Кленовый листочек

Максим

Первое слово, мысленно ворвавшееся в голову Максима, после того, как он увидел ее обнаженную спину, было слово ругательное. Второе слово, перебивающее первое по своему звону, если хотите, воплю было слово: «Валить!» Последующих слов он уже не разбирал, а просто машинально натягивал на ногу один носок (второго он не нашел), трусы и брюки. Ему повезло. Она не проснулась от его пробуждения и поиска белья, она не проснулась даже, когда он покинул, словно вор,  ее квартиру, хотя ему казалось, что его движения вызывают невероятный грохот, точно он оказался в темной комнате заваленной всяким хламом, на который он неуклюже натыкался и опрокидывал с полок на пол. Но это ему только казалось. Чувства восприятия Максима в тот миг были до предела оголены, и все свои движения, предательски  оглушающе, он слышал. Некоторое облегчение наступило лишь после глотка утреннего воздуха, но тут же оно сменилось на тошнотворное отвращением ко всему вокруг, но больше всего к самому себе.

Наденька

- Я ненавижу тебя! – сказала юная особа высокому мужчине с сединой на висках  в костюме английского покроя и, закрыв ладонями лицо, закатилась слезами.
- Ничего, - ответил он, словно и не был ее отцом, - перененавидешь! Ты мне еще спасибо скажешь, что я уберег тебя от этого позора! – дрожащими руками он открыл купол глобуса барного столика и достал из его недр пачку  ментоловых сигарет, припрятанных его женой, хотя сам еще лет десять, как бросил курить.
- Нет! - закричала дочь. – Я тебя никогда не прощу! Понял?! – ее прелестное личико с голубыми глазками и курносеньким носиком искажала гримаса такой лютой ненависти, что дай ей в ту минуту что-нибудь острое, она, не раздумывая, вонзила бы им в грудь отцу. - Ну, ударь меня! Ударь! Что же ты ждешь?! – продолжала бешено кричать она. - Ты только это и можешь!
Это было неправдой. Он мог многое. Ведь его работа в прокуратуре города Омска давала ей все: лучшие «шмотки», лучших учителей, лучшие шансы на дальнейшую жизнь. Но она плевать хотела на него и на все шансы, потому что была такой же, как и он, избалованной деньгами эгоисткой и лизоблюдством окружающих.
- Ладно, дорогая моя, - ответил он, затягиваясь ментоловым дымом до выступивших жил на его шее и, едва сдерживая себя, чтобы не врезать дочери пощёчину: правая рука с растопыренными пальцами уже была отведена в сторону в готовности нанести удар. Но он не ударил ее по лицу, потому что любил его с того самого первого мгновения, как оно появилось на свет. Он любил ее всю целиком, той слепой, отцовской любовью, которая не могла сравниться ни с какой другой любовью. Он дорожил ею, словно это была его личная драгоценность, его единственное сокровище в этом мире. Он чувствовал дочь, как говорится, сердцем и в любую секунду, не раздумывая, отдал бы свою жизнь за нее, наверное, еще и  потому, что уж больно ценил кровь его, струящуюся в ее венах.
Но сейчас все полетело прахом. Его кровь была испачкана плотской похотью, и он должен был принять непростое для себя решение. Ведь над ним, как он считал, надругалась его же собственная дочь. Тайная связь  с неким проходимцем, фарцовщиком Т*, расколола сердце  отца на две равные части. Одна половина любила и взывала к милосердию, а вторая - гнала прочь, прочь из жизни, прочь из сердца. Мучительным было решение, но он его принял. Тайный аборт разрешит проблему позора и не допустит ненужных пересудов коллег, а так же соратников по партии; а переезд дочери в купленную квартиру уберет ее с глаз долой во избежание, не  покидавшего его желания все же врезать ей, как она того заслуживает.
Спустя два дня Надежда, прихватив с собою мать, покинула отчий дом. Он не удивился поступку супруги, а где-то был даже рад такому повороту событий. Оставить дочь совсем без присмотра – ну это уж совсем, ни в какие рамки, к тому же к  жене Виктории он давно поостыл, хотя первые годы их совместной жизни казались ему раем.
Виктория была не просто хороша в те первые конфетно-букетные дни, когда она всплыла на его горизонте. Все ее качества, как любовницы: смазливое личико, глупость, длина ног и упругая попка - устраивали его, и соответствовали его высокому статусу. Но, как это бывает зачастую, он заигрался и не заметил первичных признаков ее беременности. Центральным  желанием, моментально возникшим в его голове, когда тайна все же обнаружилась, было желание немедленно и бесповоротно вышвырнуть ее на улицу. Но поразмыслив немного, он смилостивился над девушкой и оставил при себе, совсем не представляя, что их ждет в дальнейшем, и что их может сблизить, как супругов.  Супругов сблизил появившийся на свет ребенок. И теперь с момента ее рождения, счастливый папаша бросил все свои силы и средства к ногам дочери, особо не концентрируя свое внимания на таких важных аспектах, как порядочность, доброта и подобный бред. В конечном итоге такое развитие принесло совсем неожидаемые плоды. Красавица - Надежда выросла и, унаследовав красоту матери, девочка умудрилась унаследовать ум отца, с его же пороками и недостатками. Любимая и одариваемая подарками папы, она не замечала ничего вокруг: ни бедности одноклассником, а затем сокурсников, ни полнейшего дефицита в стране СССР. Но со временем, купленные по вкусу отца заграничные тряпки, показались ей старомодными, и она решила проявить самостоятельность и воспользоваться услугами фарцовщиков. Вот так она и познакомилась со спекулянтом Т*. Подлец он оказался тот еще. Быстро раскусив достаток девчонки, Т* принялся накручивать цены втридорога. Она же денег не считала, ведь он ей нравился. Т* был не такой как все: старше на шесть лет, чертовски обворожителен, курил «Ма́льборо», говорил иностранным сленгом, по фирме одет, опытнее и любил ее. Но любовь улетучилась тотчас, как только отец прознал про все. И Т* исчез. Согласно статье 154 УК РСФСР он на семь лет, уж папа постарался, отправился покорять сибирские просторы необъятной родины, где со временем затерялся безвозвратно и безмогильного.

