Добро пожаловать в АД....

     «Рассмотрев в открытом судебном заседании… дело… на основании статей… суд приговорил…» - эти слова доносились до Николая сквозь какую-то пелену. Отстраненно, независимо от него монотонный голос судьи вползал в ухо леденящей голову змейкой и, ничего не оставляя в мозгу,  скатывался куда-то в область живота.

     Как только в зале суда из боковой двери вышли два конвоира, ему, уже видавшему виды человеку, стало ясно: «Приняли»*. Значит,  пошел новый отсчет, новый виток его жизни, в голове даже не отложилось, за что и сколько. Все та же пустота и отрешенность. Как заводная кукла,  Николай вытянул руки вперед. Наручники едва слышно щелкнули.  Это для других - едва, для Николая это было подобно раскату грома. Все. Теперь уже все…

     Все позади, впереди - знакомая когда-то дорога, «воронок», в данном случае старый обшарпанный «УАЗик», и неизвестность. Хотя, может,  наоборот?

      - Солдатик, - обратился он к севшему рядом конвоиру, - а сколько мне отстегнули-то?

     - Ну ты, папаша, даешь! - заржал тот. – Чо, даже срок не вкурил,  что ли?

     - Нет, голова сильно болит. Так что там?

     - Трешка, папаша, так что долго еще голове болеть-то, расслабься.

     - Ага. Благодарю. - Николай откинулся на спинку сиденья и притих.

     Знакомый «приемный зал», знакомый «стакан»*… Вроде и не было всех тех лет, которые он прожил на свободе. Вот, наверное, где время на самом деле останавливает свой бег - в тюрьмах.

     Держали Николая недолго. Очевидно, те, кому было положено, уже знали о новом постояльце этого «двора скорби». На удивление, в самом процессе «приемки» изменения были заметны.

     Изменения в тюрьме прежде всего касаются персонала. Хамское обращение и избиения дубинками ушли в прошлое. По крайней мере,  явно. Контролеры и офицеры стали довольно вежливы. Пресс-хаты* тоже, говорят, пропали, ими уже даже не пугают. Безусловно, у оперов есть свои палачи, которые могут достать любого человека в любой камере и спровоцировать на драку, но делать это стало намного труднее, и не со всеми проходит. По требованию арестованного и при явном конфликте, или иной опасности, его могут перевести в другую камеру для обеспечения безопасности.

     Появились камеры для некурящих, и при наличии медицинских показаний также могут перевести туда. Хотя есть подозрение, что это старые «тубхаты», просто там сами зэки не курят уже. На себе  Николай это не проверил, он курил. Ну, и еще медосмотр был более тщательным. Проверяли на наличие ушибов, побоев и просто, почти по-домашнему, интересовались жалобами на здоровье.

     Быстро пройдя все эти процедуры, Николай получил новое (!)  постельное белье и был сопровожден на второй этаж, в камеру. Раскоцали* «тормоза», и он увидел уютно обустроенную «хату» на четверых: железные кровати в один ярус и тумбочка, на которой мерцал экраном небольшой ж/к телевизор.

     - Добрый день всем в хату, - проговорил Николай и вступил внутрь.    

     Железная дверь за ним с тупым лязгом захлопнулась…

     - Проходи, бродяга, располагайся. Ты Коля-Хищник?

     - Ну, был им по молодости, а вы кто? Обзовитесь*, пацаны. Не в лом. Просто не в теме я. 

     В камере, кроме него, были еще трое. Одного, который постарше, Николай вроде видел, а двое ребят помоложе, где-то в районе тридцатника, как он определил навскидку.

     - Нам «малява»* прошла, что ты заедешь. Вообще-то тебе надо в осужденку. Но мы тут перетерли с кумом*. Побудешь пока у нас. Я Бурятенок, это Сафрон, - кивнул парень на пожилого.

     Николай сразу вспомнил - Сафрон держал бригаду земляков в Москве. Потом года два назад вернулся, и его почти сразу тут, в родном городе, обвинили в создании ОПГ*. Об этом даже писали в прессе. Значит, он тут давно «плавает».

     - А это Бегунок, он новенький, но нормальный пацан, отвечаю, - закончил представлять сокамерников Бурятенок.

Кем был он сам, Николай понял сразу, Бурятенок смотрел* за тюрьмой, уже давно, пожалуй больше года.

     Потом был долгий неторопливый разговор. От чифира Николай отказался, никто и не настаивал, ему налили кофе.

     - Бухнем вечером, закинут дубаки*, - подмигнул ему Бурятенок. - Мы зачем тебя сюда дернули-то? Тут, короче, постанова такая - ты поедешь на новую «командировку», это ясно, там у нас пока нужного человека нет. Посидим, потрещим. Может, и придем к общему знаменателю. За тебя-то мы в курсах, «крытчик»* - это серьезно. Но и то, что ты отошел, но братву греешь и не скурвился… - заметив тяжелый взгляд, брошенный Николаем, Бурятенок примирительно поднял ладонь: - Прости, братан. Не то слово сказал. Короче, мы в теме, и есть предложение: поставить тебя на ту колонию смотреть за людьми. Ты как?

     Сафрон ободряюще кивнул головой Николаю, но промолчал.

     - Давайте так, пацаны, я еще не въезжающий, я просто не знаю пока, что и как, и вообще, думаю «спрыгивать»*. Мне кажется, это все-таки ментовская прокладка с судом. Отобьюсь. Потом и поговорим. Лады?

