Михаил СТАРОДУБ: «С шести лет я начал читать стихи на самых разных сценах… »

Сегодня у меня в гостях Михаил Стародуб. Об этом человеке можно рассказывать долго, ибо за его плечами: школа Студии (ВУЗ) при МХАТ СССР им. Горького (специальность актёр театра и кино), Центральный академический театр Российской Армии, частный театр «Мел», «Камерный молодёжный театр», литературный институт им. Горького. Он член Российского союза профессиональных литераторов, автор трёх книг. Помимо прозы (фантастические рассказы) и стихов, пишет ещё и пьесы. Автор и исполнитель песен. Режиссёр. Участник передач на «НТВ», «Радио России», «Маяк», «Деловая волна», «Говорит Москва», «Ракурс», «Народное радио», «Голос Подмосковья», «Русская волна»…

Не скрою, когда узнал обо всём этом, сразу захотелось встретиться с Михаилом и обстоятельно поговорить с ним. Конечно, не потому, что он ещё и неоднократный лауреат и дипломант многих литературных и песенных конкурсов, главное тут профессиональный интерес — то, что Михаил пишет для детей, ещё пьесы. Я сам написал несколько пьес, одна из них — об адмирале Колчаке «Пир шакалов» — в 2008 году получила грамоту от Княжьего Двора всея Руси. Попробовал написать что-то и для детей, но, как говорится, дальше пьесы «Кукушата» и двух рассказов «Счастливчик» и «Предгрозовье» (они есть на «Парнасе.ру») дело не пошло. Да и то, как кажется, из-за того, что там «поднят пласт серьёзнейших социально-нравственных проблем», эти мои так называемые опыты с большой натяжкой можно назвать «детскими» или «для детей»… 

Так что этой встречей «убиваю сразу несколько зайцев»!

— Михаил, как получилось, что вы попали в школу МХАТа? Какие-то были предпосылки? Ваши родители были театралами?

— Родители — инженеры.

Отец (родился в посёлке Горловка) — с 6ти лет подрабатывал на шахте. С этого возраста могли нанять выбирать «породу» – твердые  отходы, которые добываются вместе с углем. Хотелось есть, спать. И молоденькие «работники» учились «спать с открытыми глазами». То есть, попросту, отключаться, как я сегодня понимаю. Но за спиной — надсмотрщик.

— Порода! Порода! Порода! — бубнил этот человек с палкой, которой мог ударить по рукам, того, кто зазевался.

— Больно не было… — вспоминал отец, — но сон уходил сразу и надолго. 

Мама (моложе отца на 11 лет) — из семьи московских фабрикантов (и, что важнее, староверов). После революции, дед до 37 года работал на собственном заводе одним из бухгалтеров. Расстрелян (позже, реабилитирован) за «подготовку покушения на Калинина». Вполне стандартная история. Деда забрали перед ужином (маме 16 лет). Уходя, он просил накрывать на стол, мол, поймут, что я невиновен быстро, к ужину вернусь.

Отец появился в Москве в 30-х. Поступил в творческую мастерскую Эйзенштейна, бросил её. Окончил инженерный институт. Был первым директором Института усовершенствования врачей (романтическая, по тем временам авантюрная, история создания этого института! Надеюсь однажды что-то написать об этом). Позже работал на военном заводе, изобретая непонятные мне детали к танкам или тракторам (есть патенты на изобретения), что-то ещё, такое же таинственное. Он умер, не оставив вещей. Исключение — книги и одежда, в которой ходил.

С шести лет я начал читать стихи на самых разных сценах. Далее — городской Дом пионеров, диктор «Пионерской зорьки» (была такая детская передача на Всесоюзном радио), многочисленные чтецкие выступления — групповые  и индивидуальные — и конкурсы (среди прочего, 1-е место на Всесоюзном конкурсе в Артеке, председатель жюри — звезда кино и цирка Ю. Никулин). Вопрос «кем быть?» не возникал.

Закончив школу, подал документы в ГИТИС. Впечатляло название: Государственный институт, а не многочисленные «студии-школы». Легко пройдя два тура творческого конкурса…  завалился, к собственному изумлению,  на третьем!