Максимка

Первые годы своей жизни, где он был с мамой, Максимка слабо помнил. Почему-то в его памяти всплывал только образ бабушки, а матери вот нет. Долгими днями, проведенными в интернате, он мучительно пытался вспомнить ее лицо, запах, но в голове всплывали только воспоминания о любимой  его бабушке: то как она гладила его по русой головке, то как она читала ему страшные сказки о Бабушке Яге, то как она рассматривала на его спине справа, немного ниже лопатки, родимое пятнышко в виде кленового листочка. Бабушка раскрыла Максимке тайну, что отметина эта является родовым пятнышком их семьи. И у нее, и у мамы его тоже на спине мирно покоится листочек.
Вскоре Максимка узнал от воспитательницы, от одежды которой всегда пахло пирожками с капустой, что бабушка его умерла, и что теперь он круглая сиротинушка. После чего глаза у Максимки были всегда красные, а ночами он, воткнувшись в подушку, чтобы не разозлить детей, подолгу втихомолку плакал. С возрастом юноша стал понимать, что должны же быть где-то его собственный отец и мать, - «но где они, что с ними?». Ответов для себя он не находил.
- Максимка, - обратилась как-то к нему любимая воспитательница, – пойдем со мной. К тебе там приехали, - она взяла его за руку и повела в игровую комнату.
Там он увидел двух незнакомых ему людей: маленькую и кругленькую в боках тетеньку, от которой вкусно пахло конфетами и худого дяденьку, от которого пахло сигаретами, точно так же, как от интернатовского дворника по прозвищу Веник. Они оба, почему-то, дружно ему улыбались, говорили, что он прелестный ребенок, совали ему в ладони конфеты и пряники. Подарки вываливались из его маленьких рук на пол, на что круглая тетенька успокаивала всех, подняла конфеты и попыталась втолкнуть их в карманы, но не смогла. Карманы Максимки были неуклюже зашиты детской рукой, на что воспитательница пояснила, что это для того, чтобы дети не совали в них свои руки. Максимка прижимал подарки к груди, и все происходящее с ним казалось ему странным и стеснительным, а у воспитательницы с глаз от чего-то потекли слезки.
Незнакомая тетенька спросила его тогда о чем-то, а он, не раздумывая, ответил: «ДА». Так Максимка и попал в обычную пролетарскую семью, где общий доход не превышал 150 рублей слесаря, - нового папы, плюс 250 рублей сварщицы Нины, - новой мамы.

Надя – Кленовый листик

Опозорившая отца дочь не остановилась на достигнутом. Кроме того, что она не подчинилась отцу и не избавилась от ребенка, она еще и бросила институт, а появившийся на свет сын, стал для нее сплошной обузой. Но Надя долго не раздумывала. Она скинула все заботы о сыне на плечи своей мамочки и теперь только рестораны, мужчины и деньги волновали ее, теперь только они были смыслом и неотъемлемой частью ее бурной жизни; да и  перестройка в СССР, сулившая свободу и набежавшая непонятно откуда, в конец разрушила Наденьку. В определенном кругу ее звали теперь не просто Надя, а Надя – Кленовый Листик. Слабовольная мать повлиять на дочь не могла. Она и раньше особым авторитетом у дочери не пользовалась, а теперь и подавно. Отец, узнав о порочащих его дочь связях, открестился от нее, как от прокаженной, но все же по привычке, втихомолку, продолжал подкидывать деньжат, хотя у самого земля уходила из-под ног. Стремительно меняющаяся обстановка в стране перевернула все с ног на голову. Так до конца и, не примкнув к той или иной политической мафии, он оказался не у дел, а на его теплое местечко в миг вскочил очередной подхалим из новых, - перестроечных. От навалившихся со всех сторон проблем отец сильно осунулся и постарел. А когда Максимке нужно было идти в школу, бабушка чем-то тяжело заболела, после чего кем-то было принято решение, что Максимке будет гораздо лучше в интернате, а бабушка будет его там навещать.
А между тем Кленовый Листик обретала популярность. Первым, не считая конечно же Т*, был сутенер Вадик по прозвищу Губошлеп, которого она не запомнила в лицо, но вот боль, которую он после себя оставил, долго не могла забыть. Губошлеп, зная, что больше Надежда с ним никогда не встретится, гадко насладился ею,   ведь обычно ему доставался потрепанный «материальчик». Вадик  даже подумал вытащить ее из этого порочного круга и жениться, так уж больно она ему приглянулась, но соратники по цеху разбили ему лицо и отбили всякую охоту даже помышлять о свадьбе.   Вторым оказался какой-то турок. Этот басурман знал толк в любви. Первым делом он исцеловал ее с ног до головы, чего Надежда даже не ожидала,  а затем удовлетворился сам. Третьим стал сизый африканец по имени, то ли Бааду, то ли Баако, которого Надя сразу и не увидела, так как ей закрыли глаза. А после того, как с нее сняли повязку, Надежда не знала, что ей делать. Она едва не сошла с ума, а затем  долго сидела в уборной, борясь с охватившим ее ужасом и постоянно накатывающейся рвотой. Последующих клиентов Надежда уже не запоминала, они мелькали в ее опьяненных глазах, словно мошки.

