Александр Сороковик

Моя Одесса.

1. Детство

Двор нашего дома с трёх сторон ограждали четырёхэтажные стены домов, посередине помещался чахлый газон, на котором ничего не росло – это была, скорее, игровая площадка. С четвёртой стороны располагался соседний двор, такой же большой и шумный, выходивший на Проспект Мира (Александровский). А уж этот двор граничил с тихим, типично одесским двориком, выходившим на улицу Воровского (Малую Арнаутскую). Там был и кран посередине двора, и верёвки с бельём, и длинные галереи с выходившими на них дверями квартир, и непременная голубятня, а также вкопанный деревянный стол со скамейками для домохозяек, ребятишек, пенсионеров-доминошников, подростков: каждой компании - своё время суток.

Мы, пацаны, больше бегали по нашим шумным дворам, а иногда отправлялись в походы по окрестным улицам. Там было столько интересного! Например, булочная-автомат. Такого я не видел больше нигде! Мы всегда с радостью бегали за хлебом в этот магазин, да ещё собирали всех друзей. Ну, а как же! Вместо открытых полок с батонами и кирпичами хлеба, там стояли высокие, застеклённые автоматы, где за витриной на полочке размещался хлеб определённого сорта, сбоку была щёлочка для специального жетона, а снизу – лоток для хлеба. Подходишь к кассе, называешь сорт хлеба, который желаешь, покупаешь специальный жетон с одной или двумя поперечными канавками и надписями на непонятном языке, опускаешь этот жетон в прорезь, и пожалуйста – в лоток соскальзывает батон, или круглая паляница, или кирпичик: что пожелаешь!

Жетоны были загадочно красивы, надписи на них непонятны; среди пацанов упорно ходили слухи, что эти автоматы привезли из самой Америки, которая в те годы бала чем-то вроде Марса. Так же далеко, недоступно, таинственно и, если верить пропаганде, враждебно.

Напротив этой таинственной булочной располагался киоск с мороженым. О, тут сразу забывались загадочные жетоны и красивые никелированные хлебные автоматы! Конечно же, несмотря на интерес к посещению булочной, мы дома разыгрывали перед родными мини-спектакль на тему: «У, как неохота, дайте хоть на мороженое!». Тут же у киоска складывали капиталы и делили на всех. Делом чести считалось выпросить на дорогое лакомство – по 19, а то и по 22 копейки (я не говорю о «мороженом-пирожном» по 28 копеек, это был верх мотовства, оно доставалось нам, только изредка купленное родителями), чтобы всем пришлось на долю хотя бы по порции «Молочного» по 9 копеек. Всё было честно, по законам мужского братства. Сегодня ты при капиталах, завтра – я. И никто не считал, кто кого и сколько раз выручает.

Через дорогу – гастроном «Темп». Там тоже есть свои удовольствия – прилавок с большими коническими ёмкостями на штативах, наполненными соками. Внизу у них – краник. Продавщица наполняет стакан, подаёт его тебе. Рядом, для любителей томатного сока, таких, как я – два стакана: с крупной солью и ложечкой; и с водой, чтобы мыть эту самую ложечку. Кстати, бабушка так и говорила всегда: «пойдём в Темп, купим в Темпе…». Я долго считал, что «Темп» - это название гастронома вообще…

А одесские трамваи тех лет! Был когда-то в Одессе единственный в стране маршрут детского трамвайчика. Всё там было самое-самое настоящее: недолгая узкоколейная линия, столбы с проводами, трамвайный вагончик давнего бельгийского производства с номером 36 и маленькими, под детский рост, сиденьями. Раньше я думал, что было мне тогда не меньше шести лет, но недавно откопал в Интернете сведения об этом трамвайчике и с удивлением узнал, что век его был недолог – с 1956 по 1960 год. То есть, было мне тогда не больше четырех. Это, наверное, моё самое раннее воспоминание, хотя память сохранила все подробности того дня.

