Хрустальное счастье

Верочка Хрусталёва была милой улыбчивой девушкой, мечтающей о проживании в столице. Она отчаянно получала свои вполне заслужкеные пятёрки, получала и уже ощущала тяжесть доагоценной золотой награды – той самой награды, которая должна была дать ей свободу от серых слишком привычных улиц.
                Она была уверенна, что только там, на знаменитых Ленинских горах, она почувствует всю радость жизни. Ей казалось, что и её московская родственница жаждет приезда племянницы, она присылала по праздникам открытки, а на Новый Год и Первомай присылала бандеролями небольшие столичные гостинцы.
                Олимпиада Львовна была слишком добра к дочери своего непутёворго брата. Тот давно сошёл с привычного пути, предпочтя столичной жизни прозябание на периферии. Очень скоро романтизм сменился пессимизмом, он запил и отошёл к праотцам, как обычный провинциальный забулдыга.
                Верочка была той самой нитью, что мешала Олимпиаде Львовне забыть о брате. Она не простила  Аркадию его наивности, его стремления куда-то вдаль. Жля неё эта милая девчонка, которую он назвал женлю, была всего лишь блажью глупого столтчного денди.
                Родители Олимпиалы и Аокадия были уверены, что сделали в жизни едвинственный и верный выбор. Правда, их Олимп мог в любой момент превратиться в Везувий. Аркадий слишком привык и к отцовскому ЗиМу и к стайкам влюблённых в него девушкек. Даже к своей младшей сестре он относился с лёгким презрением – та была всегда в фарватере матери, невольно перенимая её привычки.
                Аркадий легко согласился сменить ширь московских проспектов на захолустный заштатный городок, где-то в Среднем Поволжье. Но жизнь вдали от культурных центров оказалась слишком тяжким испытанием, избраница оказалась слишком приземленной, а дочь, дочь была слишком красивой для серых домов и улиц.
                Он давал себе слово, что исправит ошибку юности, что вернётся к своей сестре и матери. Но серая провинциальная жизнь была сильнее самого страшного болота.
                Дочь чувствовала это. Оа всё чаще распрашивала его о столичных родственниках и тоже начинала презирать окружающие её пейзажи.
                Отец смотрел на Веру с лёгкой обидой, та словно бы насмехалась над его принципами, опровергая их каждым движением и словом. Он стал присматриваться к окружению дочери – слишком шумным вихрастым мальчишкам. Ему было стыдно подумать, что один из этих недорослей станет его зятем.
                Нелепая смерть отца угнетала Верочку. Она страшно возненавидела и этот степной город с маленькими невзрачными домишками, и этих людей, что произносили речи и всё сильнее стала мечтать о Москве.
                Аркадий Львович упокоился на заштатном погосте. А Верочка, лишившись отца, стала грезить иным более светлым городом. Она чувствовала, что просто зачахнет тут, не сможет прожить и дня, словно бы в безвоздушном пространстве.
                Её мать не перечила дочери. Ей самой казалось, что она виновата перед ней за эту провинцтальную убогость. Что именно её девичья восторженность и лишила Верочку тех благ, на которые она имела право.
                Тогда модно одетый и довольный жизнью Аркадий казался ей настоящим принцем. Он походил на заграничного киногероя, спустившегося с белого полотнища в клубе и заблудившегося в этом сером мире. Оленька любила яркие нездешние картины, она любила вглоядываться в лица незнакомцев и завидовать им, как завидовала директору треста Тарасенко и его избалованной дочке Ганке.
                Больше всего на свете она не желала дочери остаться тут среди серых улиц. И когда после получения аттестата дочь готовилась к отъезду в столицу, она любовно собирала её не хитрый гардероб, стараясь как можно скорее оторвать её от этой болотистой яви.
 