Максим

Конфеты и пряники в новой семье у Максимки, куда то пропали. Новая мама в жизни оказалась не такой уж улыбчивой, а новый папа любил водочку и по утрам долго кашлял и плевал в унитаз. В школе одноклассники – мальчики, сразу невзлюбили его и обзывали детдомовцем. Максим часто возвращался домой с разбитым носом или синяком под глазом. А вот девочки писали записки и признавались в любви, не обращая внимания даже то, что школьный костюмчик был уже ему маловат и рубаха не всегда стирана. Юноша часто разглядывал себя в зеркало и не понимал, что же в нем такого девчонки разглядели. Неужели этот курносый нос, синяк под глазом и русый вихор на голове. Позже в четырнадцать лет он нашел для себя ответ, когда очутился в постели с  акселераткой Таней. Пролежав молча около часа и не прикоснувшись к ней даже пальцем, он пристыженный покинул ее квартиру. Через некоторое время природа все же взяла свое. Девчонки выстроились в очередь к нему, а что такое отказ, он и представить не мог. Но Максим все же столкнулся с одной, как ему показалось, не разрешимой проблемой. Ему всегда катастрофически не хватало денег. Подружки так и говорили ему, что если бы у него водились «мани», лучшего мужа и не надо. Хорошо, что в колледже дружок подсказал, что и как нужно делать. Теперь Максим на спор кадрил девчонок, а проснувшись однажды в постели с некой Лидией Михайловной, с огромным удивлением для себя узнал, что ей 39 лет. Лидия Михайловна работала директором в магазине «Дары Якутии», вот она его и одарила новым «прикидом»: золотыми часами и мелочью на жизнь. Позже Лида кое-что предложила ему. Ведь с него не убудет, если он переспит с ее одинокой и богатой подругой. Так и понеслось в его жизни: сначала с одной подругой, затем с другой и так до бесконечности…

Встреча

Неисповедимы, как говорится, пути, но жизнь подкидывает иногда такое, что поневоле зачешешь затылок...