…На улице поздняя весна или лето – я отлично помню яркое тёплое солнце, свежие зеленые листья деревьев. Мы с бабушкой идем в центральный парк им. Шевченко. Я знаю, что предстоит что-то очень важное и интересное! Вот мы поднимаемся по невысокой лесенке не возвышение типа вокзального перрона, и я вижу чудесный маленький вагончик, в который сейчас сяду.

Нет, трамвай для меня не экзотика, Одесса – большой город, и в трамваях меня возили часто. Но в том то и дело, что возили! А это трамвай особый, в него разрешено садиться только детям! Нас рассаживают по маленьким сиденьям; все взрослые, в том числе и моя любимая бабуля, остаются снаружи. Немного страшновато, но плакать, как девчонка, сидящая рядом, нельзя – я ведь мужчина! Трамвайчик трогается в путь, и страх снимает как рукой – так интересно и завораживающе ехать одному, без взрослых! Мелькают за окном деревья, весело звенит звонок, я радостно смеюсь, и даже девчонка рядом не плачет, а смотрит в окно огромными удивлёнными глазами.

Сделав круг, мы возвращаемся к перрону. Нас встречают родные, разбирают по рукам. Вокруг стоит радостный смех и гомон. Вот и бабушка, я бросаюсь к ней, меня обуревают смешанные чувства: тут и радость встречи, родной бабушкин запах, тут и гордость от первого путешествия, и непередаваемое чувство праздника, которое бывает только в детстве…

Кому помешал тот трамвайчик, зачем его уничтожили? Кто знает… В аллеях престижного центрального парка с современными аттракционами, боулингом, картингом и пейнтболом можно еще найти остатки посадочной платформы весёлого трамвайчика, который так радовал детишек много лет тому назад.

А на Большой Фонтан ходили обычные, взрослые трамваи. Точнее, зимой они были обычным. А летом к ним добавляли прицепные вагоны. Открытые, без окон, с ажурной металлической решёткой вместо бортов, деревянными скамейками. Как здорово было ехать в летнюю жару на таком открытом трамвайчике, обдуваемом свежим морским ветром! А едем мы на 13-ю станцию, где с бабушкой и прабабушкой живём целое лето. Родители и другие родственники приезжают на выходные, а мы живём всё время, с июня по сентябрь. Как же хорошо на даче!

…Я только проснулся, дверь во двор открыта, солнечные блики весело кувыркаются среди виноградных листьев, отражаясь на белом потолке, из их гущи разносится жизнерадостное воробьиное чириканье. Я тоже радуюсь новому дню, впереди столько чудесных дел: можно лазать на старый высоченный орех, у него очень удобные ветки в виде винтовой лестницы, с вершины которой видны все соседские дворы, можно собирать разноцветных божьих коровок в спичечный коробок, а затем выпускать их на волю - красных, оранжевых, жёлтых, пурпурных, кофейных.

Вдруг вдали раздается звяканье колокольчика. Да это же самое радостное событие – керосин привезли! Мне дают небольшой бидон и деньги, и я важно выхожу за ворота к подъехавшей автоцистерне. Сзади у неё кран, а под ним большой железный резервуар. Керосинщик берёт у меня бидончик, вставляет в горловину воронку и наливает в неё керосин большой жестяной кружкой. Керосин течет из открытого крана, но керосинщик сначала зачерпывает кружкой из резервуара, затем подносит её под кран, наполняет и только потом выливает в воронку. Весёлый керосин в резервуаре играет всеми цветами радуги, от него исходит какой-то терпкий радостный запах; и на всю жизнь остается привычка: переливая воду, зачерпывать её сначала кружкой со дна ёмкости и только потом подносить к крану.

А как же можно писать об Одессе и не рассказывать о море и пляжах! На пляж «Курортный», что на 13-й станции Большого Фонтана, вела длинная деревянная лестница, петляющая вдоль обрыва, затем была узкая асфальтовая дорожка вдоль моря, и с неё уже ещё одна, коротенькая лестничка на пляж. Тогда пляж был неширокий, упиравшийся в жёлтый глинистый склон. На песке стояли добротные деревянные лежаки или топчаны, а в воде, рядом с берегом, похожие на них, тоже деревянные, мостики с маленькой скамеечкой наверху – очень удобно переобуваться, ополаскивая от песка ноги. Пацаны помельче используют их для ныряния, с визгом плюхаются в воду.