                Верочка была рада, что уезжает прочь. Она чувствовала себя маленьким росточком, уставшим от нелепого горшка. И теперь Москва с её магазинами и театрами казалась ей такой желанной, словно бы дорогая столичная игрушка в детстве.
                Она желала стать такой же мудрой и красивой, как тётя Липа. Та не слишком выделялась в своей среде, напротив, была в чём-то консервативна, держаяь своего известного, но уже вполне престарелого супруга.
                Они ожидали Верочку на перроне Павелецкого вокзала. У семнадцатилетней девушки разбегались глаза. Она вдруг почувствовала себя в приятном и необременительном сне, сне, где каждый поступок ведёт только к счастью.
                Ей было стыдно вспоминать серые улицы и давно уже опостылевших ей людей. Все они пропали, словно бы и впрямь  только приснились. Так кочуя из сна в другой сон, она намеревалась прожить жизнь.
                Олимпиада Львовна была рада видеть Верочку. Та, чем-то походила на свою бабушку.  В ней не было никакой глупой романтики, той романтики, которая была всегда противна Льву Александровичу.
                Липа чтила заветы отца. Она видела, как многие расплачиваются за свою восторженность, и старалась обезопасить себя от лишних треволнений жизни. Профессор, с которым  её свела судьба, был вполне годен для любовного эксперимента, Липа избегала шумныз студенческих компаний и старалась понравиться  старшим мужчинам.
                Арнольд Семёнович был именно таким. Он не спешил сближаться со своей ученицей, но не отпускал её слишком далеко от себя, предпочитая общество югной и умной женщины мужским  компаниям с окологаучной жвачкой.
                Он был рад просторной квартире, был рад своему окладу и положению, ер боялся, что этой рай окажется адом без достойной спутницы жизни. Время романтизма миновало, и первая его спутница нелепо погибшая становилась лишь миражом ушедшей в небытиё  юности.
                Они познакомились на рабфаке. Тогда он был уверен, что достигнет высот, что станет вровень с Менделеевым, что, в конце концов, булет полезен своей Родине.
                Теперь он так не думал. Никакие награды не могли спасти его от меланхолии.  Все его заслуги оказались только в уютной столичной жипплощади, подмосковной жаче и пузатой доживающей свой недолгий век «Волге». Да и по-своему стареющая жена уже не была милой и игривой спутницей. Она постепенно грузнела, заставляя думать о неизбежной смерти.
                Олимпиада Львовна обрадовалась  приезду Верочки. Она  уверилась в том, что обязательно пробудит в ней любовь к красивой и умной жизни. Верочка могла легко вписаться в столичное общество и постепенно заскользить вверх по невидимому эскалатору. Вызывая у других только зависть и желчь.
                Когда Аркадий уезжал в то странное и пугающее родителей место, она смотрела на него осуждающе. Отец был против этих диких фантазий, он был верен своим старомодным принципам, и не спешил менять их.
                Липочка боялась деревни. Она боялась коров и уозлов и вообше всего дурно пахнущего и нечистого. Ей нравилось постепенно приобретать столичный лоск, заменяя природу редкими выезжами на чью-либо отцовскую дачу.
                Верочка могла пойти по её стопам. Она также мило улыбалась и машинально приседала, делая старомодный книксен. В ней ещё оставалось нечто дореволюционное, что нетронутое грязной сермяжной волной.
                Теперь в своём лёгком платье с юбкой полусолнце и рукавами фонариками, она позодила на милую киногероиню. Она легко освоилась в старомодной машине и радостно заулыбалась, предвкушая будущую столичную жизнь.
                Верочке очень не хотелось просыпаться от будоражащего её «сна». Она ужасно боялась просеуться вновь в другом мире, стать вровень с матерью, которая так и не сумела подняться выше простой чертёжницы.
                В квартире дяди её ждала неожиданная роскошь. Красивая мебель, уютная кухня, ароматный чай. Всё это казалось  ей лишь реквизитом, словно бы она играла роль, но было действительно столичной жительницей.
                - Вот выучишься – мы тебе хорошего жениха отыщем. Хорошего. Чтобы с положением и со связями. Думаешь, замуж для этого самого дела выходят. Это с любым пентюхом сделать можно. Только потом не плачь. А вот всерьёз за почву зацениться, своим стать – это уметь надо.
                Захмелевшая Липочка была откровенна. Арнольд Семёнович дремал на старомодном диване и не вслушивался в разговор своей супруги. Он  думал, что это воркует какая-нибудь тропическая птица.
 