Позже выяснилось, что декламация (со всеми плюсами и минусами), незначительная часть театрального дела. Побочное ответвление, один из жанров.  Более того, чтецкие приёмы и навыки — так называемое «выразительное чтение» — могут мешать (и, как правило, мешают) работе над ролью.  Основы этого, и многое прочее, я начал изучать, поступив в Народный театр при ЗИЛе, где преподавали, собственно, профессиональные режиссеры и педагоги, выпускники которого — В. Лановой (много позже имел честь не без удовольствия работать с В.Л. в ряде сборных концертов), А. Локтев, В. Носик (позже, снимался с В.Н. в двухсерийном «комедийном» TV-фильме по ужасающему сценарию!), Ю. Богатырев (участвовал-таки в чтецком, серьёзного уровня Пушкинском конкурсе, где разделили с Ю.Б. первое место)… и прочие и т.д. Впрочем, основами театрального искусства я занимался ежевечерне и в выходные дни. Днём работал учеником слесаря на потрясающем номерном заводе (там в своё время изобрели и построили «катюши»!).

После провала на экзаменах (огорчалась мама, я — был в растерянности) отец заметил:

— Значит, научишься работать руками.

Учителем моим был лучший на п/я профессионал слесарного дела С., к которому обращались исключительно в случаях нетрадиционных, особенно сложных (или с просьбами о бытовых поделках и С. никому не отказывал, исполняя работу, разумеется, бесплатно). Изделия С. были «живыми». Без преувеличения (смешливый болт, изящная гаечка и т.д.). Приятно было взять в руки его работу. Рядом трудился, кстати, М.И., не менее квалифицированный слесарь (того же, высшего 7-го разряда), но то, что исполнял он, было вполне обычно. Удивительно, размеры те же, изделие — неживое.

Наступил следующий год, я готовился к службе в армии (с 14 лет — в секции бокса, юношеские разряды по лыжам, бегу, прочий «набор» тогдашнего школьника). Просился в десантные войска (это представлялось романтичным). Уже имея на руках повестку — успевал-таки на творческие туры. Можно было без документов одновременно поступать в 5-6 театральных школ и, ясное дело, я этим воспользовался. И проходил один тур за другим! Но в Студии  МХАТа — попал на 1-е прослушивание к руководителю курса В.К.М. Это редкая удача, обычно на первых турах нескончаемый поток «абитуры» (на одно место претендовали 350-400 кандидатов) «просеивают» педагоги и студенты-старшекурсники. После прослушивания М. отправил меня сразу на 3-й (последний) тур, сказав, что могу подавать документы, готовиться к общеобразовательным экзаменам, он берёт меня на курс. Я показал повестку и В.К.М. (впоследствии пришлось многократно убедиться — актерский курс — единая семья, а его «мастера» — преподаватели актёрского мастерства — заботливые родители на всю жизнь!) отправил меня в деканат. Через некоторое время у меня в руках была справка… нет,  это было патетичное «послание» (прочитал — жалко отдавать, а ксероксов тогда не было!) для военкомата, подписанное Народными артистами с просьбой освободить меня, М.С., от призыва, с обязательствами зачислить на курс. 

Далее — время учёбы.

— Какая сценическая школа мастерства вам больше импонирует и почему?

— Известны две методики художественного творчества (в традиционном психологическом театре): «школа представления» и «школа переживания». В первом случае актёр, исполняя роль, «находит» нужное психофизическое состояние в каждом спектакле. Техника, разработанная  системой Станиславского, позволяет входить в нужное состояние здесь, сегодня, на глазах у зрителя. Во втором случае, исполнитель имитирует — однажды (на репетициях) найденное с помощью актёрской техники. И то, и другое может оказаться чрезвычайно интересным, или вызывать скуку. В одном спектакле могут работать (и работают!) актёры разных «школ». Спектакль — итог коллективных усилий, зависимый от множества составляющих. В том числе (не в последнюю очередь!) — от публики в зрительном зале. Это структура вполне одушевлённая. Реальность, замешанная на логике драматурга, с кровью, потом, вдохновением актёров, изысками режиссуры, мощным зрительским сочувствием. Сегодня один и тот же спектакль может быть откровением, а завтра — вызывать скуку. Собственно, в этом (в атмосфере спектакля, в его «ауре») прелесть сценического искусства и гарантия долгой жизни.  

Выпускники МХАТа (я, М.С., в их числе), как правило, работают в рамках «школы переживания»,  «… в единстве чувственной и рациональной   составляющих актерского творчества».   

