Старость – не лучшее время в жизни человека. Особенно в том случае если он осознаёт, что прожил свою жизнь неправильно, не так как надо. Эх, если бы всё начать сначала. Люба, Любочка, Любовь. Имя дали ей родители подходящее, в самую точку попали. Она любила сына, мужа, всем жертвовала ради семьи. Она была сплошной любовью. Любила Бога, природу, красоту, жизнь… И вот ничего не осталось кроме страха перед старостью, болью и нищетой. Любовь не спасла от предательства, от болезней, от разочарований… – любовь не спасла ни от чего. Надо было умереть вовремя до того, как пришло это тяжёлое разочарование. Если что-то хорошее ещё и оставалось в её жизни, то она боялось даже себе признаться в этом. Стоило только подумать о том, что ещё не всё потеряно, и судьба тут же отнимала от неё и эту, последнюю надежду. Сын женился и, можно сказать, «умер» на свадьбе, не в прямом, конечно, смысле. Часть жизни умерла, ушла, ничего не оставив кроме горечи. Потом «умерла» привычная работа, Любу уволили и забыли о ней, как будто её никогда и не было, потом пришла бедность. Музеи, путешествия, спорт, театры, подруги, те немногие, которых она сохранила на всю жизнь, – всё исчезало, уходило, становилось недоступным, теряло смысл. Они с мужем сопротивлялись бегу времени, и всё же, и всё же... Если бы она выбрала другой путь, у них, возможно, была бы другая жизнь, другая старость. По сути дела, она прожила бессмысленную, ничтожную, неумную жизнь. Но ведь бывает же другая осмысленная, мудрая, прекрасная жизнь, не такая как у неё. Люба теперь жалела, что задавила в себе все порывы вдохновения, все страсти, свободу выбора, поиск, ведущий к открытиям, все влечения и сомнения. Она оказалась жертвой своей любви, она сама себя сделала жертвой. Но ради чего? Неужели, любить ближнего сильнее, чем себя самого, грех больший, чем не любить вообще? Она считала, что нельзя полагаться на случай, логично, здраво, рассудочно и предусмотрительно на многие годы вперёд планируя жизнь семьи. Она не знала тогда, что случай – это и Бог, и судьба. Люба не совершала ошибок, и вот результат – вся её жизнь оказалась ошибкой. Где она, та светлая, способная, окрылённая девушка? Её душа темна и осторожна, дух покинул постаревшее тело, крылья упали, и ничего не осталось от них. То лицо, что смотрит на неё из зеркала – это не она. Это бессмысленное лицо вечности смотрит на неё чужими глазами.
Муж поехал на дачу. Погода не радовала; накрапывал мелкий дождь. Дома тоже сидеть не хотелось. Раньше она так любила чистоту, порядок, а теперь работа по дому больше не приносила радости – мужу не надо, а ей тем более. Она поняла, почему старики живут в заваленных ненужным хламом, грязных квартирах. Чистота и порядок уже не имели смысла. Люба решила сходить в Русский музей, лишь для того, чтобы убить время.
По будним дням очередей в музее не было. Она шла по давно знакомым залам, скользя взглядом по картинам, иногда останавливалась, пытаясь найти в них что-то близкое, то, что может всколыхнуть в ней прежнее, полузабытое чувство жизни. Она любила эти дворцовые залы, огромные лестницы, сверкающие люстры, паркетные полы. Картины казались ей давними знакомыми, с которыми так приятно было встретиться вновь. Люба подумала: «Хорошо всё-таки, что я сюда выбралась, но ничего нового я тут не найду». Она проходила мимо академической живописи с её бесконечными библейскими и античными сюжетами, мимо пейзажей, освещённых то луной, то солнцем. Её взгляд скользил по портретам крестьян, дам и господ. Репин, Васнецов, Поленов, Серебрякова, Брюллов… – хорошо всё это, хорошо… Возле картин Айвазовского толпились школьники, группы людей послушно шли за экскурсоводами от картины к картине. Люба решила не лезть в толпу, подождать.
Она вернулась обратно, когда народ рассеялся. Постояла возле «Девятого вала», а потом её взгляд упал на картину, которую раньше она не замечала, мимо которой равнодушно проходила на протяжении многих лет. На огромном полотне было написано что-то невообразимое, что-то такое, чего раньше она не видела ни у одного из художников. Это был сияющий, переливающийся, сметающий всё на своём пути Хаос. Невозможно было отличить, где небо, где вода. Какая-то невероятная по красоте и мощи, мерцающая, всё поглощающая и всё превращающая в сверкающую пыль бездна захватила её душу в плен. Маленькие фигурки людей в этом фантастическом, величественном пространстве были написаны, казалось, только для того, чтобы показать его немыслимую огромность. Древние греки говорили, что человек есть мера всех вещей. Как же мал и ничтожен был человек на фоне великого и вечного Хаоса, написанного художником. Это даже не было похоже на шторм, этому не было названия. Возле картины можно было медитировать, она позволяла выйти за предел обычных представлений и понятий. Люба прочитала на табличке название картины - Волна. Как бы она не называлась – это был «Хаос». Но это был не просто хаос, это сама непостижимая, великая и прекрасная, полная страдания и безысходности жизнь растворяла всё сущее в серебристо-бело-голубом сиянии. И не было больше зла и добра, справедливости и несправедливости, любви и ненависти, не было горя и радости, даже смерти не было в ликующей, всепобеждающей, бессмысленной и ничтожной человеческой жизни.
