|
Всем участникам конкурса - удачи и вдохновения в этом красивом конкурсе... Не на конкурс!!! Просто интересный рассказ.. Как-то просматривая подшивку журнала «Нива» за 1916 год, я обратил внимание на один рассказ. Вообще, весь комплект журнала был посвящён 1-ой мировой войне, но вот этот рассказ… В процессе чтения я несколько раз менял свой взгляд на тему и концепцию рассказа. Даже сейчас, прочитав, у меня нет в этом полной ясности. ЧТО здесь главное? Рассказ Ю.Волина Спор об орхидеях С фронта прибыли вещи убитого прапорщика Хворостова. Наше внимание обратила на себя объёмистая тетрадь, написанная вперемежку чернилами и карандашом. – Это его записки, - предположил кто-то. Сестра Хворостова, показывавшая нам вещи покойного и уже изучившая их, печально улыбнулась. - Нет, я тоже думала, что это Лёвушкины записки, и набросилась на тетрадку. Но это совсем не записки… Вы будете удивляться, когда узнаете, чем Лёвушка интересовался и занимался там. Мы с некоторым страхом раскрыли тетрадь.Один из нас прочёл вслух: -«Наблюдения над орхидеями, руководство по уходу за ними и мысли о цветах вообще». -И вся тетрадь об этом? – спросил нетерпеливо Милин. _Вся! – ответила Вера Хворостова. Серьёзный и немного угрюмый Курдюмов, перелистывая тетрадь, заговорил нервно и отрывисто: - Каково? Ну-с, доложу вам, занятие!... Это под неприятельским огнём, а?... Замечательно!... Обратите внимание, как это писалось!... Тут чернила, здесь красный карандаш, потом чёрныё, а вот какая-то тушь…Кажется, самодельные чернила из сажи! И всё об орхидеях! Об орхидеях, изволите ли видеть!... Где писалось-то? В походе! Где-нибудь на постое в какой-нибудь грязной крестьянской избе! А то, может быть, под открытым небом, на пушке вместо стола!... Или в окопе , на барабане… Кто знает? Может быть на самом поле сражения! … Может быть, за минуту перед тем, как разорвался над его головой снаряд, Лёвушка Хворостов дописывал разведённой сажей вот эти последние строки! И о чём? Подумайте только, о чём! Об орхидеях! Тут смерть… тут ад, а он об уходе за орхидеями!... Нет, это просто уму непостижимо!... Несколько минут длилось молчание. Тетрадь переходила от одного к другому. Её рассматривали со всех сторон, изучали каждое пятнышко на ней, изменения в почерке. Молча передавали её друг другу, но во взглядах можно было прочесть одну мысль, одно общее для всех, и всех поразившее наблюдение: часто и резко менялся почерк, менялись сорта чернил и цвет карандашей, то стройными колоннами стояли строчки, то беспорядочно расходились в разные стороны, - но ровно, отчётливо и ясно было содержание тетради; прерванные на полуслове фразы заканчивались потом, - может быть, через много дней, может быть на новой позиции! Спокойно и уверенно, как-будто не было перерыва. Спор разгорелся внезапно и сразу в повышенном тоне. Казалось, молчаливое раздумье утомило и испугало каждого из нас и всех вместе. Заговорили громко, возбуждённо, стараясь рассеять настроение жути и почти мистического страха перед чёрной замасленной тетрадкой. - Ну, вот! – воскликнул Фатеев, молодой художник, - А нас, людей тыла, упрекают и называют чуть ли не эгоистами, если мы занимаемся в эти дни чистым искусством!... Ну, вот! Человек на фронте, под неприятельским огнём, продолжает дело, которое считает своим, думает об «уходе за орхидеями»… Разве это не указание нам? - Несомненно! – горячо подхватил поэт Ксендзовский. – В этом указание нам. Прекрасное вечно. Искусство выше всего, даже самой жизни. Война кончится, и человечество снова придёт к орхидеям, к исканию красоты. И в стремлении к своим вековечным и высочайшим целям человечество не должно терять ни одного часа времени! Что ж из того, что мир человеческий потрясён громом орудий и залит океаном крови! Стоящие на страже красоты, ведущие человечество к