— Михаил, не стану спрашивать, кого уже сыграли и в каких спектаклях участвовали, ибо прекрасно понимаю, что одной беседой просто невозможно охватить всё ваше творчество, настолько оно разносторонне — тут повод для несколько встреч…

— Вы правы, Игорь, ответ на этот вопрос окажется чересчур объёмным, длинным и неконкретным. К тому же, просто перечислять все роли, спектакли, проекты, которых в моей жизни было — без счёта, неинтересно.

— А какая роль давалась трудно, но удовлетворение от результата доставило большое удовольствие?

— Любая роль требует… Здесь, наверное, надо задуматься. Пожалуй, требует тебя (всех семи тел разной частоты вибрации, разной плотности, степени материальности)  — от макушки, до пяток.  Считаю метод Станиславского универсальным для любого вида (рода) творчества, в том числе — литературного.  Особенно остро приходит ощущение  этого, когда (и если) сам начинаешь преподавать (режиссировать), писать сценарий.

Роль, которая до сих пор не даётся, но в работе над ней требуется вся палитра позитивных (негативных) ощущений… — это, собственно, роль Михаила Стародуба. Такого, каким имело бы смысл однажды сделаться.

— С какими известными мастерами сцены вам посчастливилось работать? Расскажите какой-нибудь случай!

— Актёрская братия — сравнительно небольшое общество. Каждый многократно пересекается с каждым на самых разных проектах. На радио, TV, в кино, сборных концертах, в Домах Актёра, на корпоративах, в прочих местах.  Выпуски актёрских курсов — от 15 до 27 человек. Поэтому МХАТовцы (за 50 лет существования школы Студии было… не более 1500 выпускников) почти все знакомы друг с другом (то же — с Щукой, Щепкой, ГИТИСом, ВГИКом и т.д.).

Помню, как работали «старики» МХАТа (мы, студенты, играли эпизоды и массовку в спектаклях театра) — А. Тарасова, А. Степанова, М. Яншин, О. Андровская, А. Грибов, П. Массальский. Из «патриархов», работавших с К.С. Станиславским, на нашем курсе преподавал академичный — всегда в костюме, рубашке и с галстуком-бабочкой — В. Станицын (я был занят в его спектакле), преподавали и более молодые — добрейшая К. Головко, обаятельный Л. Харитонов.

Запомнилось, как пел В. Шукшину, Б. Окуджаве (много позже, уже после смерти Булата Шалвовича, имел честь работать в авторском сольном концерте в Переделкино). Как пел свои песни на стихи Пастернака для И. Емельяновой (дочь О. Ивинской, возлюбленной Б.Л., ставшей прообразом Лары в «Докторе Живаго»), которая приезжала на несколько дней в Москву из Франции, где преподавала в Сорбонне (знакомство – через моего друга Б. Мансурова, который  был первым издателем в России книги О. Ивинской, написал и издал свою книгу «Лара моего романа» о Б.П. и О.И.). Как попросил П. Сальникова (главного дирижёра Московского Театра Оперетты, который гастролировал со своим оркестром в Японии, Штатах, Канаде, работал в муз. т-ре Станиславского, писал для Театра классического балета п/р Василева и Касаткиной), моего друга, написать аранжировки (плюс записи минусовок в студии) для нескольких песен.

— Пишешь песни? — говорит он. — Приходи после спектакля, послушаем.

Вечером вхожу в театр со служебного подъезда. Спектакль только закончился, в помещениях театра — гремят аплодисменты (гримёрные оборудованы настенными громкоговорителями), слышатся крики «браво!», «бис!». Минут 10-15 публика в восторге. Захожу в шикарный Пашин кабинет: белый рояль, партитуры, кресла, мебель красного дерева.  Входит Паша с охапками цветов. За ним, входят…

— Первая скрипка… — представляет мой друг, — инспектор оркестра…   

…кто-то ещё из «крутых» профессионалов!

— Начинай… — предлагает он, пристраивая многочисленные букеты. — Послушаем твои песни.

Сконфуженный, я расчехляю семиструнку и... делать-то нечего! — демонстрирую себя, как сочинителя-дилетанта.

В Центральном Академическом театре Советской Армии работал семь лет. В том числе с Л. Касаткиной, Л. Голубкиной, В. Зельдиным. Обязан Нине Сазоновой, которая «спасла» меня, молоденького оболтуса (ставшего «невыездным» и подозрительным для соответствующих органов), опоздавшего на поезд, которым труппа театра возвращалась из заграничных гастролей.  Андрею Петрову, который был добрым наставником, раскрывающим секреты ремесла. 