К картине подошла группа школьников. Экскурсовод стала объяснять детям, что Айвазовский очень много работал, не потерял работоспособности до глубокой старости, картину эту написал в восемьдесят лет, и она является одной из последних его работ, именно поэтому он не оставляет в ней человеку никакой надежды. Экскурсовод говорила о том, что «Девятый вал» куда позитивней и выглядит более жизнеутверждающим. Люба подумала о том, как безумно далёк художник от людей, для которых он работает. Собственно говоря, в этой картине не было ни надежды, ни её отсутствия. Она не могла понять, как Айвазовский мог в восемьдесят лет нести в душе такую чудовищную бурю, рассыпавшуюся в прах вселенского Хаоса. Неужели это возможно? Может быть, экскурсовод ошиблась с возрастом, хотя, какое это имеет значение.
Когда она вышла из музея, дождь кончился. Закатное солнце, пробившись сквозь тучи, осветило город золотым светом. Полотна его горящёй парчи медленно меркли на стенах домов. Закат расплавил стёкла, и они горели в вечернем, прозрачном воздухе. Люба шла по городу к Неве туда, где небо медленно остывало над куполами церквей, туда, где голубовато-розовым перламутром переливалась вода. Её душа почти перестала оплакивать себя. Молодые люди шли ей навстречу, смеялись. Хаос – древнейшее божество, явившееся потрясённому человеку, ужасный и непостижимый, оплодотворённый любовью, порождал новую жизнь. И эта жизнь беспечно резвилась и радовалась каждому дню, чего-то хотела, надеялась, добивалась, страдала, предавала, любила и уходила к своему прародителю в сияющий простор вечности. Только красота оставалась в мире. Только она была смыслом жизни, любой жизни, а всё остальное… Но как с этим жить, с этим уходящим, невыразимо прекрасным миром, с беспомощностью, с неспособностью выразить то, что потрясло её душу так поздно и так непоправимо.
Сумерки наполнили город синим свечением. Вода стала синей, небо синело, и только на западе чуть тлело розовое зарево. Дух красоты, вечной, недостижимой сводил с ума, поднимал куда-то. Он был жесток. Ей показалось, что на той высоте, куда подняла её душу красота, обычная человеческая жизнь закончилась, здесь было что-то другое, немыслимое и недоступное её пониманию. Эта высота была не только высшим наслаждением, но и карой, страшным судом. Она была судьёй её жизни, беспристрастным и не покупным. Приговор был страшен, и ничего поправить было нельзя.
Прошло несколько месяцев, но чувство красоты, пришедшее к Любе, не проходило. Какая-то неистовая буря новых, неведомых ощущений обрушилась на неё. Её уставший мозг не мог справиться с нахлынувшими чувствами, с той болью, которую вернула ей память. А память мучила Любу, не давала покоя. Она вспомнила всю свою жизнь, в мельчайших подробностях. Все ошибки, которые она совершила, стали так очевидны, как будто кто-то высветил их ярким лучом света. Ощущение непоправимой потери мучило её. Мир как будто прощался с ней, явившись во всём своём великолепии. Она медленно сходила с ума. Радуясь и проклиная своё безумие.
Люба прожила недолго. Врачи сказали, что это старческое слабоумие. Она понимала, что то, что происходит с ней не имеет отношения к диагнозам врачей, это не в их компетенции. Она писала какие-то письма, что-то пыталась рассказать мужу, сыну. Кто же будет слушать сумасшедшую? Муж жалел, плакал. Сын редко показывался в их доме, а если и появлялся, то старался поскорей уйти от этих ненужных переживаний. Наконец, всё закончилось, как-то неожиданно и быстро. Родственникам сказали, что у неё остановилось сердце. В тот день, когда её хоронили, шёл снег. Метель заметала город, и почти ничего не было видно сквозь её густую пелену. Всё утонуло в белом, бесконечном танце. Казалось, этот снег никогда не кончится, белый траур будет длиться, и длиться до бесконечности. Похоже, самый древний бог нашего мира – первородный Хаос принял её душу в свои сияющие объятия.
Сильно, особенно конец рассказа. А ещё понравилось Ваше описание картины... Мозг субстанция очень тонкая и нежная. Как бы нам всем не оказаться Любами...
Помочь сайту
Поздравления
