю, Ната, не знаю, удастся ли достойно выступить на Чемпионате прозы, сейчас в моде другая литература - детектив, фентези... А человеческая душа, внутренний мир, его тайны - это уже мало кому интересно.
Лидия Гржибовская # 17 апреля 2012 в 17:38 +2
Да Игорь, только ВЕРА и помогает нам выстоять в жизни
Спасибо за рассказ
live1
Игорь Краснов # 17 апреля 2012 в 20:43 +1
Лида, Вам спасибо, что прочитали рассказ. Будем жить! flower
Альфия Умарова # 19 апреля 2012 в 10:36 +2
Очень понравился рассказ, Игорь!
Настоящий, такому - веришь.
Я навещала родственницу подруги в таком же доме
пару лет назад в Ташкенте, видела то, о чем вы пишете.
Оттуда хочется бежать - так стыдно, что старики эти,
у которых наверняка почти у всех есть какие-никакие родные,
доживают свой век так...
Спасибо!
Игорь Краснов # 19 апреля 2012 в 11:18 +1
Это ещё мягко сказано, Альфия. Почитали бы Вы мою повесть "Тихий омут" - вообще бы ужаснулись...
Спасибо Вам, что прочитали мой рассказ. flower
Альфия Умарова # 25 апреля 2012 в 22:24 +2
Что-то не нашла я "Тихого омута" на Вашей странице, Игорь! mmm
Игорь Краснов # 25 апреля 2012 в 22:51 +1
Альфия, его пока в Интернете нет, только в книжном варианте...
Светлана Тен # 19 апреля 2012 в 21:05 +3
Тяжелый рассказ, правдивый. И от того хочется крепко задуматься и искать ответ на вопрос: почему, за что? А как жить дальше? А на этот вопрос, Игорь, Вы уже дали ответ в своем рассказе-верить, потому что верой жив человек. Спасибо за рассказ. Я получила капельку души и веры. buket3
Игорь Краснов # 20 апреля 2012 в 06:48 +2
flower Светлана, Вам спасибо, для автора большая награда, когда его труд не напрасен и находит искорку отклика в душе читателя. Будьте счастливы!
Елена Разумова # 19 апреля 2012 в 23:38 +2
Верой жив человек...Спасибо за рассказ, Игорь.
Игорь Краснов # 20 апреля 2012 в 06:50 +2
flower Лена, Вам спасибо большое, что нашли время, заинтересовались и прочитали рассказ. Всех Вам благ!
Евгений Солодкий # 23 апреля 2012 в 19:14 +3
Как не печально, но верю...верю каждому слову!
Игорь Краснов # 24 апреля 2012 в 07:57 +2
Это большая, значимая награда для автора. Спасибо, Евгений. 39
0 # 18 мая 2012 в 17:37 +2
Отличная работа. Просто отличная!!! Вне времени, вне конкурсов. Браво!
Игорь Краснов # 18 мая 2012 в 21:57 +1
Таня, спасибо Вам. flower
Память... она вечная. И боль за пережитое наших отцов и дедов - тоже вечная.
Анна Магасумова # 18 мая 2012 в 20:06 +2
Спасибо за рассказ, немногие бы решились написать такое. tort
Игорь Краснов # 18 мая 2012 в 22:01 0
Анюта, и Вам спасибо огромное. Рад, что мой скромный труд понравился, не вызвал равнодушия. flower
Вячеслав Светлов # 18 мая 2012 в 22:51 +1
live1 flower
Игорь Краснов # 18 мая 2012 в 23:08 +1
Вячеслав, спасибо. Могём же! smile
Троянда # 18 мая 2012 в 23:39 +2
Поздравляю с заслуженной победой в конкурсе.
Пронзительная, сильная вещь, мастерски рассказанная история жизни.
Лучшее из лучших.
Успехов в творчестве.
С уважением.
Игорь Краснов # 19 мая 2012 в 00:04 +1
Спасибо Вам. И за неравнодушие, и за столь высокую оценку... Вам тоже творческих успехов! Счастья и всех благ! flower
Наталья Тоток # 19 мая 2012 в 00:09 +1
live1 elka2
Игорь Краснов # 19 мая 2012 в 00:12 +1
Спасибо, Наташа. flower
Валерий Кузнецов # 19 мая 2012 в 12:46 +1
Прочитал рассказ. Тема благодатная, можно сказать, вечная. И все равно требуется редактура. Автор увлекается и не видит текст со стороны. Один из примеров: "— Жду. Ведь обещал сыночек, — залепетала она, повернув к старику сухое, будто временем исстёганное, перепаханное морщинами лицо". В одном предложении автор переборщил с прилагательными. Не стоит в одно предложение втискивать как можно больше образных отглагольных прилагательных. Это засоряет текст. И почему "будто"? Лицо действительно истегано временем. Красивости ни к чему. Можно было сказать проще: морщинистое лицо. А вдоль или поперек морщинистое- это уже детали. Таких примеров более чем достаточно. Они засоряют художественное повествование. Редактура поможет убрать лишнее, сократить текст и выровняет стилистику письма.
Игорь Краснов # 19 мая 2012 в 14:54 0
Прежде, Валерий, спасибо огромное за Ваше мнение. Возможно, Вы тоже правы... Только вот! Устал я переделывать этот свой рассказ, столько у него было редакторов. А недавно через такое горнило критики прошёл - ну, думал,придётся распрощаться с ним, выбросить в мусорку и забыть навсегда... В итоге рассказ получил твёрдую оценку "хорошо". Признаюсь честно, для меня это много значило.
Теперь что об образных отглагольных прилагательных. Повторюсь, может, Вы и правы. Но! В этом что-то есть - своего рода творческий приём. Задумка. То есть "привязать", как можно на дольше задержать читательское внимание на образе женщин-матерей, перенёсших столь всего в своей жизни, чтобы как можно живее представить героинь, глубже, полнее познать, прочувствовать их судьбу, чаяния - и тем самым как бы самим обрести веру и надежду, терпение продолжать жить дальше...
А так! Ну, набросал пару общих образных фраз, у Вас бы всё разом промелькнуло в сознании - и Вы бы сразу забыли про Настасью Карповну. Сколь их вокруг! А тут образ упорно стоит перед глазами, не исчезает, заставляет о чём-то задуматься... Значит, может, точно не зря всё?
Сергей Шевцов # 20 мая 2012 в 12:32 +1
Когда человек утрачивает веру, ее место в душе заполняет пустота. Отличный рассказ.
Игорь Краснов # 20 мая 2012 в 16:28 +1
Сергей, спасибо. Вы правы. Без веры, без надежды человек - уже не человек!
Саша Полтин # 25 мая 2012 в 10:37 +1
live1
Игорь Краснов # 25 мая 2012 в 11:29 0
Спасибо, Александр. И Вам творческих успехов! 39
Анна Шухарева # 12 августа 2012 в 12:53 +1
Кроме веры, есть ещё две составляющие - надежда и любовь! Понравилось! girlkiss
Игорь Краснов # 12 августа 2012 в 13:31 0
Так оно. Спасибо, Анюта. Счастья Вам и любви! flower
Ивушка # 29 февраля 2016 в 18:57 0
Замечательный жизненный рассказ,Игорь.