                Верочка всё-таки не вернулась в свою Тьмутаракань. Заветная пятёрка избавила её от дальнейших испытаний, и мир столицы стал казаться привычным и немоного скучным.
                Она боялась надоесть тётке и потому не спешила вновь навещать её. Да и сама Олимпиада Львовна собралась не слишком привечать родственницу, боясь сделать ту слишком заметной.
                Однако после одного из осенних праздников она была удивлена и немного испугана. Тётя всерьёз готовилась к юбилею революции – закупала шампанское и доставала дефицитные колбасы и закуски. Желая поразить свою робкую провинциальную гостью.
                В гостиной тёти было немало электронных чудес – катушечный стереомагнитофон, полупроводниковый заграничный телевизор и такой же видеомагнитофон. Такого богатства у родителей Верочки никогда не было. Отец как-то быстро растерял весь прежний лоск, и чуствовал себя потеряным королевичем в пропахшем в навозе рубище.
                Верочка насмотрелась на стильных кавалеров на «Явах» и «Юпитерах». Те часто подкатывались к ней – желая лёгких поцелуев и возможно, чего-то большего. Но Верочке было страшно, она невольно столбенела, чувствуя, как её уши становятся ярко малиновыми.
                В ту субботу она была поражена. Знакомые тёти и её мужа пили. Пели и пили, а главное смотрели по видику странный пугающий фильм. Там всё казалось нереальным – фильм казался ужасным сном – Верочка куталась в наддверную занавеску и вполглаза поглядывала на экран.
                На экране четыре обнаженных девушки разносили на подносах чай. Они были очень похожи на школьных подруг Верочки – те точно также дежурили по столовой – только для этого им н приходилось расставаться с форменными платьями.
                Верочкиному телу было сладко и весело. Она привыкла представлять себе всякие ужасы – помещая своего на всё согласного двойника то в застенки инквизиции, то в камеры Шлиссельбурга и Пертопаловки. Сейчас она невидимо скользила по залам этого паллацо, невольно сострадая этим несчастным.
                Пьяненькая Олимпиада Львовна счастливо дожёвывала шпротину. Она словно бы позабыла  о своей родственнице. Верочке было страшно, тётя мало чем отличалась из тех ярко раскрашенных мегер на экране, что так ловко манипулировали телами и душами нагих пленников и пленниц.
                Только теперь Верочка поняла, что могла так же подло розоветь в каком-нибудь интернате. Что вообще могла не появиться на свет, попросту оказавшись  в специальном боксе, словно окровавленная марля или бинт.
                Олимпиада Львовна уже другими глазами смотрела на юную родственницу. Она вдруг решила, что вполне может отомстить брату, заставив енр прарсот унижаться за все эти блага, к которым эта дурочка так охоча.
 
                Верочка скоро привыкла навещать свою тётю по выходным.
                Она знала, что должна убраться в этой красивой комнате, приготовить обед, а главное помочь тёте принять ванну.
                Тёте было по душе её послушание. Верочка очень скоро перестала стыдиться и сама снимала всё до нитки. В самые первые дни, правда, она тревожно поглядывала на масивную дверь, но в этот дом никто не захлдил без предварительного телефонного звонка.
                Верочке скоро  понравилось возиться с полотёром и пылесосм. Делать для тёти мороженое, и готовить сельтерскую воду.
                За эти «нагие дни» Верочка получала маленькие сюрпризы. Тётя часто награждала её радужными бумажками. Эти деньги она выдавала за переводы от Верочнкиной матери, но смущеннная псевдо-домработница ей не верила.
                Она не могла выьраться из этого добровольного рабства. Москва затянула её, как омут. Теперь без модных джинсов и дорогой заграничной блузки телу было неуютно и страшно, а материнская квартира была сродни царской одиночки в царском каземате.
                Тётя ужасно гордилась своим холёным телом. Он была толще Верочки и походила на резиновую куклу, что сидела на борту ванны. Верочка чувствовала, что очень завидует этой женщине – в жарко натопленой квартире быть подлбиями богини и согласной на всё нимфы было просто, словно в заграничном кино.
                Верочка постепенно привыкала быть для Олимпиады Львовны прислугой. Она надеялась со временем зацепиться за этот холёный мир – с каждым годом окружающий мир казался ей более страшным – люди словно бы не чувствоввали приближающейся грозы, а продолжали веселиться на бесконечном и страшном по своей нелепости карнавале.
                Она словно бы вновь шла по положенному над глубокой ямой брёвнышку. Особенно после увиденного в одном из кинотеатров страшного фильма.
                Этот фильм был ничуть не добрее того заграничного. На экране показывали такую же мажористую жизнь, жизнь, к которой она так долго страмилась, но затем.
                Роковое преображение юного правдолюба и его сводной сестры напугало. Верочка то и дело проводила по своим локонам, боясь поверить, что и она может стать такой же, как эта впавшая в рукотворное безумие Лена.
                Она и раньше слышала про таких вот опустившихся девчат. Те, боясь побоев и огласки, бегали в зарослях запретных трав. А затем.
                Она ещё сильнее привязалась к доброй родственнице. И когда та предложила ей помочь с подготовкой с её юбилейным обедом.
 
