Идут часы, и дни, и годы.
		Хочу стряхнуть какой-то сон,
		Взглянуть в лицо людей, природы,
		Рассеять сумерки времен…
		Там кто-то машет, дразнит светом
		(Так зимней ночью, на крыльцо
		Тень чья-то глянет силуэтом,
		И быстро спрячется лицо).
		Вот меч. Он — был. Но он — не нужен.
		Кто обессилил руку мне? —
		Я помню: мелкий ряд жемчужин
		Однажды ночью, при луне,
		Больная, жалобная стужа,
		И моря снеговая гладь…
		Из-под ресниц сверкнувший ужас —
		Старинный ужас (дай понять)…
		Слова? — Их не было. — Что ж было? —
		Ни сон, ни явь. Вдали, вдали
		Звенело, гасло, уходило
		И отделялось от земли…
		И умерло. А губы пели.
		Прошли часы, или года…
		(Лишь телеграфные звенели
		На черном небе провода…)
		И вдруг (как памятно, знакомо!)
		Отчетливо, издалека
		Раздался голос: Ecce homo!
		Меч выпал. Дрогнула рука…
		И перевязан шелком душным
		(Чтоб кровь не шла из черных жил),
		Я был веселым и послушным,
		Обезоруженный — служил.
		Но час настал. Припоминая,
		Я вспомнил: Нет, я не слуга.
		Так падай, перевязь цветная!
		Хлынь, кровь, и обагри снега!