Когда тебе семь лет, никто, в общем-то, не интересуется, готов ли ты вставать каждое утро все последующие за сегодняшним первым сентября десять лет, тащить портфель и мешок со второй обувью независимо от: погоды, настроения, самочувствия и прочего - туда, где такие же как ты подневольники собираются в пахнущих детским потом и влажными кедами классах, выясняют отношения, кричат, хохочут, бросаются тетрадками, плюются жёваными промокашками, сплетничают, секретничают, влюбляются, целуются на задней парте, а попутно что-то читают, считают, пишут...
Десять долгих лет нужно приветствовать учителя стоя - и неважно, какой он учитель, уважаешь ты его или терпеть не можешь.
Никто не спрашивает - а чем бы ты, детка, хотел сегодня заняться, ммм? Тебе просто говорят - рисуй. Нет такого - "не умею". Вот это что у тебя? Нет, это не лисичка и не серый волк, получай свою двойку и дома перерисуй.
А как перерисовать, если и дома не умеешь?! Рисует мама. Волк получается похожим на нашего соседа - длинноносый и пучеглазый, а лисичка красивая. Рыжая, конечно, с длинными ресницами и красными губами. Мне мамин рисунок нравится! А учительнице - нет. И она ставит тройку в дневник. Мне ужасно обидно за маму! Поэтому я лезвием "нева" соскабливаю верхнюю загогулину у тройки и провожу короткую чёрточку вправо. Получается красивая пятёрка. Мама довольна, а я чувствую себя победившим борцом за справедливость. А значит, за эту самую справедливость имеет смысл бороться.
На сей раз - с классной, Полиной Семёновной. Что же она такое говорит?! "Кофе" - среднего рода! Ну, море, окно, дерево - это да, но кофе-то он! Полина Семёновна на меня сердится, потому что я с ней никак не соглашаюсь и мешаю проводить урок. О чём она раздражённо пишет в моём дневнике, ставит красную двойку и выгоняет меня из класса.
Будут дома ругать или не будут? Будут. Дома говорят - с учителями не спорят. А как же справедливость? И я начинаю издалека:
- Мы сегодня существительные среднего рода учили! - родители только-только вернулись с работы и ещё не успели спросить об оценках. - Представляете, учительница сказала, что кофе - тоже среднего рода!
- Она, наверное, случайно так сказала, - конечно, мама не может вот так сразу признать, что учительница неправа. - Она ведь точно знает, что кофе - он.
- А вот и не случайно! - я сую маме дневник. - Я с ней спорила, и она мне двойку поставила и из класса выгнала!
Мама в растерянности, уж очень ей не нравится двойка и то, что с ней рядом написано: мешала на уроке.
- Ты уверена, что это из-за кофе? - я уже понимаю, что ругать не будут. И тут мама опять одевается в пальто, берёт с полки "Школьный орфографический словарь", я беру дневник, и мы отправляемся к Полине Семёновне - она в доме напротив живёт.
Дома Полина Семёновна совсем не учительница, она просто тётя в халате и тапочках. Удивляется нам, приглашает зайти и согласно кивает головой, пробегая глазами по странице словаря. Потом гладит меня по голове, зачёркивает своё замечание и двойку, поит нас чаем и что-то рассказывает маме... Я прощаю учительницу - и правда, с кем не бывает!
Борьбу за справедливость я продолжила с учительницей черчения. Она никак не хотела понять, что я очень стараюсь, но - не могу. Не понимаю, как можно изобразить на бумаге втулку, да ещё и в трёх проекциях! Я и в одной-то не умею, а уж в трёх! Чёркала она, чёркала на моём листочке - это неверно, то неправильно, начертишь дома. И вот эту деталь тоже. Наказание - хуже некуда. Весь кусок ватмана, на котором я пыталась что-то изобразить, промок от моих слёз... Папа сердился, обзывал меня бестолковой, но потом забрал на работу и втулку, и другую деталь, а вечером принёс два чертежа. До чего же всё было ровно и аккуратно! Да учительница в жизни не поверит, что я сама это начертила! Но пусть докажет! И я сдала ей свои-не свои чертежи на проверку.
"Толщина линий не соблюдена, высота цифр и шрифт не соответствуют стандартам. Оценка - 3".
Папа, глядя на это, взорвался:
- Эти чертежи делали лучшие чертёжники моего конструкторского бюро! - кричал он, - что она понимает, твоя учительница?! Да она просто дура!
Справедливо? Несомненно.
Возможно, мне не пришлось бы больше конфликтовать с учителями, если бы в десятом классе, в конце первого полугодия, не заболел наш директор, который преподавал обществоведение. Фамилия директора была Косяк, и тогда это нас даже не смешило. Косяк лежал в больнице, а вместо него пришел преподавать Кузнечик. Кузнечик прыгал на костылях по причине частичного отсутствия левой ноги. Уж не знаю почему, меня он невзлюбил.
