Проклятая любовь

-Бабушка, ну можно я не пойду спать? Ну можно?! А как же мамочка одна останется? Ее комарики покусают, она же не сможет их прогнать,- белокурый малыш с грустными недетскими глазами умоляюще смотрел на бабушку.

               Бабушка, красивая моложавая статная женщина, не выдержав этого взгляда, сгребла мальчонку в охапку, прижала к себе что было сил и заголосила:

-Ой, горе-то какое, горюшко! Сиротиночка ты мой! На кого ж тебя мамка твоя покинула? Да как же мы жить без нее станем? Ой, силушки моей нет, ой, нет  сил больше! Да как же     мне все стерпеть, как выдержать?!

Малыш испуганно смотрел на кричащую бабушку, потом погладил ее нежно по плечу и тихонько, но по-мужски твердо, приказал:

- Не надо, бабулечка, не кричи – мама испугается. Потом подошел к гробу, закрыл лицо матери покрывалом. – Вот, так не покусают комарики.

           Бабушка затихла, только горестно раскачивалась в такт своим мыслям….

            Ох и красивой девчонкой  была Шурочка. Тонкий с горбинкой нос, глаза ярко-синие     в пол-лица, волосы золотым водопадом стекают на плечи. Строгий отец, увидев обрезанную косу, выпорол дочку, приговаривая:

«Мотри у меня, Шурка, принесешь в подоле – забью до смерти». И впрямь, уж больно хороша была девка, на красу такую все мужики деревенские как мухи на мед  - так и липли , так и липли. Но Шурка никого близко к себе не подпускала, дожидаясь суженого своего , того, что в мечтах  своих давно нарисовала. Только в деревне таких нет.   Шурочка мечтала вырваться из деревенской жизни, от работы этой бесконечной по хозяйству, от вони со скотного двора, от посиделок деревенских никчемных – не по душе ей все это было. Уехать бы в город, там  наверняка можно встретить стоящего парня: образованного, культурного, прилично одетого, такого как Сергей Столяров, которого она раз всего и видела в кино – в деревню культура нечасто добиралась в ту пору. Ясный взгляд артиста, его улыбка запомнились девушке, о них тайно мечтала, ворочаясь бессонными девичьими ночами.

          Ясным майским днем пришла к Шурке нежданная радость. Привезла  ее Шуркина  крестная,  отцова сестра из  райцентра. Крестная  слыла женщиной умной, имела пять классов за плечами и хорошую должность – кастелянша в медицинском училище. К авторитетному мнению тетки Зинаиды прислушивались все, даже строгий Шуркин отец  вел себя как ученик в присутствии грозной учительши. «Ежели Зинаида сказала, стало быть так и надо», пояснял он обычно слова старшей сестры. На этот раз чуть ли не с порога заговорила Шуркина крестная  о ней: «Девку  ты, брат, справную вырастил, пора и в жизню ее пускать.»  Выпивая наравне с братом, Зинаида Петровна  продолжала вещать мудрые советы. Итогом было семейное решение – отправить Шурку в райцентр учиться  «на фершала».

          Девчонка   была сама не своя от радости: сбылось, прощай, грязная деревенская жизнь! Райцентр хоть и небольшой,  а все таки город. Шурочка верила – впереди новая, красивая жизнь. Конечно, думала она, придется много трудиться – учеба в медицинском училище это тебе не шутки. Но она не боялась трудностей, а учиться – так  в деревенской школе равных ей не было. Она, вообще, одна-единственная такая на свете.

С песней в душе собирала девушка свои нехитрые пожитки под тихие материны слезы и грозные отцовские наставления.    

          Жизнь в райцентре , вопреки ожиданиям, не сильно отличалась от деревенской. Крестная жила в своем домике на окраине. В огромном дворе степенно расхаживали здоровенные индюки, суетливо копошились куры, возле большого корыта с водой прохлаждались громкоголосые утки. Коровы у тетки не было, зато в загоне у забора беспрестанно мекали полдюжины белых козочек. Все это беспокойное  хозяйство нелегким  грузом легло на Шуркины плечи. Изо дня в день  целое лето девчонка кормила, доила, чистила, мыла, полола грядки на теткином огороде  и ждала – скорее бы осень, скорее бы сесть за парту! 