Показывал свои пьесы М. Рощину, А. Володину, учился в Литературном институте у В. Розова.

— При такой работе и жизни у вас этих самых случаев запросто наберётся на книгу! Наверняка, было и смешное?

— Представьте: Баку, Девичья башня. Есенинские места, Каспий. Съёмки фильма, название которого сегодня упоминать не хочется…

— Почему?

— Далее будет понятно. Итак, в договоре обозначено, что я «специалист по пластике и движению». Проще говоря, «ставлю драки», учу «рубиться на саблях», правильно падать, имитировать удары, их «принимать» (это сложнее). Съёмки на территории Гобустанского заповедника («...археологический заповедник в Азербайджане к югу от Баку… наскальные рисунки на трёх участках скалистого плато… здесь же некогда обитаемые пещеры… рукотворные ямы, отверстия в скалах…» «…рисунки, которые создавались со времён мезолита…»). «Натура» богатая. В этих экзотических местах снимаем «сладенькую» историю любви (назовём их!) Х к О. По сценарию, Х — фантазёр. В его воображении разыгрываются сцены из далёкого прошлого. Здесь он, Х, защищает возлюбленную О. от древних разбойников, вооружённых саблями и кинжалами. Актёр, исполняющий роль Х (родственник большого партийного деятеля… впрочем, в этом фильме, кажется, у каждого — серьёзная родня или покровитель), тенор бакинского театра (фильм музыкальный), юноша худенький, лишённый темперамента, прочих элементарных бойцовских талантов… роль приходится дублировать сцену за сценой. Прыгать, рубить, колоть вместо него. А для «полного счастья» — банда разбойников — массовка из местных — добродушные пузатые непрофессионалы (для экономии бюджета), которых трудно чему-либо обучить вообще, и за короткий репетиционный период в частности. Нет ничего опаснее такого «статиста». При слове «мотор!», он теряет добродушие, забывая схему поединка, начинает лупить сабелькой, как и куда получится, вслепую от зажима, но с большим вдохновением. Отсняв очередную сцену — на фоне наскальных рисунков (IV-II тысячелетия до н.э.) — режиссёр (самый пузатый из собравшихся здесь толстяков!) решает перенести камеру на новое место, в обитаемую когда-то пещеру. Тянут кабели, ставят свет, звук… оператор не видит в кадре наскальных рисунков! Он расстроен. В предыдущей сцене — схематичные человечки и по-детски нарисованные животные, сцены охоты, земледелия, таинственные знаки — смотрелись чрезвычайно символично. Оператор в бешенстве. Какое-то время он машет руками и кричит. Режиссёр тоже кричит и топает ногами. Оператор отказывается снимать с этой точки. Режиссёр вызывает художника и предлагает немедленно исполнить на стене пещеры необходимую картинку. Художник берет зубило, и через минут сорок человечки и животные охотятся и «земледельствуют», украшая стену пещеры. Оператор доволен: человечки исполнены, может быть, даже более экзотичными, чем до сих пор! Отсняв сцену, переехали к основанию крутой скалы, чтобы работать там два следующих дня.

В Гобустанском заповеднике — археологическая станция. Кто-то из учёных повёл очередную экскурсию коллег с Запада и наткнулся на киношную картинку. Археологи  потрясены! Во-первых, рисунки считаны, каждый изучен и многократно описан. Во-вторых, считалось, что рука древнего человека не достаточно развита, способна чертить, тем более рассекать каменную стену под определённым углом. Ну и, ясное дело, в первобытной руке не могло оказаться инструмента для свободного творчества (способ получения железа из руды изобрели много позже!). Сообщили учёному миру. За несколько часов новость сделалась сенсацией.

А следующим утром можно было наблюдать самого пузатого из здешних толстяков — режиссёра, который карабкался по вполне неприступной, крутой скале, спасаясь от небольшой толпы разъярённых археологов. Это позже, потом смеялись, все вместе с «разбойниками»-непрофессионалами, героями фильма, оператором и режиссёром. Тогда же никто не улыбнулся. Господа учёные хотели крови всерьёз…

— Как, по-вашему, сегодня российский театр утратил ту значимость, какая у него была раньше? Что мешает, не хватает современному театру? Народ стал меньше ходить на спектакли? Если да, какие причины?

