Дюна

Отзыв о стихотворении Ёй Ла «Дюна»

«Ты женщина реки,
песок у корня
засохших трав колючих,
песок песков, --
текущих по краям у моря, --
в горячем створе
шум, пока живые мы.
Движенье городов
-моллюсков мимо,
останков стен и башен
вверх, плывущему в твои руины
напоминает цивилизации рождение,
скрещенье ойкумен, --
среди морей, --
корпускул, растущих в лунный день,
чтобы окончиться под вечным кварцем,
свершиться
в базальтовом изножии,
и, вновь, расти.

Смесь вулканического пепла
и пикников золы
ты, дюна,
преступней станешь --
с заплывом каждым.

У кованного жаром очага,
в сыпучие заботы
мне погружаться всё ясней;
всё безвозвратней, --
на гребне зыби, --
в футурологические страхи;
всё барельефней, --
в пятничные катастрофы, --
снаружи оставляя письмена...
Всё безобразней возвращаться
будет, молитвой посыпая плоть, --
по лукоморью, --
платанов усохшие пространства-
лопухи
переступая,
минуя мёртвых плавники,
без имён коряги --
которых наштормило.

Лицо
омою от тебя,
после свидания. Дюна,
ты засыпаешь» (Автор: Ёй Ла )

«Картина», созданная автором этого стихотворения, скорее, футуристическая, даже несколько фантастическая: эта оживающая, меняющая цвета и формы дюна напоминает Солярис: нечто пластичное, перетекающее-переливающееся из одного облика в другой не то вещество, не то существо, способное – как кажется – даже мыслить. Собственно, это и утверждает автор в первой же строке:
«Ты женщина реки»,
и после первого прочтения я не полностью приняла «вилочку» образа, но стихотворение я читала много раз, думала о нём (согласитесь, что не каждый текст способствует этому), представляла себе то, что нарисовал автор, и теперь я готова принять «купажность» образа и (возможно) пРОЗОрливость автора, добавившего образу некую «розоватость», потому что не думаю, что эту краску следует видеть и воспринимать плоско и однозначно, здесь, как мне кажется, автор хотел показать абсолютную женственность, вечную девственность «дюны», которая не только собственно-дюна, но ещё и образ речи, состоящей из слов, как дюна – из песчинок:
«Смесь вулканического пепла и пикников золы
ты, дюна, преступней станешь --
с заплывом каждым» - дюна, оживлённая ЛГ (человеком-изРЕКающим) из слов-песчинок, слов-моллюсков и т.п., поэтому и «в сыпучие заботы мне погружаться всё ясней» - т.е. яснее осознавать, что мысль изречённая есть ложь.

Эта речь-дюна –
«в горячем створе шум, пока живые мы».
Именно «пока живые мы»» - эти слова важны, особенно если учесть третье – и не последнее – значение слова «створ»: «совмещение на одной линии удалённых друг от друга предметов с глазом наблюдателя; направление, определяемое совмещением таких предметов. Идти по створу, в створе». В этом контексте створом м.б. и горизонт, со-твор-ение неба с землёй, и – а я больше склоняюсь к такой трактовке – со-твор-ение барханов друг с другом, которые, как волны, смыкаются и размыкаются в движении), и -
(вот это место:
«Движенье городов -
моллюсков мимо,
останков стен и башен -
вверх») -
оживление дюны, и дюна – как Афродита из пены, вечнее и выше городов и их стен и башен, и всё это понять и оживить можно, только «пока живые мы».

Здесь есть и ещё тема для «думания»: с одной стороны, дюна-речь существует, «пока живые мы», т.е. создаётся, рождается живым человеком, с другой – как бы живёт сама по себе, сама себя воспроизводит и сама в себе (в себя) перевоплощается. «В начале было слово» - похоже, правда?

ЛГ песчинки оживил, в слова обратил, обожествил почти, а они в его молитвах снова в песчинки превращаются… Интересная трактовка, мне довольно близкая.

Но «дюна» – не только слово, не только речь, это ещё и сама природа, и по сравнению с ней, живой, слова – песок, ежели не от природы молвлены, отсюда и «футурологические страхи», и «пятничные катастрофы» - два полюса, эффект маятника, которому подвержен разум «человека-изрекающего», и шарахается он от одного полюса к другому, потому что в речи-дюне живое перемешано с мёртвым, и это живое и неживое ещё «меняются» своими «статусами», перетекают из одного состояния в другое, и где в данный момент живое, а где мёртвое – разобраться (пока) человеку-изрекающему, возможно, не дано, пока он не поймёт до самой последней «песчинки» всю «дюну», законы её жизни, все её причины и следствия. Вот такие мысли приходят в голову…

А человек «изрекает» не только речь, но и «снаружи оставляет письмена», и письмена эти - оставленные вне внутреннего мира ЛГ тексты, которые, как и на время ожившие песчинки слов в молитве, не дают ЛГ полного ответа на вопрос о гармонии (или, хотя бы, равноценности) «слова», которое «было в начале», и тем, что это слово выражает или обозначает в результате его изречения.

У меня во время чтения стихотворения почему-то возникла ещё и аллюзия к монологу Нины Заречной про «львов, орлов и куропаток». Вероятно, «виновата» стилистика, а м.б., и авторский посыл.
Судите сами:
«Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа - это я... я... […] Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь.
Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит... И вы, бледные огни, не слышите меня... Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух […]»

ЛГ так же одинок и в своей тщете разобраться в «дюне» отрясает прах-«песок» от ног своих, и сам себе улыбается: прилип, не отрясти, вот он и ёрничает несколько вычурной стилистикой.

Меня немного озадачила концовка «Лицо омою от тебя, после свидания.
Дюна, ты засыпаешь»: не слились в моём восприятии эти две фразы: «Лицо омою от тебя» - достаточно сильное «заявление», согласитесь, но имеет ли право ЛГ (человек-изрекающий) так уж стыдиться «дюны», которая «была в начале»? Дюна показала ему всё, что могла: и своё живое, и своё мёртвое, она, как Солярис, помогла ему создать в его сознании собственную «дюну», её и изрекает ЛГ, не понимая до конца, что живое, а что мёртвое в его «барханах» и не отличая одно от другого, - так что же он хотел? А дюна – та, которая «была в начале», конечно, засыпает (и в значении «спать», и в значении «сыпать»), потому что нет ей дела до того, что человек-изрекающий изрёк и сам того устыдился…
Но это ни в коем случае не относится к автору стихотворения, потому что, в отличие от своего ЛГ, ему удалось оживить «дюну» моего восприятия, он заставил думать о своём произведении, удерживал моё внимание, и я надеюсь, что рассмотрела все живые «ойкумены», «корпускулы» и «моллюски» его строк.

Автору – новых успехов!
С уважением,
Елена Кабардина (Макошь)