Про запас

Вечерело. Озябшие ноги постукивали кожаными подмётками полуразвалившихся кирзовых ботинок без шнурков по обледенелой, припорошенной снегом и оттого едва заметной, неширокой дорожке. Осторожно передвигаясь маленькими приступочками, с небольшим мешком за спиной, опираясь на посох — сучковатую, но крепкую грушевого дерева палку, Он медленно продвигался вперёд. Еда манила запахами варёной картошки, столовских котлет, капусты и тепла.

Во дворе рабочей столовой, занимавшей почти весь первый этаж жилого здания, на бетонной плите одиноко покоился контейнер под мусор. Осторожно пробираясь, Он жадно хватал носом едва уловимый отработанный и примёрзший аромат человеческого быта. Наконец, доскользил до контейнера, ухватился озябшими пальцами за металлический край поржавевшего квадратного бака и заглянул внутрь.

«Во, блин, облом! Всё повывозили, чистюли вонючие. Совсем ничего не осталось».

Скорее по привычке, чем осознанно, пошурудил на всякий случай по дну. Посох упруго стукнулся обо что-то под ворохом бумаг, и тут же это что-то метнулось в сторону.

«Мясо! — вспыхнуло в изголодавшемся мозгу. — Живое мясо!»

Он пристальней вгляделся в притемнённую глубину контейнера. Забившись в угол и оскалив длинные кривые зубы, на него зло смотрела покрытая шерстью живность. Тогда хорошенько прицелившись, изголодавший охотник с силой ударил её клюкой. Живность увернулась и, подпрыгивая, попыталась выбраться из западни. Но острые когти скользили по гладкой поверхности металлического бака, оставляя все попытки безуспешными.

— Крыса! Да огроменная какая! Ну всё, крыса, кукан тут тебе пришёл! — он резко ткнул клюкой, пытаясь попасть по мечущемуся в смертельном страхе животному.

Вдруг крыса перестала метаться, застыла на месте и сжалась то ли от испуга и безысходности, то ли приготовившись к атаке. Однако человек, увлечённый охотой и полностью поглощённый охотничьим азартом, не заметил перемены.

— Ага, попалась! — возликовав, вскричал и прямёхонько направил смертоносное орудие ей в голову. Но крыса, вдруг ловко увернувшись, ухватилась острыми, словно лезвие, зубами за палку. Человек по инерции рванул её на себя, и вцепившаяся в древко крыса стремительно взмыла вверх к спасительному бортику, за которым её ждала свобода.

Желание добиться своей цели было слишком велико у обоих. Поэтому человек, заметив свою оплошность, что есть силы саданул крысу кулаком по морде. Та, в свою очередь, так мощно сжала челюсти, что перекусила палку, отщепив при этом кусок, и свалилась вместе с ним в темноту и вонь западни.

— Ах, ты так! — вскричал, обезумев от азарта человек и, не дав опомниться, вонзил невольно заострённый самой же крысой конец палки прямо ей в глаз и прижал ко дну.

Извиваясь и изворачиваясь, скребя когтями по промёрзшему металлу, крыса забилась в предсмертных конвульсиях.

Ещё долго голодный человек стоял над ней, не отнимая палки. Вскоре крыса затихла. И тогда Он осторожно вынул её из бака, положил на землю, достал из мешка складной нож, сделал надрез у горла, освежевал тушку и выкинул всё ненужное в мусор.

— Вот скотина какая! — возмутился, всё ещё сидя на корточках. — Какой посох перегрызла. Ну да ничего, оно того стоило.

И тут Он услышал неясный скрип, сопенье, негромкий «гхык» и следом оглушительный грохот, развёрзший предвечернюю тишину и отдавшийся эхом из контейнера. Кто-то высыпал содержимое из мусорного ведра и, постукивая о края бака, вытряхивал прилипшие остатки.

Приподнявшись, осторожно высунул голову из-за контейнера.

— О-ох! — увидев уставившееся на неё взлохмаченное обросшее щетиной создание, вскрикнула женщина в белом халате и накинутой на плечи куртке. — Батюшки-святы! Чур, чур меня! — выронив ведро, перекрестилась она.

— Слышь, ты это, не боись, — Он попытался её успокоить, — это же я, человек попросту. Не страшный вовсе.

— Господи-святы! Перепугал-то как. Чуть со страху не померла, — она посмотрела на него. — А чегой-то ты тут на ночь глядя?

— Слышь, а ты чё, при кухне что ли? — не отвечая, спросил, сопоставив её вид и светящиеся окна столовой.

— Кухаркой я, — женщина подняла ведро, — а ты кто такой будешь?