— «Неслабый» вопрос…  Тема для серьёзного социологического исследования! Беда общества (и, вместе, театра) в потере моральных критериев. В их смене (может быть, подмене). Во всеобщем, так сказать, «бесстыдстве». Беда театра (и, вместе, общества) в нежелании работать тщательно и подробно, не довольствуясь поделками. Старики МХАТа говорили:

— Добиться успеха на театре легко. Нужно, выйдя на сцену, повернуться спиной к зрителю и… снять штаны. Но это не имеет отношения к искусству.   

Большинство того, что предлагает сегодня публике литература, театр, TV, кино, эстрада — «околоискусство» (термин литературоведа С. Волжина). Очередная попытка «повернувшись спиной, снять штаны…». 

Забавно, но за границей относятся с должным почтением к школе русского психологического театра: вместе c худруком нашего театра И. Хуциевой я был приглашён в качестве режиссёра-педагога провести мастер-классы для профессиональных актёров Германии, в одном проекте с немцами из Stage School Hamburg и американцами из школы Stella Adler Studio, New York.

— Кто-то из великих людей как-то сказал (не дословно): «Пошёл доить матушку-литературу»… По-вашему, в наши дни возможно актёрством, писательством заработать на жизнь? Конечно, сохранив при этом свободу творчества…

— Заработать на жизнь безбедную, будучи  актёром?  Сохранить свободу в выборе методов, средств этой профессии? Да. Трудно, но примеров тому — не счесть. 

Заниматься писательским ремеслом, оставаясь актёром (режиссёром)? Для меня — нет. То есть… пробовал, не получилось. Если пытаешься работать серьёзно и чего-то достичь. Впрочем, каждый решает самостоятельно, на какую «жизнь» хотелось бы ему заработать в «дурной бесконечности материального мира» (Н. Бердяев). Где и какие «свободы» необходимы для  того, чтобы пытаться «…открывать новое в привычных вещах» (Ф. Петрарка).

— Современная литература доставляет удовольствие чтения? Каких авторов предпочитаете читать, какие жанры? Почему? Вообще, на ваш взгляд, по каким критериям можно судить о том, что останется на века, какая литература?

— Читаю что-либо современное достаточно случайно. Исключение — множество пьес, предлагаемых для постановки именно в нашем театре. Думаю, что «в веках» сохранятся самые неожиданные тексты авторов, которых мы, современники, не заметили (не сумели оценить по достоинству).  

Ты от вселенского итога

летучий атом. Мало? Много?

Дано ли, homo, различать

насколько полновесна часть?

— Сегодня есть такие, кто считает, что литература — в традиционном (книжном) понимании, какой мы привыкли воспринимать — умирает, она вся уйдёт в Интернет и уже стала сетевой… Михаил Стародуб согласен с таким мнением?

— Почему бы и нет? Слово — материал. Каждый пытается освоить его по-своему. Если итог хорош — читатель примет его в любой форме. Другой вопрос, что предпочтительней (привычней) — книга? Экран монитора?

— Как Вы думаете, способен ли виртуальный мир показать всю реальную боль другого человека?

— Словом, музыкой, в красках — нет. Мы можем всего лишь проецировать происходящее на себя. Не более, как сопереживая, сочувствуя, сострадая. 

Но, уверен, технический прогресс, рано или поздно, позволит «считывать» ощущения, фиксируя, скажем, на пси-флешке наиболее яркие фрагменты ощущений, чтобы потом передать, размножить и даже монтировать конкретную «боль», «счастье» и так далее 

Придёт время принципиально новых форм искусства.

Пробовал писать об этом в повести «Записки супермена». 

— Бытует мнение, что время от времени стоит обязательно возвращаться к классике, где «не хочется переворачивать скорее страницы, чтобы поскорее узнать развитие сюжета, наоборот, хочется остановиться, устроиться поудобнее в мягком кресле», задуматься, перевести дух и подумать о чём-то вечном и чтобы ещё раз насладиться прекраснейшим русским языком, каждым предложением, каждой фразой... А вам, Михаил, иногда хочется перечитать какое-нибудь произведение из великих русских классиков, чтобы так: «Читаешь — и сердце ёкает, а сам будто бы уплываешь в другие моря и просторы, в другое время…»? Если да, то что-то новое открыли для себя?

— Тема для нескольких многостраничных интервью! Вместе с прочими, читаю с любой страницы прозу Булгакова, сказки Пушкина, Андерсена, Гофмана, сонеты Шекспира в переводах Маршака, несколько рассказов Олеши, Воннегута…

— Что сподвигло начать писать для детей? Вы отдаёте предпочтение детской литературе, больше её читаете? Почему?

