Новый год принято встречать в своих семьях, со своими близкими. А вот первого числа, хорошо выспавшись и ещё раз отметив уже наступивший Новый год, к вечеру можно отправиться к друзьям.
Вот так было и у Димыча. Его бывшие одноклассники собирались у их «командирши» – бывшей старосты и заводилы, общей любимицы Аннушке Двориковой.
Обычно ребята созванивались:
– Ну, как, встреча у Дворика будет?
– Димыч, ты будешь у Аннушки?
Вариаций вопросов было штук пятнадцать – двадцать. А к пяти часам все дружно подъезжали, подходили к домику с палисадником на небольшом проезде, но на удивление всего проживающего вокруг населения незабываемого местной властью городка. А всё было очень просто: один из друзей работал в Энергосвете, другой в Водоканале. И в домах Дворикова проезда было тепло, светло, уютно и со всеми современными удобствами.
Ребята приходили кто поодиночке, а кто с жёнами или мужьями. Первым делом бегло осматривали дом, составляли план ремонта. Это был их островок счастья, который никто не хотел терять.
За столом начинались расспросы и, как правило, байки – кому, что особо запомнилось. Кому нечего было сказать, произносил: «Мимо», и всё вновь шло по кругу.
Димыч, как правило, отделывался коротким «Мимо» и все привыкли к этому, и не тормошили его, считая, что неудачника лучше не трогать. А в этот раз, когда очередь подошла к нему, он тихо произнёс:
– А мне на всю жизнь запомнилось, как я в пять лет нашел себе отца.
Кто-то удивлённо произнёс: «Ко-ого?». Но его одёрнули, а Димыч даже не слышал этого возгласа. Он напряжённо смотрел на свои руки, сжатые в кулаки с такой силой, что они побелели, продолжил:
– Мы жили с мамкой вдвоём. Отец бросил нас. Его увела мамькина подруга и увезла за границу. Мне тогда был один годик и я отца не запомнил. А когда исполнилось пять лет, он впервые за всё время прислал в подарок железную дорогу.
К маме иногда, очень редко, заходили друзья, но она, глядя меня, вжавшегося в угол дивана, тихо, но твёрдо говорила:
– Вы уж извините, сынишка приболел, вы уж в другой раз заходите.
Но другого раза не бывало.
А в тот день на Новый Год я заметил, как мамка крутилась у зеркала, прихорашивалась. Я к тому времени умел всё делать по дому – пылесосил маленьким пылесосом, мыл посуду, разогревал себе еду. С мамкой были наравне. Она работала на двух работах, уставала очень. Придёт, сядет на стул у двери, с которого я смотрел в глазок и открывал замок, и тихо попросит: «Димыч, напои чаем». Я мчался на кухню, наводил большой бокал сладкого чая, кусок батона намазывал маслом и в два приёма приносил мамке. И каждый раз у неё скатывалась слеза по щекам, и она хрипло произносила: «Димыч, ты – золотой мужик, только расти быстрее».
Нам было хорошо вдвоем, и я не хотел, чтобы кто-то ещё поселялся у нас. И я тогда, глядя на весёлую мамку, грустно спросил:
– Кого ты ждёшь? Кто придёт?
– Димыч. Дядя Володя придёт. Он уговорил меня показать твою железную дорогу. Покажешь, Димыч? – как-то жалобно попросила мамка.
Я не успел ответить, как зазвонил звонок, открылась дверь, и на пороге показался высоченный дядька, похожий на деда Мороза. Он как увидел железную дорогу, то сразу шагнул к ней, потом опустился на колени и заворожено смотрел на вагоны, рельсы, а потом посмотрел на меня и жалобно-просяще, как голодный котёнок, произнёс:
– Димуля, покажи, как она работает…
Димыч растерянно посмотрел на друзей:
– Понимаете, я не смог ему отказать. Он так откровенно и правдиво просил, что отказать ему было просто невозможно. Я сорвался с дивана и через секунду мы запускали вагончики, строили очередную станцию, депо. Опомнились только тогда, когда мамка села рядом, обняла нас и весело произнесла:
– Мужчины, вы ужинать будете?
Мы переглянулись с дядей Володей, согласно кивнули головами и уселись за стол. Дядя Володя попросил:
– Димыч, можно я завтра приду? Мы достроим вторую станцию, можно?
А я вдруг выпалил:
– А чего ты будешь шлындать туда-сюда? Оставайся у нас и живи. Больше времени останется на игру.