— Слышь, а ты, может, сваришь супчику? — начисто игнорируя её слова, спросил Он, — у меня тут мясо есть. Вместе потом и поедим.

— Ишь, чё удумал?! Вместе потом… Что за мясо-то?

Он протянул ей только что разделанную тушку.

— Что за зверь такой? Чегой-то не пойму я, — женщина недоверчиво скривила губы.

— Нутрия это, — нашёлся Он, — возьми, а я тебя здесь подожду. Нальёшь горячего бульону мисочку, и на том спасибо вам огромное от меня будет, а хлебушком побалуете, ещё раз спасибо скажу, потому более как добрым словом, платить нечем. 

— Нутрия… крыса, что ли? — ахнула женщина. — А ты её не украл где часом?

— Да ты что? По случаю досталась. Я отродясь ни у кого ничего не воровал! Просить — просил, это да, а вот чтоб красть? Никогда!

Женщина с сомнением оглядела его и подняла ведро.

— Да не сомневайся. У кого ж тут нутрию украсть-то можно?

— И то правда, — согласилась женщина, — ладно, мяса мне твоего не надо, а вот супчику налью, осталось малость, — смягчилась она. — А пошто бомжуешь-то, аль нету у тебя в энтом свете пристанища? А ведь, поди, и было когда?

— Может, что когда и было, — сказал Он, — да только теперь уж и не упомнить. Всё у меня было, когда молодость да сила моя нужны были, а как надобность отпала, так только в тягость стал. Зачем живу — сам не знаю. Так, ползу по жизни, как тот червяк. Только дыры в земле делаю да жду, пока в одной из них так и останусь на веки.

— Да, может, и не всё по жизни так уж черно. Бывают, поди, и светлые деньки-то? Ладно, — решила женщина, — на кухню нельзя, не положено, а вот в сенцах погрейся. У нас там тёпленько. Я тебе и стулку какую вынесу. Посидишь, отдохнёшь с дороги, пока супу нагрею.

Под потолком одиноко горела слабая жёлтая лампочка, едва освещая серое в потрескавшейся штукатурке помещение. Но всё-таки здесь было тепло, сухо и вкусно пахло всякими столовскими запахами: едой, работой и жизнью. В углу, под замком, в решётчатом контейнере на колёсиках покоилась кое-какая снедь: пачки печенья, конфеты в целлофановых мешочках, сладкая и минеральная водичка, несколько бутылок с ликёром и вином.

Он глянул туда. Вздохнул. И отвернулся, словно потеряв к этому всякий интерес.

Затем сел на принесённый табурет, поставленный вплотную к стене, и расслабленно откинувшись, прижался к ней спиной. Пустой живот подтянуло в предвкушении горячей пищи. Тягучая слюна наполняла рот ожиданием предстоящей еды. Организм жаждал и принимал отдых: ноги слегка расставлены и вытянуты вперёд, кисти рук со вспухшими венами опущены вниз, синенькая жилка на виске выстукивает пульсирующей по ней кровью, полуприкрытые глаза как всегда настороже. Расслабуха… 

Тем временем огромный рыжий таракан, шустро перебирая лапками, спускался по давно не беленой стене. Вдруг остановился. Пошевелив усиками, принюхался. Переполз на ворот нестираной, остро пахнущей немытым телом рубахи, опять приостановился. Человек не пошевелился, казалось, даже ничего и не заметил. Тогда, словно решившись на отчаянный шаг, таракан переполз на шею, потом перебежал к горлу, оттуда на грудь и, спеша, стал опускаться ниже.

Резко взмыла вверх только что совершенно расслабленная ладонь и, накрыв, прижала таракана к груди. Сна как и не бывало. Охотник на охоте, когда ставкой жизнь или смерть. Он весь был сама скорость и собранность, не больше и не меньше. В борьбе за выживание всегда так. Или ты или тебя. Третьего, как говорится, и не дано. В природе, в дикой, свободной природе так всегда…

— Попался, гадёныш! — Он зажал насекомое в кулаке, поднёс к глазам и, осторожно раскрывая ладонь, подхватил отогревшимися пальцами рыжее существо. — Нечего тут елозить за просто так по человеку.

С этими словами он засунул таракана в рот. Негромко хрустнул панцирь, и сладковатый вкус разлился во рту… 

— Чегой-то ты тут жуёшь? — новая знакомая вышла в сенцы, неся в руках небольшую кастрюльку, прикрытую миской, алюминиевую ложку и ломоть ржаного хлеба. — Заждался, поди? — она протянула ему обед.