Она сидела в кафе с пафосным названием Амстердам. На ее столике стояла только чашка кофе, но она его не пила, а просто пальчиком водила по краю блюдца. Кофе на вкус оказался скверным, но ей всего лишь нужен был  предлог, чтобы войти в кафе и побыть одной в это раннее утро. Взгляд ее застыл равнодушно в одном направлении и со стороны можно было предположить, что  все ей безразлично.
Он же шел по проспекту Маркса и не догадывался, что кем-то свыше за него давно все уже решено, хотя еще тридцать минут тому назад, лежал в теплой кровати очередной подруги. Максим чувствовал легкую слабость в своем теле, точно такую, когда, не выспавшись, рано встаешь. В то же время он ощущал некоторое облегчение, что ночь, проведенная с Ланой, наконец-то закончилась и ему теперь не нужно лицемерить и говорить то, что от него хотят услышать. С каждым его последующим шагом, время, словно замедляло свой неотвратимый отсчет. И вот Максим вошел в кафе и их взгляды пересеклись…
Нет, он еще не успел подумать и оценить ее, как это делают все мужчины, оценивая дам, а мозг его еще не подхватил «вирус» любви исходящий от нее. Но тело, черт возьми, все его тело замерло на мгновенье, когда он «столкнулся» с ее взглядом. И тут же он услышал, как ему прошептало его же собственное сердце:
Я замираю!
Я задыхаюсь, - сказала его душа.
Тебе не выбраться из этой любви живым! -  предупредила его интуиция.
Но было уже поздно. Она улыбнулась ему…
Максим сел молча рядом за столиком напротив. Ошарашенный увиденным перед собой, он забыл зачем он вообще вошел в это кафе. Оперевшись головой на руку и запустив в волосы свои пальцы, он не сводил с женщины взгляда. Она же увидев его, словно очнулась ото сна. Взгляд ее оживился, а на лице, точно застыл вопрос. Сначала первый: «Кто он?..». Затем второй: «Почему он так на меня смотрит?..» Давно  не испытывала она такой неловкости. Его взгляд  растопил в румянец мраморную кожу на ее щеках.. Ей, показалось, что они запылали огнем. Пальцы левой  руки непослушно слегка коснулись ее лица, но тут же отстранились, словно обожглись. Нужно было, что-то сказать ему, но она растерялась, а ресницы ее задрожали.
- Что-то не так? – произнесли все же губы ее.
- Все так, - ответил он.
- Вы так смотрите на меня, словно мы раньше где-то встречались.
- Нет, - ответил он.
- Тогда, что же вы так смотрите?
- Я?
- Вы.
- Я смотрю на вас.
- Я это вижу. Кроме меня сдесь больше никого нет.
- Да, никого.
- Вы сумасшедший? – спросила она и хотела уже встать и уйти.
- Нет, прошу вас. Не уходите, - Максим попытался подобрать еще какие-то слова, но все, что приходило ему на ум, показалось, несусветной глупостью.
- Еще чего, - и она привстала.
- Постойте... Я…
- Что вы?
- Я не знаю, как это объяснить, но мне, кажется, - Максим не находил слов, но точно знал, что если она уйдет, он погибнет на месте.
- Вы точно – сумасшедший, - повторила она и пошла к выходу.
- Постойте, - сказал Максим и последовал за ней и, обогнав у двери, спросил, - У вас было когда-нибудь такое? – его сжатая рука в кулак застыла у сердца.
- Что? – не поняла она.
- Вот здесь, - он рукой постучал по груди.
- У вас болит сердце молодой человек?
- Оно не стучит.
- Почему? – ей стало где-то даже интересно дослушать такую глупость.
- Из-за вас, - ответил он, не сводя с нее глаз.
- Глупости, - сказала она и продолжила движение к выходу.
- Я хотел бы подарить его вам! – крикнул он ей в спину.
Она оглянулась и постаралась повнимательней рассмотреть нахала , к тому же, она никуда не спешила. Парень был моложе ее лет на двадцать, высок, широк в плечах, но даже не это главное. Он говорил по-другому, не так как все ее знакомые. Он говорил глупости о своем сердце, но даже это не главное. «Что-то не так, - подумала она». И любопытство взяло верх. «Да и глаза у этого сумасшедшего, симпатичный мальчик, - зачем-то пробежали мысли в ее голове». - Она снова отвернулась и пошла к выходу.
Он не отставал и уже на улице,  сбиваясь, стал говорить:
- Все, что бы я вам сейчас не сказал, может показаться вам странным и глупым. Я пытаюсь найти слова, чтобы вы не ушли, но все они пугают меня самого. Я боюсь сказать что-то, что вызовет у вас ко мне что-то не то, чтобы я хотел, - он говорил все в невпопад, заламывал кисти рук, всовывал их в карманы, тут же снова вынимал их  и все это он делал так, что, по всей видимости, испытывал огромную неловкость и стеснение. Она  заметила это и поняла, что он пытается, пусть неуклюже, но заигрывать с ней. Это ее развеселило. Она решила слегка себя позабавить и зачем-то подыграть ему.
- Так, что у вас там с сердцем?
- Горит, - ответил он и закусил верхнюю губу.
- Дааа. Неужели?
- Горит, - повторил он, не найдя, что еще сказать.
- Я его должна потушить?
- Нет. Пусть горит.
- Хм. Вы странный мальчик, - она повернула голову в сторону и снова пошла.
- И что мне делать? – разведя руки в стороны, спросил он.
На что она не выдержала и ответила ему:
- Да я вам в матери гожусь, молодой человек, оставьте меня!
- Хорошо, - сдался он, увидев, как ее щеки запылали огнем. – Только одно.
- Что? – спросила она, разозлившись окончательно.
- Это пластика.
- Что?
- Это все не настоящее, - он пальцами руки покрутил у лица. – Мне на самом деле 80, а это все заслуга доктора.
- Вот, дурак, - сказала она и улыбнулась…

Сказочный день, проведенный ими вместе, пролетел, словно теплый ветерок у виска. Она и помышлять не смела, что когда-нибудь еще в своей жизни так влюбится, точно юнная девчонка. Все несчастья, накопившееся в ее душе  и сердце за эти долгие  годы, исчезли без следа, словно и не было их вовсе - смыты дождем со стекла навсегда. И мир  до этого такой туманный, такой серый, словно прояснился вокруг: зелень листвы стала ярче и сочнее, воздух вдыхаемый ею, до головокружения пьянящий, свет солнца ослепительней. Рядом с ним ей было уютно и комфортно. Она с трепетным восторгом ловила себя на мысли, что ей нравится нести всякую чушь и шалить, словно ребенок. Все, что  говорил он ей, согревало ее, словно пуховой шалью. Касаясь  руки его и принимая исходящее от нее тепло, она таяла и желала его немедлено, но останавливала себя, боясь ненароком испугать мальчишку и потерять навсегда.  Он же растворился в ней, словно мед в родниковой воде. Согретая взглядом, улыбкой, смехом вся его душа  воспылала огнем, а тело дрожью отзывалось, когда  прикасался он к руке богини. Никогда еще Максим не испытывал подобных чувств.
"Неужели это может быть?" - мысленно удивлялся он.  "Мне не выбраться живым от такой любви!" - вспомнил он предупреждение интуиции и отблагодарил ее.
Не раскрывая даже имен своих, они болтали обо всем и ни о чем, смеялись, что-то ели на ходу, снова болтали и смеялись… А наступившей ночью, опьяненные и охваченные жаждой страсти, упивались друг другом до безумства. И не было в те сладкие минуты счастливее их во всей вселенной…