        В училище девушку зачислили еще в июне – крестная подсуетилась. В первый день занятий Шурочка боязливо переступала порог большого, двухэтажного, здания училища.   Сотни девчонок  в одинаковых черных юбках и белых кофтенках  кучковались небольшими группками – Шурочка была одна. Простая деревенская девчонка, она все же заметно выделялась среди остальных – природная красота, высокий рост, статная фигура, королевская осанка, все в ней  привлекало внимание толпы. Кто ты такая, откуда взялась – молчаливо вопрошали  взгляды окружающих. Учеба расставила все по местам: Шурка была способной, ей легко давалось все, поэтому она сразу приобрела любовь преподавателей и ненависть учащихся. Девчонки, как известно, не прощают подругам красоты.

           Шурка, казалось, не замечала неприязни со стороны соперниц. Да и соперничать было не из-за кого – во всем училище не было ни одного стоящего парня, так,  несколько прыщавых очкариков, кому они нужны-то. Девушка верила, придет ее любовь, обязательно придет – с ясным взглядом, ласковой улыбкой, сильными руками, большим сердцем.

             В ожидании встречи с судьбой незаметно прошли годы учебы. В июне сорок первого девчонки готовились  к вручению дипломов – шили нарядные платья, придумывали прически повзрослей… Праздничный вечер отменили – страшная беда отодвинула все праздники на время. Война…

             Шура ни минуты не сомневалась,что должна идти в военный госпиталь. Потому и пошла в военкомат, сама пошла, добровольно.  Ее не могли остановить ни теткины крики «Не пущу!», ни отцовское  строгое молчание, ни мамины тихие слезы. Шурочка  шла на фронт медицинской сестрой, шла навстречу своей судьбе.

           Филипп Романович, тридцатипятилетний подполковник с нетяжелым   ранением левой руки, весельчак и красавчик, сразу заприметил новенькую сестричку. Да и как не заметить красоту такую! Глаза синие-синие – утонуть можно, локоны золотистые, кожа мраморная , стать королевская. Откуда ты на беду мою взялась, дивчина милая, думал подполковник, глядя на молоденькую сестричку. А уж Шурочка , взглянув в глаза офицеру, поняла все сразу – он это, он! Его ждала  все годы, о нем мечтала. Без него теперь не жить ей на белом свете. Так стала Шурочка фронтовой женой. Красивой парой они были. Природа и правда, словно специально создала их друг для друга. Оба статные и красивые, оба веселые, не унывающие никогда – все вокруг по-хорошему завидовали их любви. А они и не скрывали ничего! Любовь, казалось, хранила их невредимыми все долгие дни и ночи войны. Рука об руку шли они по военным дорогам, вместе дошли до Берлина, вместе возвращались на милую Родину. Вот теперь-то и начнется светлая красивая жизнь, думала Шурочка. Да и как иначе – муж любимый рядом, врага одолели, трофеев вон полон мешок, будет чем дом украсить. А там  детишек нарожаем, да и заживем всласть. Таким видела свое будущее Шурочка.

           Поехали сразу в родное село Филиппа Романовича.

-К родителям потом съездим, они у меня хорошие, поймут все, - уговаривала сама себя Шурка. Не хотелось ей в свою деревню  – впереди новая жизнь!

-Село у Филиппушки большое, он говорил, богатое. Поживем немного там, потом, глядишь, в город переберемся. У меня специальность хорошая, а уж Филипп Романович-то без должности не останется!- планировала Шурочка.

 По главной улице села они шли под руку. Шура нежно смотрела на своего любимого, успевая  при этом заметить, как глядят на них во все глаза сельские жители. Шура горделиво поглядывала вокруг, а  Филипп Романович, словно ежился от взглядов односельчан.

- Филиппушка, ну что ты как сыч ?! Улыбайся людям, смотри как они тебя встречают,- весело щебетала Шура и улыбалась, светясь от счастья…

-Вот и мой дом, - выдохнул Филипп Романович, остановившись возле старого, потемневшего от времени, но крепкого сруба.