Не могу сказать, что обществоведение было моей любимой дисциплиной, но учила я его прилежно - на этом настаивал папа-коммунист: он подсовывал мне газету "Правда", заставлял читать какие-то статьи и материалы съездов и дотошно проверял, запомнила ли я их и как понимаю. Косяку всегда нравились мои ответы, а Кузнечику - нет. Он требовал пересказать параграф из учебника. А что там было пересказывать? Кузнечик вызывал меня на каждом уроке, и даже когда я почти дословно рассказывала содержание учебника, прерывал на полуслове, задавал хитроумный вопрос, ответа на который я не знала, и ставил неуд за неудом.
Четверть кончалась, и двойка по обществоведению была совсем близко. Так же близко, как конец моей жизни, потому что такого мне не пережить. Кому я буду нужна, двоечница?! Меня тут же все перестанут любить. Заклеймят позором, станут указывать на меня пальцем - вот она, та самая... А какой скандал будет дома!
В общем, начала я к этому самому концу готовиться. Хотелось умереть всем назло, чтобы учителя поняли, какой же я всё-таки была замечательной! И чтобы родители пожалели обо мне, сказали бы - бог с ней, с этой двойкой! Зря мы ругали нашу девочку. Пусть, пусть все мучаются! Я представила себе, как станут говорить обо мне хорошие слова, но будет уже поздно... И маму представила, как она над моим гробом убивается... Нет, не нужно умирать. Нужно заболеть сильно-сильно, почти смертельно. С высоченной температурой. И в горячечном бреду рассказать про двойку. Ведь смертельно больную не будут же ругать?!Чем бы таким страшным заболеть? Прямо сегодня. В крайнем случае, завтра. Например, воспалением лёгких. Это нетрудно - нужно просто сильно замёрзнуть и простудиться. Можно ещё снега поесть - сейчас его полно, декабрь же...
Я надела летний ситцевый сарафан, тапочки на босу ногу и вышла во двор. На площадке перед домом, на стальной проволоке, натянутой между деревянными столбами, висели наши простыни, пододеяльники и всякое прочее бельё - там оно сохло. Правда, в мороз бельё не высыхало, а вымораживалось. Снимать его, замёрзшее, совсем нелегко, а нужно ещё, прижимая к себе, перегибать и складывать в таз. Минут пятнадцать я промучилась, сражаясь с бельём закоченелыми руками, а под сарафан такой холод и мороз забрался, что тела своего уже почти и не чувствовала. С трудом передвигая ноги, примёрзшие к тапкам, притащила домой тяжеленный таз, но дома быстро согрелась и подумала, что так, наверное, заболеть не удастся. Нужно мёрзнуть долго и тщательно. Как? А вот как! Я забралась в ванну, открыла холодный душ и постояла под ним несколько минут. Мне было очень жалко себя, синюю и дрожащую! Однако страх перед двойкой в четверти оказался сильнее жалости, и я, мокрая, открыв окно, уселась голышом на подоконник спиной к улице... На волосах вскоре появились сосульки, меня всю трясло, но я мужественно продержалась целых сорок минут. Вот теперь точно заболею!
Спать я легла пораньше, чтобы скорее уже наступило утро и началось добытое в муках воспаление лёгких. А наутро ничего не случилось! Ни температуры, ни ангины, ни хотя бы насморка, просто - ничего. И вечером тоже. И даже на следующий день. Разве такое может быть? Ведь я так старалась! Оставалось только одно - во всём признаться маме.
Мама выслушала мою неприятную историю и сильно погрустнела. Они с папой даже не стали возмущаться, а просто сидели молча и понуро, словно случилось какое-то горе. От этого мне сделалось совсем худо. И тогда папа сказал:
- Купи коробку конфет и отправляйся в больницу к Косяку. Расскажи ему всё и спроси, что теперь делать.
Я - к Косяку?! К директору в больницу?
- Иди завтра же, - сказал папа.
И я пошла. Косяк лежал в отдельной палате. Он почему-то обрадовался мне, с удовольствием принял конфеты, тут же раскрыл коробку, угостил медсестру и меня, а я жевала конфету и всё не решалась начать разговор. Но на то он и директор школы, чтобы сразу догадаться...
- Ну, рассказывай, что случилось? - он смотрел на меня очень по-доброму, наш грозный директор. И я ему рассказала.
- Приходи ко мне завтра с учебником, поговорим.
Всю ночь я читала ненавистное теперь обществоведение, целый час отвечала на вопросы Косяка, а потом он что-то долго писал на тетрадном листке.
- Отдашь это учителю. И не реви! - мне хотелось расцеловать этого небритого немолодого человека в спортивном костюме!
Записку от директора я отдала Кузнечику перед уроком. Он прочёл, вздохнул и запрыгал в класс. До конца четверти Кузнечик меня как бы и не замечал вовсе, а по обществоведению в табеле поставил четвёрку. За справедливость я больше не боролась.
Наверное, я одна из немногих, кто тосковал по школе после её окончания. И уже студенткой, приезжая на каникулы, надевала школьную форму и просила разрешения у бывшей классной посидеть на её уроке. Садилась на заднюю парту, слушала знакомый голос и вспоминала, вспоминала... Ученики с удивлением смотрели на странную незнакомку, а мне хотелось сказать им, что вот сейчас - самое лучшее у них, самое счастливое время! Потому что школа - это ещё детство.
Помочь сайту
Поздравления