Р.S. Утром Максим, покинув ее квартиру, словно вор, словно последний трус. Медленно, точно в забытьи, он брел по скверу, а ветерок, как будто подсмеиваясь над ним: все подбрасывал, и подбрасывал к его ногам, сорвавшиеся с деревьев, желто-красные кленовые листочки осени …

 

© Copyright: Геннадий Верин, 2017

Регистрационный номер №0386226

от 25 мая 2017

[Скрыть] Регистрационный номер 0386226 выдан для произведения: Кленовый листочек
Максим
Первое слово, мысленно ворвавшееся в голову Максима, после того, как он увидел ее обнаженную спину, было слово ругательное. Второе слово, перебивающее остальные по своему звону, если хотите, воплю было слово: «Валить!» Последующих слов он уже не разбирал, а просто машинально натягивал на ногу один носок (второго он не нашел), трусы и брюки. Ему повезло. Она не проснулась от его пробуждения и поиска белья, она не проснулась даже, когда он покинул, словно вор,  ее квартиру, хотя ему казалось, что его движения вызывают невероятный грохот, точно он оказался в темной комнате заваленной всяким хламом, на который он неуклюже натыкался и опрокидывал с полок на пол. Но это ему только казалось. Чувства восприятия Максима в тот миг были до предела оголены, и все свои движения он, предательски  оглушающе, слышал. Некоторое облегчение наступило лишь после глотка утреннего воздуха, но тут же оно сменилось на тошнотворное отвращением ко всему вокруг, но больше всего к самому себе.
Наденька
- Я ненавижу тебя! – сказала юная особа высокому, с сединой на висках  мужчине в костюме английского покроя и, закрыв ладонями лицо, закатилась слезами.
- Ничего, - ответил он, словно и не был ее отцом, - перененавидешь! Ты мне еще спасибо скажешь, что я уберег тебя от этого позора! – дрожащими руками он открыл купол глобуса барного столика и достал из его недр пачку  ментоловых сигарет, припрятанных его женой, хотя сам еще лет десять, как бросил курить.
- Нет! - закричала дочь. – Я тебя никогда не прощу! Понял?! – ее прелестное личико с голубыми глазками и курносеньким носиком искажала гримаса такой лютой ненависти, что дай ей в ту минуту что-нибудь острое, она, не раздумывая, вонзила бы им в грудь отцу. - Ну, ударь меня! Ударь! Что же ты ждешь?! – продолжала бешено кричать она. - Ты только это и можешь!
Это было неправдой. Он мог многое. Ведь его работа в прокуратуре города Омска давала ей все: лучшие «шмотки», лучших учителей, лучшие шансы на дальнейшую жизнь. Но она плевать хотела на него и на все шансы, потому что была такой же, как и он, избалованной деньгами эгоисткой и лизоблюдством окружающих.
- Ладно, дорогая моя, - ответил он, затягиваясь ментоловым дымом до выступивших жил на его шее и едва сдерживая себя, чтобы не врезать дочери пощёчину: правая рука с растопыренными пальцами уже была отведена в сторону в готовности нанести удар. Но он не ударил ее по лицу, потому что любил его с того самого первого мгновения, как оно появилось на свет. Он любил ее всю целиком, той слепой, отцовской любовью, которая не могла сравниться ни с какой другой любовью. Он дорожил ею, словно это была его личная драгоценность, его единственное сокровище в этом мире. Он чувствовал дочь, как говорится, сердцем и в любую секунду, не раздумывая, отдал бы свою жизнь за нее, наверное, еще и  потому, что уж больно ценил кровь его, струящуюся в ее венах.
Но сейчас все полетело прахом. Его кровь была испачкана плотской похотью, и он должен был принять непростое для себя решение. Ведь над ним, как он считал, надругалась его же собственная дочь. Тайная связь  с неким проходимцем, фарцовщиком Т*, расколола сердце  отца на две равные части. Одна половина любила и взывала к милосердию, а вторая - гнала прочь, прочь из жизни, прочь из сердца. Мучительным было решение, но он его принял. Тайный аборт разрешит проблему позора и не допустит ненужных пересудов коллег, а так же соратников по партии; а переезд дочери в купленную квартиру уберет ее с глаз долой во избежание, не  покидавшего его желания все же врезать ей, как она того заслуживает.
Спустя два дня Надежда, прихватив с собою мать, покинула отчий дом. Он не удивился поступку супруги, а где-то был даже рад такому повороту событий. Оставить дочь совсем без присмотра – ну это уж совсем, ни в какие рамки, к тому же к  жене Виктории он давно поостыл, хотя первые годы их совместной жизни казались ему раем.