Он поставил плошку на колени, осторожно наполнил до краёв супом из кастрюльки, переливая  прямо через край. Поставил кастрюльку на пол. Отёр грязным рукавом губы, словно умывшись. Взял в одну руку хлеб, в другую ложку. Подержал всё это некоторое время на уровне лица, будто примериваясь. Затем вонзил зубы в хлеб, оторвал приличный кусок и, опустив ложку в миску, перемешал суп. После этого зачерпнул, поднёс к носу, вдохнул аромат, наконец, сунув ложку в рот, схлебнул с неё и, пережевывая, прикрыл от удовольствия глаза. Потом зачерпнул ещё и ещё…

Сложив руки на груди, женщина наблюдала, как человек взахлёб поглощал обжигающую жидкость. Она смотрела, как, спеша и прихлёбывая, он отправлял в рот ложку за ложкой. Часть супа при этом проливалась и, хлюпая, падала назад в миску, но основное количество попадало по назначению, постепенно напитывая изголодавшийся промёрзший организм.

Насыщение пришло как-то сразу. Он вдруг почувствовал приятную тяжесть и тогда, подняв голову, заметил женщину, внимательно следящую за ним. И стушевался.

— Я тут это, может, помочь чем, по хозяйству? Так я, того, очень даже и запросто! — ему вдруг захотелось отблагодарить человека, так по-доброму отнёсшегося к нему.

— Да я сама уж попривыкла как-то. Ты и так вон кожа да кости, куда ужо тебе с помощью.

— Да я ещё и ничего себе даже. Давай лёд поколю на приступке. А то смотрю, обледенело всё, скоро дверь совсем открываться перестанет. Где у вас тут ломик или что-нибудь такое?

— Ну разве что лёду поколоть… Вон за дверью и ломик, и лопатка, и скребок, коли спонадобится. А я пойду покамест, мне прибираться надобно. А ты сам тут ужо намысливай, коли не передумал ещё.

— Да я что ж, скотина какая, неблагодарная, я добро всегда понимаю. Иди и не тревожься зазря.

Он встал и уверенно направился к двери за инструментом, и как бы походя и невзначай бросил:

— Слышь, а чего это у вас вино с продуктами, почитай, без присмотра оставлено?

— Ты про контейнер, что ли? Так у нас дверя завсегда заперта. А покамест ты разве не присмотр?  

— Я-то, может, и присмотр. Да только ты откуда про меня что знаешь?

— Да я хорошего человека и так вижу, дух от него добрый идёт. Никакая одёжа того не скроет. А коли гадкий человек, так его хоть в шелка одень, за версту злом и серой воняет.

— Вот она ты, какая, оказывается?! — сказал с расстановкой. — Ну, ну. Так я пошёл. Где тут у вас что?

Улица встретила холодом и чернотой. Но голые руки совершенно не стыли. В работе было даже жарко. Он сосредоточенно долбил лёд то ломиком, то скребком скалывая промёрзшие пласты. И увлёкшись, не заметил, когда к нему подошли какие-то люди.

— Слышь, мужик, у тебя стакан есть? — обратился к нему парень лет двадцати пяти, одетый в плащевую куртку на синтепоне. — А то нам, —кивнул на двух приятелей, стоящих чуть поодаль, — так есть хочется, что даже переночевать негде, — и заржал, чувствуя своё превосходство и безнаказанность.

Внимательно посмотрев на их сытые наглые лица, Он спокойно сказал:

— Вам есть, где ночевать. Так что шли бы вы своей дорогой, люди добрые.

— Ты что, бомжатник вонючий, туфту гонишь? Сказано тебе, выпить надо. Глянь, дверь не заперта, а за ней и выпить, и закусить найдётся, а из всей прислуги одна тётка старая, а ты, вонючка, под рукой вертишься, — и, оттолкнув досадное препятствие, парень направился к входу.

— Стойте! Я вас не пущу! Так нельзя!

— Ты чё, мурло? Чё нельзя? Может, сам надумал хазу грабануть? Так давай с нами или вали отсюда, сваливай, пока цел! — приятели направились вслед за парнем.

Тогда Он, быстро перевернув скребок, со всего маху ударил стальным черенком ближайшего парня под коленки. Тот, ухнув, со стоном, словно подкошенный, упал, тут же получил сильный удар всё тем же черенком по почкам и, скрючившись, взвыл от боли. Двое других, резко обернувшись, застыли от неожиданности, не веря в то, что такое непотребное создание может дать надлежащий отпор.

— Ты чё, чмо, в натуре, зенки выставил? — сказал парень и, поперхнувшись словами, задохнулся, получив скребком молниеносный удар в живот. Согнулся пополам, захрипел и свалился рядом с товарищем, жадно хватая ртом тугой морозный воздух.