Я пришёл с родителями и не обращаю на эту возню внимания. Ещё бы! Со мной огромный надувной кит, ростом в полтора раза выше меня. Точнее, он станет таким, когда папа его надует. И вот – готово! Под восторженно-завистливыми взглядами мелюзги мы идём к морю, спускаем на воду кита, за ним бросаюсь я, кит выскальзывает из-под меня, переворачивается, не даёт себя оседлать…

А к причалу невдалеке торжественно подходит белоснежный чудо-корабль… Это потом я узнаю, что называется он всего лишь «прогулочный катер», сейчас он кажется мне огромным, загадочным кораблём. Тогда я просто проводил его взглядом, а вот попозже, когда мне было лет десять, мы отправились на нём в плавание, за 16-ю станцию Большого Фонтана, в далёкий и таинственный Люстдорф, тогда ещё Черноморку. Пригород, куда бежал среди полей звенящий трамвайчик, а с моря важно причаливал белоснежный катер, казавшийся мне пассажирским лайнером, прибывшим откуда-то из Жюль-верновской Африки или Южной Америки…

Мы спускались по раскачивающемуся трапу на причал, оттуда попадали на яркую, весёлую набережную. Там играла громкая музыка из репродукторов, в маленьких кафешках, где не протолкнуться среди весёлых, загорелых, беззаботных пляжников, жарились на жаровнях мититеи – вкуснейшие пряные острые колбаски! И вот мы сидим за столиком, перед каждым – круглая тарелка из толстой фольги с невысокими гофрированными бортами. В ней дымятся, источая дивный аромат, жареные мититеи, сбоку – горка острого томатного соуса. Взрослые пьют пиво, у меня, по-малолетству, томатный сок. Потом, в весёлой молодости, будут и у меня мититеи с пивом, в незабываемом «Платане», на Пироговской…

И был в моём детстве вальяжный, широкий Приморский бульвар с раскидистыми платанами и с видом на величественный морской порт с его причалами, Воронцовским маяком, элеваторами, складами, железной дорогой. Мы с бабушкой приходили в гости к родственникам, которые жили неподалёку, в начале улицы Ласточкина (Ланжероновской), в доме, рядом с которым был единственный в городе кусок мостовой, выложенный жёлтой, очень красивой плиткой. Взрослые садились за чай с безконечными неинтересными разговорами, а я, выпросив десять копеек на фуникулёр, убегал на Приморский бульвар.

Тогда вдоль величавой Потёмкинской лестницы, соединяющей бульвар с портом и морвокзалом, спускался по рельсам старый фуникулёр со ступенчатыми вагончиками и деревянными сиденьями. (Потом его заменили галереей с вечно ломающимся эскалатором, а сейчас там ходит современный фуникулёр с панорамно остеклёнными кабинами и стоячими местами). Проезд стоил 2 копейки – можно было совершить пять поездок. Я обычно ехал вверх, а вниз бежал или важно шёл по широчайшей Потёмкинской лестнице, где можно было встретить каких угодно матросов – и стройных индусов в чалмах, и долговязых белобрысых скандинавов и белозубых африканцев. Даже в те времена в Одесский порт прибывали корабли из дальних стран, и матросы сходили на берег, гуляли по городу…

Разумеется, там были и сухопутные туристы из разных стран, но кто на них обращал внимание! Вся Одесса пропахла морем, портом, величественными теплоходами и маленькими буксирами. Море было везде – его дыхание угадывалось за раскалёнными за день домами старого города, оно накатывалось на песчаные берега городских пляжей, незримо присутствовало почти в каждой квартире: редко кто из одесситов не был связан с морем! Кто ходил в море, кто ждал моряков из рейса, кто работал в порту… Недаром в любой компании одесситов третий тост всегда и неизменно был: «За тех, кто в море!»

Но компании и тосты будут потом, когда я стану совсем взрослым, безнадёжно постаревшим, в невероятно далёкие двадцать лет…