— Писать для детей — единственная (для меня) реальная возможность быть услышанным сегодня. Кем-то, кто не ты сам (вместе с малым числом «подобных», пишущих авторов, «гуляющих» в тех же фантастических пространствах).

— Правда, что для детей гораздо труднее писать, чем для взрослых? И о чём сегодня важнее писать в детской литературе, какие приоритеты?

—  О чём писать для детей? О том же, о чём писали вчера (в прошлые времена) — о доброте и зле, о смыслах жизни, необходимости «поддержать падающего», разного рода жизненных соблазнах и попытках их преодоления, о прочем — известном, многократно описанном.

Другой вопрос, «как» сегодня писать? Композиционно, стилистически? Считаю для  себя удобной форму короткого рассказа (новеллы) с элементами фантастики, абсурда, без особенной дидактики, по возможности, с событийным сюжетом.

— Что для вас есть творческий процесс? Полёт фантазии, вдохновения… или всё же — труд ремесленника?

— Схема примерно такая… Сегодня ты ремесленник. Завтра ремесленник (из весьма неумелых). Послезавтра (сколько можно?!) просто ничтожество, которое… оп-ля! Ряд слов, определённо, начинает жить (приходит ощущение полёта!). Наконец, «сам собой» (помнится, это называется «вдохновением»!) выстраивается финал. И ты понимаешь — в который раз! — что с самого начала «рука не торопилась».  Впрочем, «лучшая музыка — тишина». Наиболее изысканная поэзия — молчанье.

Удел мыслителя — молчать.

Попробуй, главное — начать!

— А какой жанр больше всего удаётся, и что ещё не коснулось вашего пера и творческой мысли?

— Свободно пишу диалогом. Некоторые рассказы написаны исключительно прямой речью. Уже потом добавлял ремарки, авторские комментарии (чтобы читатель не запутался), давал прозаические вставки (чтобы действие было не таким, если можно сказать, «скрученным», «плотным», или «вязким»). Однажды понял, что делаю это напрасно.  В тексте не должно быть ничего лишнего (то есть, разумеется, так — для меня сегодняшнего).  Кстати говоря, в хорошем  диалоге есть все: характер действующего лица, портрет, место действия…

— Пользуетесь черновиками? Я к тому… свои мысли, рабочие наброски будущих текстов сначала записываете где-нибудь шариковой ручкой, а уж после отправляете в компьютер… или сразу «забиваете» всё на клавиатуре?

— С удовольствием пишу карандашом (за столом). Если что-то приходит в голову — в пути, на работе, в прочих, самых разных местах — пишу шариковой ручкой (без удовольствия) в блокноте. Далее — клавиатура с карандашом и множеством того, что записано шариковой ручкой. Собственно, монтаж.          

— Каким видите своего читателя? Речь не о детях… — с ними, конечно, всё ясно. А вообще…

— Не ленивым и неравнодушным. Готовым к внутренним подвижкам.

— Чему бы ещё хотел научиться и какие вершины преодолеть?

— Вполне неодолимую вершину… Научиться смирению.

— Знаете, Михаил, скажу честно, невольно складывается впечатление, что вы по жизни не довольствуетесь малым и до всего жадный. Мало того, что сначала стали актёром и играли в спектаклях настоящего театра, затем занялись писательским делом, пишите для детей… — уже этого, как кажется, предостаточно, не каждому по плечу. Так нет, ещё и песни сочиняете! Как такое могло вообще случиться? Помните свою первую песню, как она появилась?

— Получил в театре Армии одну из главных ролей в «военной» пьесе. Мой персонаж — молодой строптивый солдатик, который служит в Прибалтике, встречаясь с девушкой из местных. Режиссёр А. Бурдонский (замечательный профессионал, внук И.В. Сталина), зная, что я «сочинительствую», предложил попробовать написать текст (что-нибудь совсем «простенькое», подходящее персонажу), который положит на музыку А. Минх (в то время — главный дирижёр театра). Я написал песню, которая была записана с оркестром театра (вместе с прочим музыкальным оформлением). Перед премьерой А.Б. честно извинился, мол, автор песни не будет упомянуть в программке, т.к. песня — часть общего музыкального оформления спектакля. А через пару лет, слышу по Маяку…

— Композитор Минх: Московские картинки!