Виктория была не просто хороша в те первые конфетно-букетные дни, когда она всплыла на его горизонте. Все ее качества, как любовницы: смазливое личико, глупость, длина ног и упругая попка - устраивали его, и соответствовали его высокому статусу. Но, как это бывает зачастую, он заигрался и не заметил первичных признаков ее беременности. Центральным  желанием, моментально возникшим в его голове, когда тайна все же обнаружилась, было желание немедленно и бесповоротно вышвырнуть ее на улицу. Но поразмыслив немного, он смилостивился над девушкой и оставил при себе, совсем не представляя, что их ждет в дальнейшем, и что их может сблизить, как супругов.  Супругов сблизил появившийся на свет ребенок. И теперь с момента ее рождения, счастливый папаша бросил все свои силы и средства к ногам дочери, особо не концертируя свое внимания на таких важных аспектах, как порядочность, доброта и подобный бред. В конечном итоге такое развитие принесло совсем неожидаемые плоды. Красавица - Надежда выросла и, унаследовав красоту матери, девочка умудрилась унаследовать ум отца, с его же пороками и недостатками. Любимая и одариваемая подарками папы, она не замечала ничего вокруг: ни бедности одноклассником, а затем сокурсников, ни полнейшего дефицита в стране СССР. Но со временем, купленные по вкусу отца заграничные тряпки, показались ей старомодными, и она решила проявить самостоятельность и воспользоваться услугами фарцовщиков. Вот так она и познакомилась со спекулянтом Т*. Подлец он оказался тот еще. Быстро раскусив достаток девчонки, Т* принялся накручивать цены втридорога. Она же денег не считала, ведь он ей нравился. Т* был не такой как все: старше на шесть лет, чертовски обворожителен, курил «Ма́льборо», говорил иностранным сленгом, по фирме одет, опытнее и любил ее. Но любовь улетучилась тотчас, как только отец прознал про все. И Т* исчез. Согласно статье 154 УК РСФСР он на семь лет, уж папа постарался, отправился покорять сибирские просторы необъятной родины, где со временем затерялся безвозвратно и безмогильного.
Максимка
Первые годы своей жизни, где он был с мамой, Максимка слабо помнил. Почему то в его памяти всплывал только образ бабушки, а матери вот нет. Долгими днями, проведенными в интернате, он мучительно пытался вспомнить ее лицо, запах, но в голове всплывали только воспоминания о любимой  его бабушке: то как она гладила его по русой головке, то как она читала ему страшные сказки о Бабушке Яге, то как она рассматривала на его спине справа, немного ниже лопатки, родимое пятнышко в виде кленового листочка. Бабушка раскрыла Максимке тайну, что отметина эта является родовым пятнышком их рода. И у нее, и у мамы его тоже на спине мирно покоится листочек.
Вскоре Максимка узнал от воспитательницы, от одежды которой всегда пахло пирожками с капустой, что бабушка его умерла, и что теперь он круглая сиротинушка. После чего глаза у Максимки были всегда красные, а ночами он, воткнувшись в подушку, чтобы не разозлить детей, подолгу втихомолку плакал. С возрастом юноша стал понимать, что должны же быть где-то его собственный отец и мать, - «но где они, что с ними?». Ответов для себя он не находил.
- Максимка, - обратилась как-то к нему любимая воспитательница, – пойдем со мной. К тебе там приехали, - она взяла его за руку и повела в игровую комнату.
Там он увидел двух незнакомых ему людей: маленькую и кругленькую в боках тетеньку, от которой вкусно пахло конфетами и худого дяденьку, от которого пахло сигаретами, точно так же, как от интернатовского дворника по прозвищу Веник. Они оба, почему-то, дружно ему улыбались, говорили, что он прелестный ребенок, совали ему в ладони конфеты и пряники. Подарки вываливались из его маленьких рук на пол, на что круглая тетенька успокаивала всех, подняла конфеты и попыталась втолкнуть их в карманы, но не смогла. Карманы Максимки были неуклюже зашиты детской рукой, на что воспитательница пояснила, что это для того, чтобы дети не совали в них свои руки. Максимка прижимал подарки к груди, и все происходящее с ним казалось ему странным и стеснительным, а у воспитательницы с глаз от чего-то потекли слезки.
Незнакомая тетенька спросила его тогда о чем-то, а он, не раздумывая, ответил: «ДА». Так Максимка и попал в обычную пролетарскую семью, где общий доход не превышал 150 рублей слесаря, - нового папы, плюс 250 рублей сварщицы Нины, - новой мамы.
Надя – Кленовый листик
Опозорившая отца дочь не остановилась на достигнутом. Кроме того, что она не подчинилась отцу и не избавилась от ребенка, она еще и бросила институт, а появившийся на свет сын, стал для нее сплошной обузой. Но Надя долго не раздумывала. Она скинула все заботы о сыне на плечи своей мамочки и теперь только рестораны, мужчины и деньги волновали ее, теперь только они были смыслом и неотъемлемой частью ее бурной жизни; да и  перестройка в СССР, сулившая свободу и набежавшая непонятно откуда, в конец разрушила Наденьку. В определенном кругу ее звали теперь не просто Надя, а Надя – Кленовый Листик. Слабовольная мать повлиять на дочь не могла. Она и раньше особым авторитетом у дочери не пользовалась, а теперь и подавно. Отец, узнав о порочащих его дочь связях, открестился от нее, как от прокаженной, но все же по привычке, втихомолку, продолжал подкидывать деньжат, хотя у самого земля уходила из-под ног. Стремительно меняющаяся обстановка в стране перевернула все с ног на голову. Так до конца и, не примкнув к той или иной политической мафии, он оказался не у дел, а на его теплое местечко в миг вскочил очередной подхалим из новых, - перестроечных. От навалившихся со всех сторон проблем отец сильно осунулся и постарел. А когда Максимке нужно было идти в школу, бабушка чем-то тяжело заболела, после чего кем-то было принято решение, что Максимке будет гораздо лучше в интернате, а бабушка будет его там навещать.