Небольшие окна, как грустные полуприкрытые глаза, навевали печаль. Тяжело было дому глядеть на тяготы своих обитателей в эти горькие военные годы, никак не повеселеет, не сбросит с себя грусть-печаль.

Филипп поклонился в пояс родному дому и повторил:

- Вот и дом мой. Матушкин дом…

На крыльцо вышла женщина в черном одеянии. Шура поняла – мать. Собралась внутренне, улыбнулась своей светлой яркой улыбкой, отстранилась чуть в сторону от любимого – пусть обнимется с матерью, потом и я ее обниму как родную, подарки вручу – вон какой полушалок шелковый, так и переливается  на солнышке.

- Мама! – сжал в крепких объятиях сухонькую старушку. Держал долго, боясь отпустить. 

Мать не проронила ни слезинки – выплакала все за долгие годы: сначала братика младшего своего оплакивала, погибшего в первые дни сорок первого, потом сынов старших – оба в плену сгинули. Один вот Филиппушка жив остался.

-Мама, это Шура моя, люблю ее, больше жизни люблю. Прости и благослови…-  не успел договорить Филипп.

-Ох,  сынок, не думала, что скажу так, а только лучше б тебя немцы поганые убили, чем вот так, при живой жене девку чужую осмелился в дом привести… Не будет тебе благословения. Есть у меня невестка, Верка твоя. Она всю войну со мной рядом, мы с ней горе мое пополам делили – оттого и легче  мне было, оттого и  не померла.

Шурочка немела от услышанного. Филипп говорил, что в разводе давно они, что никогда не любил свою жену, тоже говорил. Что несет эта старуха, наверно, гибель сыновей помутила ей рассудок? Как она может очернить такой светлый день? Холодный груз заполнял  сердце, Шура не понимала, как  себя вести.

 Мать резко повернулась к девушке, будто поняла немое обращение к себе. Подошла поближе, вгляделась в лицо.

- Красивая, - то ли вопрос, то ли утверждение услышала Шура. А дальше все как в тумане.

- А тебе, за то что детей сиротами сделала при живом отце, плодить самой сирот во веки вечные. Не будет  тебе прощения, ни от меня, ни от людей, ни от Бога., - и уже повернувшись к сыну,- будь проклята твоя  любовь, сынок, нет тебе прощения. Ступай, живи в моем доме со своей кралей, а нам с Веркой и детишками много не надо – мы и в бане проживем, не сгинем.

Сын хотел обнять мать, но та была как каменная. Постоял рядом, молча поклонился да пошел прочь. Шурочка подхватила свой трофейный саквояж и побежала вслед за любимым.  «Сумасшедшая старуха, точно  сумасшедшая», твердила она про себя, догоняя почти бегущего  мужа.

       Филипп не мог себе места найти, потому и махнули на север.  Десять лет прожили душа в душу. Детишек трое родилось. В первый же год после войны   - доченька-красавица, через два года – сынок ненаглядный, а еще через пять – младшенькая, самая ласковая, самая любимая.

 Только вот Филипп  угасать стал – тихо болел, не жалуясь никому. Маленькой дочке всего-то два годика было, когда похоронила Шурка мужа. Одна поднимала детей, учила, замуж выдавала и женила – со всем справилась. Только вот… Старшая дочь  двоих детей одна растила. Сын  - умница, гордость матери, погиб в экспедиции, мальчонка его отца даже не помнит. Сколько слез выплакала , думала не вынесет  горя. Да откуда-то брались силы – во внуках видела продолжение своих детей. Вот и Вовка, младшенький внук, как же он похож на ее сына, на дядю своего. В честь него и имя получил, доченька так решила.  И вот, в двадцать семь лет ушла, оставив пятилетнего сына сиротой.

Как же жить-то дальше? В воспаленном мозгу звучал явственно голос: «Плодить тебе самой сирот во веки вечные. Не будет  тебе прощения, ни от меня, ни от людей, ни от Бога». Женщина встала, словно сбросив с себя тяжелый груз, подошла к окну и распахнула его   резким движением. Сделала судорожный вдох.  Оглянулась на внука, улыбнулась сквозь слезы. Неумело осенила себя крестным знамением и зашептала :  « Боже, прости меня, если можешь и дай мне сил жить дальше».