… моя мелодия! Было обидно и забавно одновременно. Понял, что могу что-то сочинить, несмотря на то, что музыке не обучен (я — «слухач», играю на семиструнке).

— На ваш взгляд, что в песне должно главенствовать — текст или музыка?

— В идеале — гармония («постигаемая разумом слаженность»), соответствие текста и музыки.

Однако, конечно, без удачной мелодии — текст, увы, «не работает». Примеров — не счесть. Самые изысканные стихи «не ложатся» на музыку (в таких случаях говорят, мол, стихи не нашли композитора). 

 Для себя считаю, удачный стих — напевен. Близок к жанру мелодекламации.   

— Михаил, давайте, так сказать, от материй высоких перейдём к земным! Что для вас является настоящим богатством?

— Из того, что имеет смысл приобретать, — ощущения (самые невероятные).

Из богатств, которые не хотелось бы растерять? Здоровье, любимая женщина, удача (впрочем, удача и любимая — как правило, синонимы!), знания (навыки), желания («желать — значит, иметь»), поддержка Высших сил (или, скорее, снисхождение к нам, далёким от идеала)…

Со временем начинаешь понимать, что «главное» богатство — когда есть та (тот), с которой хотелось бы разделить всё перечисленное. И, может быть, приумножить. 

— Какой у вас характер?

— «Непредсказуемый» (так кажется). Не перестаю удивляться самому себе. Утешают смехи — вообще, и «надсмехи» над собой — каждый раз новеньким. 

— Вы наверняка не только объездили всю страну, но и побывали за рубежом, много путешествовали…

— Да, путешествовал много, кажется, всю жизнь. От школьных летних и зимних походов (Москва-Киев-Одесса; Клинско-Дмитровская гряда; Крым, Кавказ), пионерских лагерей, в том числе и «Артека» (невероятная удача для меня, школьника со средней успеваемостью!), до «активного» отдыха в Карелии (поездка на заработки, сплавлять лес на озёрах), позже, по реке Урал на байдарках (от Уральска до Гурьева). Со 2-го курса МХАТа начались пробы на киностудиях Союза, поездки в концертных бригадах. Дальше — работа в театре Советской армии, а это гастроли по многим городам (в том числе «закрытым»), поездки в «группы войск» в соц. странах. Чехословакия, Польша, Венгрия, Болгария...

— Расскажите ещё какой-нибудь случай.

— Из того, что вспоминается:

заповедник «Столбы» в Красноярске. Отправились туда ближе к ночи, встречать рассвет следующего дня. Трудно и неумело карабкались на скалы… и, хотя вели нас «столбисты», затея оказалась рисковая. Не уверен, что желал бы (и смог)  повторно исполнить что-то подобное;

утренняя Алма-Ата. Вылетаешь из Москвы ранней, со снежными горбушками, хмурой весной — в сиятельный город, наполненный зеленью, светом, цветущей сиренью. Далее — изумительной красоты горы (киностудия расположена в предгорьях) и, уже позже, через несколько лет (с гастролями) — Алма-Ата жаркая, ущелье Алмарасан, горная река Лалетина… поля золотых абрикосов, опавших с деревьев,  разбросаны от края до края, сколько хватает взгляда;      

пышущий жаром Ашхабад. С утра можно передвигаться только в тени, по краю арыка. В гостинице, перед тем, как лечь, выливаешь на койку графин воды. Через полчаса — сухо. Щедрый восточный рынок со всем мыслимым и тем, что невозможно представить… и нарядный шахтёрский Донецк. В отличие от «неприбранной» Караганды с терриконами, торчащими в самых неожиданных, кажется, неподходящих местах. После концерта артистам предлагают экскурсию на шахту. На следующий день нас одевают и обувают, опускают куда-то в глубины (в сопровождении  главного инженера по технике безопасности), долго идём коридорами, продвигаемся ниже, ниже, протискиваясь в узкие щели (допускаю, что для пущего эффекта маршрут был построен так, чтобы это произвело впечатление), наконец, добираемся до, собственно, забоя и так далее…