                Тот июльский день зацепился за память основательно.
                Верочка совершенно не стеснялась своего легковесного одеяния. Белоснежный фартук совершенно не скучал по коричневому платью, да и сама Верочка, словно капустница, порхала с жостовским подносом от прибора к прибору, одаряя тёткиных друзей вкусными яствами.
                Она была готова ко всему. Теперь страх был далеко, в свои двадцать она чувствовала себя почти взрослой. Главное было понравиться и стать своей.
                Тётя отговорила её перекрашиваться в блондинку. Тёмные волосы были более в моде.  Этой милой прислужнице не терпелось отзываться на имя и отчество и носить дорогой и стильный костюм.
 
                Постаревшая Олимпиада Львовна неспешно двигалась по комнатам загородного особняка. Теперь ей приходилось смахивать с мебели едва заметные пылинки и выслушивать гневные тирады племянницы.
                Та сумела приспособиться к новой жизни.  И теперь со своим мужем смотрела на свою недавную госпожу, словно на постаревшую и начаавшую подгнивать машину. Всё то, что так берёг и холил  Арнольд Семёнович, теперь было никому не нужно.
                Верочка вовсе не желала лицезреть постаревшие прелести своей родственницы. Она была рада тому, что та бесгласно и покорно выполняет её указания.
                Мать Верочки смотрела на свою родственницу с лёгким сожалением. Она привыклаа к её неуклюдей услужливости и всё чаще вспоминала своего такого же слабого и надменного мужа
               
               
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2015

Регистрационный номер №0272143

от 17 февраля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0272143 выдан для произведения:

Верочка Хрусталёва была милой улыбчивой девушкой, мечтающей о проживании в столице. Она отчаянно получала свои вполне заслужкеные пятёрки, получала и уже ощущала тяжесть доагоценной золотой награды – той самой награды, которая должна была дать ей свободу от серых слишком привычных улиц.
                Она была уверенна, что только там, на знаменитых Ленинских горах, она почувствует всю радость жизни. Ей казалось, что и её московская родственница жаждет приезда племянницы, она присылала по праздникам открытки, а на Новый Год и Первомай присылала бандеролями небольшие столичные гостинцы.
                Олимпиада Львовна была слишком добра к дочери своего непутёворго брата. Тот давно сошёл с привычного пути, предпочтя столичной жизни прозябание на периферии. Очень скоро романтизм сменился пессимизмом, он запил и отошёл к праотцам, как обычный провинциальный забулдыга.
                Верочка была той самой нитью, что мешала Олимпиаде Львовне забыть о брате. Она не простила  Аркадию его наивности, его стремления куда-то вдаль. Жля неё эта милая девчонка, которую он назвал женлю, была всего лишь блажью глупого столтчного денди.
                Родители Олимпиалы и Аокадия были уверены, что сделали в жизни едвинственный и верный выбор. Правда, их Олимп мог в любой момент превратиться в Везувий. Аркадий слишком привык и к отцовскому ЗиМу и к стайкам влюблённых в него девушкек. Даже к своей младшей сестре он относился с лёгким презрением – та была всегда в фарватере матери, невольно перенимая её привычки.
                Аркадий легко согласился сменить ширь московских проспектов на захолустный заштатный городок, где-то в Среднем Поволжье. Но жизнь вдали от культурных центров оказалась слишком тяжким испытанием, избраница оказалась слишком приземленной, а дочь, дочь была слишком красивой для серых домов и улиц.
                Он давал себе слово, что исправит ошибку юности, что вернётся к своей сестре и матери. Но серая провинциальная жизнь была сильнее самого страшного болота.
                Дочь чувствовала это. Оа всё чаще распрашивала его о столичных родственниках и тоже начинала презирать окружающие её пейзажи.
                Отец смотрел на Веру с лёгкой обидой, та словно бы насмехалась над его принципами, опровергая их каждым движением и словом. Он стал присматриваться к окружению дочери – слишком шумным вихрастым мальчишкам. Ему было стыдно подумать, что один из этих недорослей станет его зятем.
                Нелепая смерть отца угнетала Верочку. Она страшно возненавидела и этот степной город с маленькими невзрачными домишками, и этих людей, что произносили речи и всё сильнее стала мечтать о Москве.
                Аркадий Львович упокоился на заштатном погосте. А Верочка, лишившись отца, стала грезить иным более светлым городом. Она чувствовала, что просто зачахнет тут, не сможет прожить и дня, словно бы в безвоздушном пространстве.
                Её мать не перечила дочери. Ей самой казалось, что она виновата перед ней за эту провинцтальную убогость. Что именно её девичья восторженность и лишила Верочку тех благ, на которые она имела право.
                Тогда модно одетый и довольный жизнью Аркадий казался ей настоящим принцем. Он походил на заграничного киногероя, спустившегося с белого полотнища в клубе и заблудившегося в этом сером мире. Оленька любила яркие нездешние картины, она любила вглоядываться в лица незнакомцев и завидовать им, как завидовала директору треста Тарасенко и его избалованной дочке Ганке.
                Больше всего на свете она не желала дочери остаться тут среди серых улиц. И когда после получения аттестата дочь готовилась к отъезду в столицу, она любовно собирала её не хитрый гардероб, стараясь как можно скорее оторвать её от этой болотистой яви.
 