Согнув ноги в коленях и встав в стойку, оставшийся из тройки осознал серьёзность ситуации, но, уверенный в своих силах, лишь оскалился кривой усмешкой:

— Ну что, бомжатник, теперь хана тебе! Я за братанов сам тебе горло вот этими руками вырву и жрать заставлю!

— А чем же я хавать-то буду, когда у меня заместо горла только свищ останется?

— Найдёшь чем, — и с ходу крутанувшись, парень мощно выбросил ногу вперёд, стараясь проломить грудь сопернику и тем самым мгновенно его вырубить.

Но Он с удивительной проворностью присел, выставив вверх на вытянутых руках древко скребка, и парень, со всего маху оседлав, пропустил его между ног и, соскользнув вниз, рухнул, лишь крякнув, даже не вскрикнув, настолько сильна и объёмна была боль. 

В этот момент негромко скрипнула дверь столовой  и на пороге показалась женщина:

— Может, чайку попьёшь? — она пригляделась к темноте. — Смотри-ка, всю наледь посбивал, — подняла голову, увидела разбросанных по снегу парней и вскрикнула: — Ой! А что тут у вас такое случилося? — в испуге прижала руки к груди.

— Пацаны в компанию звали, да я не согласился. Так они тоже противиться стали. Теперь отдыхают. А за чаёк благодарствую.

— Это всё из-за контейнера треклятого, — сообразила женщина. — Надо сказать, чтобы убирали куда. Разве ж мне самой с энтими бандюганами сладить? А как же вы с имя с тремями-то сладили? — сразу зауважав, она перешла на «вы».

— В джунглях как выжить? Надо быть и сильным, и ловким, и где смекалку суметь обнаружить. Иначе сожрут и фамилию не спросят.

— Так вы что, и в джунглях бывали? — она с ещё большим уважением посмотрела на него.

Парни тем временем потихоньку пришли в себя и, постанывая, искоса поглядывали на обидчика. Он демонстративно встал к ним спиной, презирая и игнорируя.

— Понапраслину городить не стану, не бывал. А вот на медведя с рогатиной по молоди ходил. А нынче такие медведи о двух ногах по городам бродят, что не приведи Господи с ними один на один где встретиться. Растопчут, как того таракана, сожрут и скажут, что так оно и было.

Обернувшись, он посмотрел на парней. Двое из них поднялись, подхватили под руки так полностью и не пришедшего в себя товарища, которому удар пришёлся между ног, и поволокли его прочь.

— Так может, пошли уже? Чаёк простывает, — женщина лишь покачала головой, глядя вслед фигурам, растворяющимся в темноте.

— Благодарствуем оно, конечно, да только пора мне уже.

— Куда же это вы, на ночь-то глядя? — засуетилась она.

— Где тепло и сухо, там мне на сегодня и будет место.

— Оставайтеся? Я с утрева с хозяйкой поговорю, глядишь, что и намыслит на потом. Она у нас женщина сердешная, хошь и образованная.

— В этой жизни человек всем без надобности, коли никому ничего не должен. Негоже нам, вольным странникам, под хозяйское крыло, словно птице страусу, со страху голову прятать. Мы уж как-нибудь сами по себе.

— Подождите тогда, я вам с собой хоть какого провианта насоберу.

— Благодарствую ещё раз за всё, — он подошёл к крыльцу, поднял свой мешок и закинул его на плечо, — и за хлеб, и за суп, и за то, что не прогнали, а сердцем откликнулись на человека, почитай, брошенного! А на сегодня сыт я уже.

— Так про запас возьмите. С утрева опять кушать захочете.

— Неможно всю жизнь про запас забрать. Завтра будет день, будет и пища. На вольных хлебах спокойнее. Когда капитала нет — ни тебе привязанностей, ни переживаний, а вдруг отымут, нечего с меня взять, кроме слов благодарственных. Тем и живу. Тем и покоен.

— Да пошто можно так жизню проживать? — почти шёпотом спросила она.

— Тебе этого не понять, женщина. А раз не понять, то и не надо. Живи своей жизнью.

— А как хошь тебя зовут-то? — пытаясь как-то его остановить, она в смятении перебирала руками.

— Витьком меня кличут, а вас?

— Можно просто Мария, стало быть.

— Просто Мария, — повторил Витёк, развернулся и пошел, нетвёрдо перебирая ногами, постукивая кожаными подмётками полуразвалившихся кирзовых ботинок по припорошенной снегом наледи на дорожке.

Мария молча стояла, глядя на его сгорбленную спину. Потом, словно опомнившись, крикнула:

— Подождите, Витёк, вы не правы будете! Нужон человек. Завсегда нужон. Хороший человек в большой надобности неизменно будет.

И, скользя и припадая, бросилась за ним в темноту.