достижениям вечным должны продолжать своё дело. Это их долг, а совсем не их привилегия! Это не эгоизм, а напротив, высшая форма самопожертвования… Воспевать орхидеи, когда смерть нависает сверху и теснит со всех сторон… Понимаете ли вы, какая красота духовная в этом?... Какой яркий пример для нас, живущих в тепле и покое и часто опускающих руки, бросающих дело своей жизни от отдалённых отголосков той бури, в центре которой он жил и пал! О, конечно, это урок нам! Хмуро, почти сердито заговорил Курдюмов: - Урок. Да только понятный вами, почтенные, шиворот на выворот! - То есть как? Что вы хотите сказать? - А то, что это упрёк, жестокий упрёк вам, в уюте и тепле тыла думающим об орхидеях… - Парадокс! - Нисколько!... Как вы не можете понять, что ему можно, а нам с вами нельзя!... Ему не надо думать о войне, ведь он действует!... Он телом принадлежит войне, и этим окупается свобода его души. А мы должны душой принадлежать войне, ибо наше тело в надёжной безопасности тыла… Если он думает об орхидеях, это поразительное возвышение духа. Если мы будем думать об орхидеях, это – преступление. Ясно? - Ясно, но неверно! Отозвался Фатеев. Спор обострялся. Для нас всех, собравшихся в этот вечер у Веры Хворостовой, этот спор был необычным обменом мнений по какому-нибудь злободневному вопросу. Речь шла о самом важном для нас и о самом мучительном. У каждого из нас, споривших, была своя «орхидея». У одного – живопись, у другого – поэзия, у третьего – театр, а у строгого Курдюмова – отвлечённая наука. И все мы переживали трагедию раздвоения в скорбные дни военной тревоги. И каждого из нас влекла его «орхидея», и всех нас полонила тревога. Мы метались от того, что было нашим , к тому, что было общим, от того, что мы считали вечным, к кровавой суете минуты. И всегда неспокойна была наша совесть. И всегда жило в нас сознание невыполненного долга : то перед делом родины, то перед делом своей жизни. Поэтому был особенно нервен и остёр наш спор. Споря и отстаивая свой взгляд, каждый из нас хотел однако не убедить другого, а напротив, быть побеждённым, быть убеждённым, увидеть ложь в своих доказательствах и уверовать в неопровержимую правду противника. Так всегда в споре. Чем меньше верят спорщики в истину своих утверждений, тем упорнее и настойчивее спорят они. Мы спорили долго и, конечно, ни к какому выводу не пришли. И стали все злые, угрюмые. Каждый злился на противников, которые не сумели опровергнуть его утверждений, но не смогли и утвердить его в них. Одна только Вера Хворостова не принимала участия в споре. Она всё время тихо сидела в стороне и внимательно читала рукопись, вызвавшую наш спор. Когда же наш спор сам собой прекратился, она заговорила: - Господа! Вот тут в главе «Мысли о цветах вообще» есть одно место прямо относящееся к тому, о чём вы спорите. Хотите послушать?» - Читайте! Девушка спокойно прочла: - «Дым опасен для цветов. На поле сражения и даже в окрестностях цветы быстро блекнут и увядают. Чуткие к малейшим колебаниям атмосферы, они даже в отдалении чувствуют вторжение враждебного элемента и тихо умирают, почуяв дым пороха. В атмосфере войны разведение цветов неуместно и неплодотворно. Даже в теплицы проникает запах порохового дыма, и никакой уход не охранит цветы от преждевременной смерти. Цветы, выращенные в атмосфере войны, нежизнеспособны и отнюдь не могут служить улучшению породы. Любителям цветов рекомендуется выждать очищения атмосферы от дыма и копоти войны». - Слыхали? - С тихой улыбкой произнесла Хворостова, прочитав эти строчки. После короткого молчания она прибавила: - Так говорит Лёвушка, настоящий любитель цветов… Любя цветы, он умер за отечество и, умирая за отечество, думал о цветах, Мне кажется, он был счастливее вас… Никто из нас не отозвался. И больше не говорили мы в тот вечер об орхидеях…
|