                Верочка была рада, что уезжает прочь. Она чувствовала себя маленьким росточком, уставшим от нелепого горшка. И теперь Москва с её магазинами и театрами казалась ей такой желанной, словно бы дорогая столичная игрушка в детстве.
                Она желала стать такой же мудрой и красивой, как тётя Липа. Та не слишком выделялась в своей среде, напротив, была в чём-то консервативна, держаяь своего известного, но уже вполне престарелого супруга.
                Они ожидали Верочку на перроне Павелецкого вокзала. У семнадцатилетней девушки разбегались глаза. Она вдруг почувствовала себя в приятном и необременительном сне, сне, где каждый поступок ведёт только к счастью.
                Ей было стыдно вспоминать серые улицы и давно уже опостылевших ей людей. Все они пропали, словно бы и впрямь  только приснились. Так кочуя из сна в другой сон, она намеревалась прожить жизнь.
                Олимпиада Львовна была рада видеть Верочку. Та, чем-то походила на свою бабушку.  В ней не было никакой глупой романтики, той романтики, которая была всегда противна Льву Александровичу.
                Липа чтила заветы отца. Она видела, как многие расплачиваются за свою восторженность, и старалась обезопасить себя от лишних треволнений жизни. Профессор, с которым  её свела судьба, был вполне годен для любовного эксперимента, Липа избегала шумныз студенческих компаний и старалась понравиться  старшим мужчинам.
                Арнольд Семёнович был именно таким. Он не спешил сближаться со своей ученицей, но не отпускал её слишком далеко от себя, предпочитая общество югной и умной женщины мужским  компаниям с окологаучной жвачкой.
                Он был рад просторной квартире, был рад своему окладу и положению, ер боялся, что этой рай окажется адом без достойной спутницы жизни. Время романтизма миновало, и первая его спутница нелепо погибшая становилась лишь миражом ушедшей в небытиё  юности.
                Они познакомились на рабфаке. Тогда он был уверен, что достигнет высот, что станет вровень с Менделеевым, что, в конце концов, булет полезен своей Родине.
                Теперь он так не думал. Никакие награды не могли спасти его от меланхолии.  Все его заслуги оказались только в уютной столичной жипплощади, подмосковной жаче и пузатой доживающей свой недолгий век «Волге». Да и по-своему стареющая жена уже не была милой и игривой спутницей. Она постепенно грузнела, заставляя думать о неизбежной смерти.
                Олимпиада Львовна обрадовалась  приезду Верочки. Она  уверилась в том, что обязательно пробудит в ней любовь к красивой и умной жизни. Верочка могла легко вписаться в столичное общество и постепенно заскользить вверх по невидимому эскалатору. Вызывая у других только зависть и желчь.
                Когда Аркадий уезжал в то странное и пугающее родителей место, она смотрела на него осуждающе. Отец был против этих диких фантазий, он был верен своим старомодным принципам, и не спешил менять их.
                Липочка боялась деревни. Она боялась коров и уозлов и вообше всего дурно пахнущего и нечистого. Ей нравилось постепенно приобретать столичный лоск, заменяя природу редкими выезжами на чью-либо отцовскую дачу.
                Верочка могла пойти по её стопам. Она также мило улыбалась и машинально приседала, делая старомодный книксен. В ней ещё оставалось нечто дореволюционное, что нетронутое грязной сермяжной волной.
                Теперь в своём лёгком платье с юбкой полусолнце и рукавами фонариками, она позодила на милую киногероиню. Она легко освоилась в старомодной машине и радостно заулыбалась, предвкушая будущую столичную жизнь.
                Верочке очень не хотелось просыпаться от будоражащего её «сна». Она ужасно боялась просеуться вновь в другом мире, стать вровень с матерью, которая так и не сумела подняться выше простой чертёжницы.
                В квартире дяди её ждала неожиданная роскошь. Красивая мебель, уютная кухня, ароматный чай. Всё это казалось  ей лишь реквизитом, словно бы она играла роль, но было действительно столичной жительницей.
                - Вот выучишься – мы тебе хорошего жениха отыщем. Хорошего. Чтобы с положением и со связями. Думаешь, замуж для этого самого дела выходят. Это с любым пентюхом сделать можно. Только потом не плачь. А вот всерьёз за почву зацениться, своим стать – это уметь надо.
                Захмелевшая Липочка была откровенна. Арнольд Семёнович дремал на старомодном диване и не вслушивался в разговор своей супруги. Он  думал, что это воркует какая-нибудь тропическая птица.
 