     Возражений не последовало. Николай лег на шконку и, по привычке закинув руки за голову, задумался…

     Как все-таки в нашей жизни все хрупко, все ненадежно. И дело тут даже не в том, что известная поговорка «От тюрьмы и от сумы…»  работает, а в том, что мы сами не бережем, не верим в плохое, не страхуемся. Что это? Уже не раз всеми обговоренный исконно русский менталитет? Или просто надежда на авось? Ведь какие планы были у Николая! И ничего-то такого сверхъестественного, запредельного он не хотел. Просто пожить. Пожить, сколько там осталось, вдали от неласкового климата, от извечных проблем, от необходимости что-то за кого-то решать, постоянно быть в готовности куда-то поехать, что-то утрясти. Он хотел просто пожить для себя. Ну, может быть, еще для НЕЕ. И вот что получил в итоге…

      Получился срок. Причем Николай понимал, что виноват, скорее всего,  сам. Он осознавал всю опасность возникшей проблемы. О рейдерах тоже знал не понаслышке. Но ведь махнул же рукой. Вот так оно все неудачно и срослось. «Теперь лежи тут, как пес в конуре, и думай», - усмехнулся он над собой. Но усмешка была горькой.

     Слишком много всего неясного, недоделанного, незавершенного осталось там, за стенами тюрьмы. Мысли были тоскливые, безрадостные, да и какими они могут быть тут? Хотя и здесь ведь была жизнь, и смеялись, и плакали, и мечтали, и злились. Так,  наверное, устроен человек. Хотя, говорят, и животные привыкают к неволе, кто знает.

     Негромкий гомон сокамерников и напряжение последних дней убаюкивали, и Николай незаметно для себя погрузился в дрему. Причем краешком подсознания он успел отметить, что к нему вернулся тот самый «волчий» тюремный сон. Когда спишь и все слышишь. Подсознание само регистрирует окружающие звуки, разделяя их на опасные и нет.

     Проснулся он уже от знакомых и, казалось, давно забытых звуков на «продоле»*.

     - Ужинать будешь, Николай? - спросил Сафрон. – Сегодня, вроде,  котлеты.

     - Котлеты? - изумленно переспросил тот. – Чо, теперь «положенцам»* отдельный «хавчик», что ли?

     - Да нет, братан, тут теперь неплохо готовят. Воруют, конечно,  «баландеры»*, но вполне все съедобно. Хотя у нас и вольной «бациллы»* валом, смотри сам.

     - Да нет, спасибо, брат, я пока не хочу, вот кофейку бы.

     Вот что теперь Николай заметил отчетливо – из коридора не несло запахом вареной, не очень свежей рыбы или кислой капусты, как раньше. Тоже новая зарубочка для тюрьмы.

     После ужина Николая «дернули» к куму. Вот там-то он и понял,  что все только начинается…

     Майор был немногословен. Очевидно, он знал, с кем говорит, поэтому сказал все без прикрас. Как понял Николай, задача «сменить ему режим» была поставлена довольно ясно для тех, от кого это зависело. Поэтому режимник и не делал из этого секрет. Он так прямо и сказал:

     - Николай Семенович, вы взрослый, умудренный всяческим опытом человек, и поэтому, думаю, все сами поймете. Вас просто заказали. Заказали те, кто может себе это позволить. Как вы будете с этим бороться, не знаю и, если честно, знать не хочу. Но предупрежден, значит - вооружен. Поэтому я вам все это и говорю. Мы сами не в восторге от этих столичных рвачей. Но мы люди подневольные. Единственное, чем могу помочь - если не будешь писать «касачку»* на тюрьме, то могу завтра же отправить на место. Хотя это и будет нарушением, но, думаю, ты обжаловать не будешь?

     Николай кивнул - не буду.

     Вернувшись в камеру, он все рассказал ребятам. Совет был единодушным: соглашаться и выезжать из тюрьмы.

     Ночь прошла в разговорах, Николаю рассказывали все новости тюремной жизни. Давали краткие характеристики людей, бывших на слуху, и состояние дел в зонах. Все это уже впитывалось им с пониманием, кратковременное помутнение в мыслях прошло. Николай отчетливо понял: все только начинается, и в этом ему придется вариться ближайшие годы…

     Добро пожаловать в АД, браток! У нас тут не скучно и не холодно…

     Пояснения:

Приняли – арестовали, задержали.

Стакан – одиночная, очень маленькая камера для ожидания /в данном случае/.

Хата – камера.

Раскоцали тормоза - открыли дверь камеры.

Обзовитесь - назовите погоняло, если есть /погоняло - кличка/.

Малява – записка.

Кум - начальник оперчасти.

ОПГ - организованная преступная группировка.

Пресс-хаты – камеры, где из подследственных выбивались нужные показания.

Смотреть за тюрьмой - быть поставленным авторитетами ответственным за порядок внутри учреждения.

Дубаки - работники СИЗО, контролеры.

Крытчик – отбывавший наказание на тюремном режиме.

Спрыгивать - стараться выйти оттуда.

Продол - тюремный коридор.

Положенцы – люди, близкие смотрящему за тюрьмой.

Баландеры – заключенные, готовящие еду; в данном случае - оставшиеся отбывать срок в СИЗО.

Бацилла - вольные продукты, сало, колбаса и прочие вкусности.

Касачка – кассационная жалоба.

З.Ы. Извините за детализацию, по-другому не выходит.