Саяно-Шушенская ГЭС, где год проработал режиссёром.  Объявили, что ближе к вечеру гидростроители собираются перекрыть Енисей. Посёлок Ч. — место действия — находился перед рекой, за которой полоска суши у подножья холмов. Вышел под солнце и синее небо в сосновый лесок, который начинался прямо в улицах посёлка. Двинулся к реке — тёмной и быстрой. Холодной, почти ледяной и, помнится, от сильного течения, упругой. К живому пространству воды, которое плещет, подаёт голос, дышит в берегах — что ещё? Серебрится на солнце. Выйдя к Енисею… обомлел! От тишины. Глубокой и безжизненной. С тех пор я знаю, что такое, когда тишина стоит «мёртвая». И пустота, отсутствие… потеря чего-то главного. Как вытек глаз, или обрубили ноги. Как изъяли пол человеческого лица. От реки осталось русло: широкая тропа крупных (с человечью голову) белых гладких камней. Какое-то время я ждал, когда придёт ощущение гордости от человеческой силы, совладавшей… и так далее. Дудки! Чувство катастрофы, грандиозного насилия над природой, беды. К счастью, следующим утром река вернулась. Дышать, подавать голос, серебриться на солнце…

— Правда, что пришлось сидеть в кабине за штурвалом настоящего самолёта?

— Да, в Ростове-на-Дону, когда познакомились с лётчиками, которых провели за кулисы на одном из спектаклей. На следующий день предложение: «Мы посмотрели, как вы работаете. Хотите посмотреть, как работаем мы?». Як-40, который летит в Б. Меня «записывают» в лётную карту, как стажёра, проводят в кабину (конечно, это нарушение, но в то время я был к себе не в меру снисходительным). Далее — собственно, полёт в кабине (всевозможные восторги по этому поводу). Второй пилот уступает кресло. Мне позволено «взять штурвал на себя», «лечь на крыло», прочее. Разумеется, первый пилот страхует новичка (штурвалов-то два, и они «запараллелены)…

— Где ещё посчастливилось побывать?

— На театральном фестивале в Эдинбурге. В городе  —  примерно восемьсот театров работают одновременно днём и ночью. Среди домов с островерхими черепичными крышами, костёлов — современные здания почти отсутствуют. Открыты сто с лишним актёрских клубов, а это значит, что тебя ожидают незнакомые, разнообразно оформленные территории сюрпризов. На каждом углу играют скрипочки, волынки. На ступеньках пристроился флейтист, чуть в стороне — ударник, ещё дальше — ансамбль или отдельный гитарист. На площади выступает цирк… Я насчитал четыре разных труппы, бросил. Такое впечатление, что весь город веселится, разгуливает, таращится. Нас (меня, актёра Н.И. и художника С. Г.), возвращавшихся с репетиции с акустическими гитарами в руках, почти силком затаскивают в паб.

— Russian singers?! Let’s sing!

Раздвинув столики, освобождают клок свободного пространства. Поём цыганское. Публика в восторге. Исполняем «Дорогой длинною, да ночкой лунною…», — подпевают в голос! Мы счастливы, запеваем что-то русское, на голоса. Народ аплодирует. Начинают угощать пивом. С.Г. отлучается в гостиницу, приносит московскую водку. Нам предлагают шотландский виски. Теперь поёт один из них… и как! Нечто в стиле «кантри», ритмовое. Шотландские женщины обаятельны. Красоток почти нет, то есть в России на квадратный километр их существенно больше.

Последние десять лет работаю в «Камерном молодёжном театре». А это многократные гастроли по Германии… Такое ощущение, что лучшие друзья — в этой стране! Карнавальный, с долей безумия Амстердам, великолепный Мадрид (неподалёку — изысканный Толедо!), академичная Вена, курортная Ницца, от которой ожидаешь большего, невероятный Лиссабон (и территории вокруг) — нагромождение сказочных домишек, узеньких улиц, город крутых спусков и подъёмов… прочие города и страны.

— Как относитесь к старости? Ваше изречение: старость — это когда ничего не хочется. Даже молодости!

— Формула из рассказа «То, что ты ищешь». Но это определение персонажа по имени Питер.

О старости думаю давно и по-разному.

Собственно, нас пугает разнообразная немощь, связанная с проживанием на краешке жизни. Волнует (беспокоит, мучает, будоражит… — в зависимости от характера), что там, за «краешком»…

— Чего хочется пожелать друзьям и коллегам по литературному сайту «Парнасу»?

— Удачи в прозе и стихах!

— Спасибо, Михаил, за интересную беседу. Новых вам творческих задумок! Счастья! И до новых встреч на «Парнасе»!

Гостя интервьюировал Игорь КРАСНОВ.