                Верочка всё-таки не вернулась в свою Тьмутаракань. Заветная пятёрка избавила её от дальнейших испытаний, и мир столицы стал казаться привычным и немоного скучным.
                Она боялась надоесть тётке и потому не спешила вновь навещать её. Да и сама Олимпиада Львовна собралась не слишком привечать родственницу, боясь сделать ту слишком заметной.
                Однако после одного из осенних праздников она была удивлена и немного испугана. Тётя всерьёз готовилась к юбилею революции – закупала шампанское и доставала дефицитные колбасы и закуски. Желая поразить свою робкую провинциальную гостью.
                В гостиной тёти было немало электронных чудес – катушечный стереомагнитофон, полупроводниковый заграничный телевизор и такой же видеомагнитофон. Такого богатства у родителей Верочки никогда не было. Отец как-то быстро растерял весь прежний лоск, и чуствовал себя потеряным королевичем в пропахшем в навозе рубище.
                Верочка насмотрелась на стильных кавалеров на «Явах» и «Юпитерах». Те часто подкатывались к ней – желая лёгких поцелуев и возможно, чего-то большего. Но Верочке было страшно, она невольно столбенела, чувствуя, как её уши становятся ярко малиновыми.
                В ту субботу она была поражена. Знакомые тёти и её мужа пили. Пели и пили, а главное смотрели по видику странный пугающий фильм. Там всё казалось нереальным – фильм казался ужасным сном – Верочка куталась в наддверную занавеску и вполглаза поглядывала на экран.
                На экране четыре обнаженных девушки разносили на подносах чай. Они были очень похожи на школьных подруг Верочки – те точно также дежурили по столовой – только для этого им н приходилось расставаться с форменными платьями.
                Верочкиному телу было сладко и весело. Она привыкла представлять себе всякие ужасы – помещая своего на всё согласного двойника то в застенки инквизиции, то в камеры Шлиссельбурга и Пертопаловки. Сейчас она невидимо скользила по залам этого паллацо, невольно сострадая этим несчастным.
                Пьяненькая Олимпиада Львовна счастливо дожёвывала шпротину. Она словно бы позабыла  о своей родственнице. Верочке было страшно, тётя мало чем отличалась из тех ярко раскрашенных мегер на экране, что так ловко манипулировали телами и душами нагих пленников и пленниц.
                Только теперь Верочка поняла, что могла так же подло розоветь в каком-нибудь интернате. Что вообще могла не появиться на свет, попросту оказавшись  в специальном боксе, словно окровавленная марля или бинт.
                Олимпиада Львовна уже другими глазами смотрела на юную родственницу. Она вдруг решила, что вполне может отомстить брату, заставив енр прарсот унижаться за все эти блага, к которым эта дурочка так охоча.
 