Слово «шлындать» я перенял у соседки-пьяницы и мамка ругала за него, и потому сейчас сидела с открытым ртом и выпученными глазами.
А дядя Володя вскочил, подхватил меня на руки, подбросил к потолку, а потом так плотно прижал к груди, что я слышал, как часто и громко стучит его сердце. Он прошептал:
– Спасибо, сынок.
Мы переехали в другой город, и никто не знал, что я приёмный сын. Так мы прожили 20 лет. А потом отец внезапно заболел и быстро угас. А на сороковой день ушла и мама. Она догорела как огарок от свечи.
Димыч замолчал, его руки спокойно лежали на коленях.
– А сейчас ты с кем? Я слышал, что от тебя ушла жена, – спросил Игорь.
– Да, точно, ушла. Но я не один. Я с детьми.
– С какими детьми? У вас же их не было! – воскликнул растерянно и непонимающе Андрей, к которому ушла жена Димыча. А тот спокойно ответил:
– Да, не было. Они приёмные.
– Слушай, Димыч, не мети хвостом, давай, колись, – внезапно охрипшим голосом произнёс Бритый. Он рано потерял родителей-пьяниц, успел побывать в колонии. Но после выхода оттуда ребята держали его возле себя: устроили на работу, в общежитие, заставили поступить в институт, приглашали во все свои компании. Одним словом, не давали свернуть в сторону с наезженного тракта.
– Подожди, Бритый. Димыч, откуда у тебя шрам на лице? – участливо спросила Аня. Она всё время внимательно слушала Димыча, нервно теребя угол скатерти.
– Да это в тот раз во время пожара у соседей. Я пятерых детей вытащил, а самый маленький спал с родителями в другой комнате, где всё было охвачено огнём. Когда выбирался из комнаты, балкой стукнуло по голове, волосы загорелись. Но хорошо, что пожарники были рядом и быстро отправили в больницу. Но мне толком не пришлось лечиться, надо было детей определить. Вот и остался рубец. Да он мне и не мешает. Это ерунда. Вот с детишками хуже. Пытался усыновить, но семья не полная и мне не разрешили. Даже моего директорского авторитета не хватило. Смог оформить только опекунство. А как ушел из директоров, то и уважения поубавилось. Сразу налетели разные комиссии и требуют отдать детей в детдом.
– Постой, постой. А каким директором ты работал и почему ушел? – Аня с улыбкой смотрела на Димыча.
– Ты чего мелешь? Тоже мне – директор! Да ты два слова сказать не можешь, десять лет молчишь, – возмутился Бритый. – Ты такой же директор, как я профессор.
– Значит, будешь профессором. Ты же заканчиваешь институт, а там Игорёк определит тебя в аспирантуру и дальше, – улыбнулся Димыч. – А я был директором мукомольного завода в Дёмино. Вот там то, Бритый, я как раз и молол муку. Но завод наш продали гастролёрам. Те хотели на его месте открыть спиртзавод, да не так-то просто это оказалось сделать. Сейчас он растаскивается по кирпичику. А я его строил, сердце кровью обливается. Да ещё судьба детей не определена. Они уже привыкли ко мне, отцом называют, и я к ним привык. Это рвать по живому. Тут есть от чего замолчать.
– Подожди, Димыч, а что надо, чтобы усыновить их? Чего не хватает? Я что-то пропустила. – Аня была взволнована необычно, говорила тревожным голосом.
– Да самой малости не хватает, Анюта. Жена нужна, будущая мать для детей.
– А я не подойду на эту роль? Чего так удивлено смотришь? – усмехнулась Дворикова. – Когда прогнала своего неверного, то сказала себе, что ни одного мужчины в моём доме не будет. Их и не было. Как видишь, принимаю только компаниями. Но ты же не один придёшь, а вас шестеро. Так что всё в норме, нарушений нет. Девочки среди детей есть?
– Да, двое. С ними мне сложнее, сторонятся они меня.
– Всё правильно. Им нужна мать. Ты на машине?
– Да.
– Поехали. Буду знакомиться с ними. Вы, ребята, гуляйте, мы скоро вернёмся.
****
Через день Димыч с детьми переехал к Ане Двориковой. А через месяц была их свадьба. Но счастливее новобрачных были дети: девочки сидели рядом с Анной и не сводили с неё восторженных взглядов. А ребята сидели рядом с отцом, горделиво поглядывая на окружающих – вопрос об усыновлении детей решился одновременно с регистрацией брака.
Сирот на пять человек стало меньше.