А между тем Кленовый Листик обретала популярность. Первым, не считая конечно же Т*, был сутенер Вадик по прозвищу Губошлеп, которого она не запомнила в лицо, но вот боль, которую он после себя оставил, долго не могла забыть. Губошлеп, зная, что больше Надежда с ним никогда не встретится, гадко насладился ею,   ведь обычно ему доставался потрепанный «материальчик». Вадик  даже подумал вытащить ее из этого порочного круга и жениться, так уж больно она ему приглянулась, но соратники по цеху разбили ему лицо и отбили всякую охоту даже помышлять о свадьбе.   Вторым оказался какой-то турок. Этот басурман знал толк в любви. Первым делом он исцеловал ее с ног до головы, чего Надежда даже не ожидала,  а затем удовлетворился сам. Третьим стал сизый африканец по имени, то ли Бааду, то ли Баако, которого Надя сразу и не увидела, так как ей закрыли глаза. А после того, как с нее сняли повязку, Надежда не знала, что ей делать. Она едва не сошла с ума, а затем  долго сидела в уборной, борясь с охватившим ее ужасом и постоянно накатывающейся рвотой. Последующих клиентов Надежда уже не запоминала, они мелькали в ее опьяненных глазах, словно мошки.
Максимка 
Конфеты и пряники в новой семье у Максимки, куда то пропали. Новая мама в жизни оказалась не такой уж улыбчивой, а новый папа любил водочку и по утрам долго кашлял и плевал в унитаз. В школе одноклассники – мальчики, сразу невзлюбили его и обзывали детдомовцем. Максим часто возвращался домой с разбитым носом или синяком под глазом. А вот девочки писали записки и признавались в любви, не обращая внимания даже то, что школьный костюмчик был уже ему маловат и рубаха не всегда стирана. Юноша часто разглядывал себя в зеркало и не понимал, что же в нем такого девчонки разглядели. Неужели этот курносый нос, синяк под глазом и русый вихор на голове. Позже в четырнадцать лет он нашел для себя ответ, когда очутился в постели с  акселераткой Таней. Пролежав молча около часа и не прикоснувшись к ней даже пальцем, он пристыженный покинул ее квартиру. Через некоторое время природа все же взяла свое. Девчонки выстроились в очередь к нему, а что такое отказ, он и представить не мог. Но Максим все же столкнулся с одной, как ему показалось, не разрешимой проблемой. Ему всегда катастрофически не хватало денег. Подружки так и говорили ему, что если бы у него водились «мани», лучшего мужа и не надо. Хорошо, что в колледже дружок подсказал, что и как нужно делать. Теперь Максим на спор кадрил девчонок, а проснувшись однажды в постели с некой Лидией Михайловной, с огромным удивлением для себя узнал, что ей 39 лет. Лидия Михайловна работала директором в магазине «Дары Якутии», вот она его и одарила новым «прикидом»: золотыми часами и мелочью на жизнь. Позже Лида кое-что предложила ему. Ведь с него не убудет, если он переспит с ее одинокой и богатой подругой. Так и понеслось в его жизни: сначала с одной подругой, затем с другой и так до бесконечности…
Встреча
Неисповедимы, как говорится, пути, но жизнь подкидывает иногда такое, что поневоле зачешешь затылок.
Она сидела в летнем кафе с пафосным названием Амстердам. На ее столике стояла только чашка кофе, но она его не пила, а просто пальчиком водила по краю блюдца. Кофе на вкус оказался скверным, но ей нужен был всего лишь предлог, чтобы войти в кафе и побыть одной в это раннее время. Взгляд ее застыл равнодушно в одном направлении, и со стороны можно было предположить, что ей все безразлично. Он же шел по проспекту Маркса и не догадывался, что кем-то свыше за него давно все уже решено, хотя еще тридцать минут тому назад он лежал в теплой кровати очередной подруги. Максим чувствовал легкую слабость в своем теле, точно такую, когда, не выспавшись, рано встаешь. В то же время он ощущал некоторое облегчение, что ночь, проведенная с Ланой, наконец-то закончилась, и ему теперь не нужно лицемерить и говорить то, что от него хотят услышать. С каждым его последующим шагом время, словно замедляло свой неотвратимый отсчет. И вот Максим вошел в кафе и их взгляды пересеклись…
Нет, он еще не успел даже подумать и оценить ее, как это делают все мужчины, оценивая дам, и мозг его еще не успел подхватить «вирус» любви исходящий от нее, но тело, черт возьми, все его тело замерло на мгновенье, когда он «столкнулся» с ее взглядом. И тут же он услышал, как ему прошептало его же собственное сердце:
Я замираю!
Я задыхаюсь, - сказало его душа.
Тебе не выбраться из этой любви живым! -  предупредила его интуиция.
Но было уже поздно. Она улыбнулась ему…
Максим сел молча рядом за столиком напротив. Ошарашенный увиденным перед собой, он забыл, зачем он вообще, вошел в это кафе. Оперевшись головой на руку и запустив в волосы свои пальцы, он не сводил с ее взгляда. Она же от его пристального взгляда, словно очнулась ото сна. Взгляд ее прояснился, а на лице, точно застыл вопрос. Сначала первый: «Кто он?..». Затем второй: «Почему он так на меня смотрит?..» Давно она не испытывала такой неловкости, но взгляд его растопил ее мраморную кожу на щеках в румянец. Ей, показалось, что они запылали огнем: пальцы левой руки ее непослушно слегка коснулись щеки, но тут же отстранились, словно обожглись. Нужно было, что-то сказать ему, но она растерялась, а ресницы ее задрожали.
- Что-то не так? – произнесли все же губы ее.
- Все так, - ответил он.
- Вы так смотрите на меня, словно мы раньше где-то встречались.
- Нет.
- Тогда, что же вы так смотрите?
- Я?
- Вы.
- Я смотрю на вас.
- Я это вижу. Кроме меня сдесь больше никого нет.
- Да, никого.
- Вы сумасшедшей? – спросила она и хотела уже встать и уйти.
- Нет, прошу вас. Не уходите, - Максим попытался подобрать еще какие-то слова, но все что приходило ему на ум, казалось, глупостью.
- Еще чего, - и она привстала.
- Постойте, я…
- Что вы?
- Я не знаю, как это объяснить, но мне, кажется, - Максим не находил слов, но точно знал, что если она уйдет, он погибнет на месте.
- Вы точно – сумасшедший? - повторила она и пошла к выходу.
- Постойте, - сказал Максим и последовал за ней и, обогнав у выхода, спросил, - У вас было, когда-нибудь такое? – его сжатая рука в кулак застыла у сердца.
- Что? – не поняла она.
- Вот сдесь, - он рукой постучал по груди.
- У вас болит сердце молодой человек?
- Оно не стучит.
- Почему? – ей стало где-то даже интересно, дослушать такую глупость.
- Из-за вас, - ответил он, не сводя с нее глаз.
- Глупости, - сказала она и продолжила движение к выходу.
- Я хотел бы подарить его вам! – крикнул он ей в спину.
Она оглянулась и постаралась рассмотреть нахала получше, к тому же, она никуда не спешила. Парень был моложе ее лет на двадцать, высок, широк в плечах, но даже не это главное. Он говорил по-другому, не так как все ее знакомые. Он говорил глупости о своем сердце, но даже это не главное. «Что-то не так, - подумала она». И любопытство взяло над ней верх. «Да и глаза у этого сумасшедшего, симпатичный мальчик, - пробежала зачем-то мысль в ее голове». Она снова отвернулась и пошла к выходу.
Он последовал за ней и уже на улице стал, сбиваясь говорить:
- Все, что бы я вам не сказал сейчас, может показаться вам странным и глупым. Я пытаюсь найти слова, чтобы вы не ушли, но все они пугают меня самого. Я боюсь сказать что-то, что вызовет у вас ко мне что-то не то, чтобы я хотел, - он говорил все в невпопад, заламывал кисти рук, всовывал их в карманы, тут же снова вынимал их  и все это он делал так, что, по всей видимости, испытывал огромную неловкость и стеснение. Она это заметила и поняла, что он пытается, пусть неуклюже, но заигрывать с ней. Это ее развеселило. Она решила слегка себя позабавить и зачем-то подыграть ему.
- Так, что у вас там с сердцем?
- Горит, - ответил он и закусил верхнюю губу.
- Дааа. Неужели?
- Горит, - повторил он, не найдя, что еще сказать.
- Я его должна потушить?
- Нет. Пусть горит.
- Хм. Вы странный мальчик, - она повернула голову в сторону и пошла.
- И что мне делать? – разведя руки в стороны, спросил он.
На что она не выдержала и ответила ему:
- Да я вам в мамы гожусь, молодой человек, оставьте меня!
- Хорошо, - сдался он, увидев, как ее щеки запылали огнем. – Только одно, - не унимался он.
- Что? – спросила она, разозлившись окончательно.
- Это пластика.
- Что?
- Это все не настоящее, - он пальцами руки покрутил у лица. – Мне на самом деле 80, а это все заслуга доктора.
- Вот, дурак, - сказала она и улыбнулась…

Сказочный день, проведенный ими вместе, пролетел, словно теплый ветерок у виска. Он и она, словно растворились, друг в друге. Не раскрывая даже имен своих, болтали обо всем и ни о чем, смеялись, что-то ели на ходу, снова болтали и смеялись… А наступившей ночью, опьяненные и охваченные жаждой страсти, упивались друг другом до безумства. И не было в те сладкие минуты счастливее их …

Р.S. Утром Максим, покинув ее квартиру, словно вор, словно трус. Медленно, точно в забытьи, он брел по скверу, а ветерок, как будто подсмеиваясь над ним, все подбрасывал и подбрасывал к его ногам, сорвавшиеся с деревьев желто-красные кленовые листочки осени …

 

 

Мы вылечим твою тёщу!