                Верочка скоро привыкла навещать свою тётю по выходным.
                Она знала, что должна убраться в этой красивой комнате, приготовить обед, а главное помочь тёте принять ванну.
                Тёте было по душе её послушание. Верочка очень скоро перестала стыдиться и сама снимала всё до нитки. В самые первые дни, правда, она тревожно поглядывала на масивную дверь, но в этот дом никто не захлдил без предварительного телефонного звонка.
                Верочке скоро  понравилось возиться с полотёром и пылесосм. Делать для тёти мороженое, и готовить сельтерскую воду.
                За эти «нагие дни» Верочка получала маленькие сюрпризы. Тётя часто награждала её радужными бумажками. Эти деньги она выдавала за переводы от Верочнкиной матери, но смущеннная псевдо-домработница ей не верила.
                Она не могла выьраться из этого добровольного рабства. Москва затянула её, как омут. Теперь без модных джинсов и дорогой заграничной блузки телу было неуютно и страшно, а материнская квартира была сродни царской одиночки в царском каземате.
                Тётя ужасно гордилась своим холёным телом. Он была толще Верочки и походила на резиновую куклу, что сидела на борту ванны. Верочка чувствовала, что очень завидует этой женщине – в жарко натопленой квартире быть подлбиями богини и согласной на всё нимфы было просто, словно в заграничном кино.
                Верочка постепенно привыкала быть для Олимпиады Львовны прислугой. Она надеялась со временем зацепиться за этот холёный мир – с каждым годом окружающий мир казался ей более страшным – люди словно бы не чувствоввали приближающейся грозы, а продолжали веселиться на бесконечном и страшном по своей нелепости карнавале.
                Она словно бы вновь шла по положенному над глубокой ямой брёвнышку. Особенно после увиденного в одном из кинотеатров страшного фильма.
                Этот фильм был ничуть не добрее того заграничного. На экране показывали такую же мажористую жизнь, жизнь, к которой она так долго страмилась, но затем.
                Роковое преображение юного правдолюба и его сводной сестры напугало. Верочка то и дело проводила по своим локонам, боясь поверить, что и она может стать такой же, как эта впавшая в рукотворное безумие Лена.
                Она и раньше слышала про таких вот опустившихся девчат. Те, боясь побоев и огласки, бегали в зарослях запретных трав. А затем.
                Она ещё сильнее привязалась к доброй родственнице. И когда та предложила ей помочь с подготовкой с её юбилейным обедом.
 
                Тот июльский день зацепился за память основательно.
                Верочка совершенно не стеснялась своего легковесного одеяния. Белоснежный фартук совершенно не скучал по коричневому платью, да и сама Верочка, словно капустница, порхала с жостовским подносом от прибора к прибору, одаряя тёткиных друзей вкусными яствами.
                Она была готова ко всему. Теперь страх был далеко, в свои двадцать она чувствовала себя почти взрослой. Главное было понравиться и стать своей.
                Тётя отговорила её перекрашиваться в блондинку. Тёмные волосы были более в моде.  Этой милой прислужнице не терпелось отзываться на имя и отчество и носить дорогой и стильный костюм.
 
                Постаревшая Олимпиада Львовна неспешно двигалась по комнатам загородного особняка. Теперь ей приходилось смахивать с мебели едва заметные пылинки и выслушивать гневные тирады племянницы.
                Та сумела приспособиться к новой жизни.  И теперь со своим мужем смотрела на свою недавную госпожу, словно на постаревшую и начаавшую подгнивать машину. Всё то, что так берёг и холил  Арнольд Семёнович, теперь было никому не нужно.
                Верочка вовсе не желала лицезреть постаревшие прелести своей родственницы. Она была рада тому, что та бесгласно и покорно выполняет её указания.
                Мать Верочки смотрела на свою родственницу с лёгким сожалением. Она привыклаа к её неуклюдей услужливости и всё чаще вспоминала своего такого же слабого и надменного мужа
               
               
 
 

 

Саломея

О любви